— ...Арабы считали, что строить навечно может один аллах, — с этого начал экскурсию гид. — Капитально, с запасом прочности и соблюдением законов симметрии они строили только гробницы. Зато весь свой художественный гений, изощренное мастерство арабские строители вкладывали во внутреннюю отделку покоев. Детство арабов прошло в африканских пустынях, под звездным небом или пологом шатра. Воспоминание о детстве, то есть о небе над головой, о шатре, воплощено в интерьерах Альгамбры: потолков здесь словно и нет; над головою свод неба, изукрашенный тонкой изысканной вязью орнамента, инкрустациями из кедра. Искусство плетенья узоров недаром названо арабеской...

Мы перешли из-под кровли-шатра во внутренний дворик (миртовый дворик, львиный дворик) и не заметили перехода: везде полно было воздуху, света; воздушны стенки и потолки....

— В Альгамбре жили короли, — рассказывал гид Антонио, — а вот в этих залах собирались бюрократы... — Антонио засмеялся. — Нет, не бюрократы, чиновники... Словечко забыл.

— Бюрократы, чиновники — это одно и то же, — заверили мы Антонио.

— Да, конечно, но все-таки... Без практики забываешь язык.

— Антонио, откуда вы так хорошо знаете русский язык?

— Это мой второй родной язык, — охотно ответил Антонио. — Может быть, даже первый... Меня увезли из Испании в Советский Союз в тридцать седьмом году. Я прожил в Москве семнадцать лет, кончил московскую школу, потом университет, биофак... Защитил диссертацию. Моим научным руководителем был академик Опарин. Мне повезло...

Как ни были удивительны альгамбрские чудеса, наша группа не только не рассеялась по Альгамбре (обыкновенно группы рассеиваются, самые любознательные туристы теряются), все прильнули к Антонио, теребили его вопросами не на тему.

— ...Пойдемте дальше. У нас очень мало времени для Альгамбры, — Антонио улыбался. — Чтобы понять особенности архитектурного стиля Альгамбры, надо вспомнить историю Испании. В Андалузии арабы держались дольше, чем в других провинциях. Андалузия в представлении арабов была «раем земным», «воротами неба». Вообще, как вы, наверное, знаете, реконкиста — освободительная война против арабов — шла в Испании семь веков. В 1492 году Гранада пала. Испанские короли Изабелла и Фердинанд поселились в Альгамбре. Альгамбра становится резиденцией испанских королей. Карл Пятый задается целью реставрировать Альгамбру, перестроить ее на испанский лад. Так возникает синтез мавританского и испанского стилей в архитектуре и других родах искусства. Это течение получило название «мудехар»...

Интересно слушать лекцию Антонно, но еще интересней узнать, как живется ему в Гранаде.

— Антонио, вас не тянет в Москву?

— Ну конечно, тянет. В Москве я прожил главную часть моей жизни. Там все мои друзья... Вернуться в Москву? Нет. У меня есть обязанности перед моей родиной. Я испанец. Мне очень хочется съездить в Москву на время. Но... Это пока невозможно. Во-первых, для этого нужны деньги — деньги в Испании у одних есть, у других нет... Очень трудно перейти водораздел: или есть, или нет... И еще существуют разные сложности... Я хоть с вами наговорюсь по-русски. Больше мне не с кем поговорить. Я в Гранаде один...

Такая славная, милая, грустная улыбка у Антонио.

— ...Вот это — султанские бани. Тепло здесь шло снизу, от пола, под полом были проложены трубы с горячей водой. Бани были жаркие, с паром. Парились султаны при красном свете. Видите, в окнах красные стекла? Вообще у арабов был культ здорового тела. О славе они не заботились... Слава от аллаха. Пеклись о богатстве и о здоровье... Вот здесