— Николай Михайлович ушёл в себя, — усмехнулась бабушка. — Не будем ему мешать, дети.

— А ведь выходит-то, что кадеты добились успеха, — осторожно сказал Игорёк. — Они хоть и не помнили никаких подробностей, но так, по обрывкам…

— Тоже, кстати, интересный феномен с блокировкой памяти, — кивнула бабушка. — Я бы отнесла его на побочные эффекты петлистой структуры континуума, похоже, правы были Николай Михайлович мой со Стасом, что структура именно петлистая…

— Да я не про то, ба! Я про то, что, если кадетам удалось всё — то, значит, можем мы-таки ждать изменений?

— Дорогой мой, ну, я же говорила, бесчисленное множество раз…

— Так-то теория, ба! А теперь у нас практика!

Бабушка вздохнула.

— Не знаю, дорогой мой. Вот Юленьке пыталась объяснить, да и поняла, что сама путаюсь. В единый миг иного мира у нас не настало. «Слава КПСС» как на всех углах висела, так и висит. Амальгамация, слияние потоков… не знаю, не знаю. Ум за разум заходит.

— А что, если ничего и не случится? — подала голос Юлька. — Что, если всё так и останется?

— Инерция потоков, деда сам сказал, — солидно подхватил Игорёк.

— Тогда, — медленно сказала бабушка, — у нас останется только один выход.

И выразительно посмотрела на Юльку, да так, что та задрожала.

— Твой талант, милая моя девонька, нуждается в развитии и огранке. Коль и впрямь у тебя этот великий дар — быть проводницей между потоками, ходить меж ними, словно по вагонам поезда — то, может, ты поможешь нам с Николаем Михайловичем там очутиться? Взглянуть ещё хоть разок на город нашей юности… как раз я тогда в гимназию ходить начинала, приготовительный класс, затем первый…

— Э, э, ба, что это ты говоришь такое? — всполошился Игорёк. — А как же я?

— У тебя, мой дорогой, родители есть, — строго сказала бабушка.

— Ну да… — отвернулся мальчишка. — Мама в одной экспедиции, папа в другой… уж забыл, когда последний раз их видел-то!

— В экспедиции, да, — строго сказала Мария Владимировна, но Юлька вдруг подумала, что как-то не слишком уверенно она это произнесла, пряча неуверенность за показной строгостью.

— Ты там был. Но для тебя, милый внук, это просто захватывающее приключение. Как там говорил Буратино? «Страшные приключения и ужасные опасности»? Вас, мальчишек, хлебом не корми, дай это пережить. А для меня, дорогой, это моя молодость. Детство. Улицы, что до сих пор помню. Вот и хочу, хоть разок… снова на это всё посмотреть. Там ведь, милый мой, мои мама с папой живы. И я — маленькая — там где-то хожу. — Голос её дрогнул.

И наступила тишина.

— Так ведь я ж не могу так просто… по своему желанию… — пролепетала Юлька.

— Сможешь, — непреклонно сказала бабушка. — Талант твой пробудился. Теперь дело пойдёт, вот увидишь.

— Э, ба! Ты только смотри, там же всё равно не останешься! — проницательно выпалил Игорёк. — Обратно сюда вынесет!

— Вот и хорошо. К тому же, дорогой, если здесь время почти что стоит, пока ты там— так в моём возрасте это особенно важно. — Бабушка уже улыбалась. — Ну, а теперь — спать! Мы и так вас замучили.

Жизнь изменилась разом, круто и необратимо. Куда больше, чем после того, как в Юльке открыли это самое «чувствование». Паша, Миша, Стас, «Эн-Эм», как звали они профессора Николая Михайловича, бабушка —все трудились, не покладая рук. Без конца заставляли Юльку лежать, обвешав всю её электродами. То и дело ей приходилось «мысленно открывать ворота», подробно представлять и вспоминать, «как оно всё было». Грелись паяльники, шипела канифоль, паялись новые схемы, и одновременно выполнялись какие-то «темы», писались отчёты…

И так прошло лето.

И, пожалуй, единственное, что стоило, по мнению Юльки, упоминания, стала новая её школьная форма — не из магазина, топорщащаяся, сидящая кое-как, а шитая на заказ, у частного мастера, у Исаака Соломоновича, дородного и добрейшего, что возился с Юлькой так, словно предстояло ей в этой форме выходить на самое меньшее на сцену Кремлевского дворца съездов. И платье вышло на славу, Юлька в нём казалась сама себе настоящей принцессой. Дорогая шерстяная ткань, юбка длиннее обычной, в духе той самой гимназической формы (которую Юлька бы сама носила в школу, не отличайся оно настолько сильно от дозволенного), от хорошего материала складки на юбке выходили очень красивыми. И сидело, как влитое.

Девчонки в классе от зависти лопнут.

А вдобавок на ногах у Юльки не стоптанные сандалеты, а кожаные туфельки на небольшом каблучке, ужасно стильные — чтобы уж совсем как принцесса.

…Так и наступил незаметно сентябрь. Вернулись в город и Юлька уже чуть ли не по-хозяйски обосновалась в квартире Марии Владимировны и Николая Михайловича. И ей по-прежнему всё ужасно нравилось.

Нравилась своя небольшая комнатка, тихая и светлая. Нравились бесконечные ряды книг в библиотеке. Нравилась кухня с массой старинных вещей и вещиц, чудом уцелевших, как рассказывала бабушка, во всех революциях, войнах и даже в блокаде.

Кофемолка, отдельные мельницы для соли, перца и даже для сахара; ножи с костяными ручками, с инициалами «М. О.» в овале — бабушкин свадебный подарок, «тогда, в двадцатые, Юленька, ещё многое можно было, это после того, как НЭП прикрыли, оно-то всё и началось…» — Юлька охотно помогала готовить, ловко резала, чистила, месила. На коммунальной кухне так не поготовишь — там абы разогреть что-то побыстрее, да и сбежать.

В классе новое платье с туфельками, конечно, заметили — девчонки. Шептались по углам, мальчишки, само собой, внимания не обратили. Правда, один попытался было дернуть Юльку за косичку, но тут вдруг вмешался Игорёк:

— Оставь её. Машку иди дёргай.

— А то что? — подбоченился мальчишка.

— А то. Выходи после уроков махаться во второй двор. Выйдешь?

И такая угрюмая, но явственная угроза прозвучала в этих Игорьковых словах, что обидчик стушевался.

— Да чего ты? Я ж так… больно надо мне кого-то дёргать! — и отступил.

Сидеть с мальчишками за одной партой в Юлькином классе было не принято, но из школы они с Игорьком по-прежнему ходили вместе. Новым было то, что и в школу они теперь ехали вдвоём.

Классная это, конечно, заметила.

— Маслакова, а ты это что же… вы с Онуфриевым, что ни день, приходите?

Юлька покраснела, смутилась. Промямлила что-то, и спас её только звонок с перемены.

Вечером она всё рассказала бабушке.

— Вот как, — нахмурилась та. — Не волнуйся, милая, я этим сама займусь.

И занялась. Да так, что классная сама потом чуть ли не извиняться подошла:

— Юля, что же ты сразу не сказала, что твоя мама выполняет ответственное задание Родины на Крайнем Севере? Бабушка Игоря звонила директору.

— Так вы не спрашивали, Марь Иванна…

— Ну вот теперь спрашиваю. Тебе, значит, если что, то по домашнему телефону Онуфриевых звонить…

Уроки, однако, пролетали как в тумане. Юлька старательно учила (потому что Игорёк был твёрдым хорошистом, отставать было никак нельзя!), но поняла, что всё это стало просто фоном, надоедливой обязаловкой, которую надо просто вытерпеть, чтобы потом заняться настоящим.

А настоящее было — обуздать свой открывшийся дар. Научиться и впрямь открывать двери в иные потоки, неважно, эфир там или не эфир (которого как бы нет). Может, эфира и нет, а потоки есть, и кадеты в них живут очень даже настоящие.

И да, бабушке с дедушкой очень-очень надо побывать в городе их юности. Где всё почти точно так же, как они помнят. А для этого ей, Юльке, надо понят и повторить то, что она сделала в лаборатории, уже не случайно, а сознательно. Кроме того, стало интересно — а другие потоки есть? Николай Михайлович говорит, что, конечно, да, просто их «ещё не нащупали».

Вот вдруг она, Юлька Маслакова, их и сможет «нащупать»?

А ещё она наконец набралась смелости и спросила у бабушки, кто такой Илья Андреевич Положинцев? Он отсюда или нет? И как вообще аппарат оказался в подземельях кадетского корпуса?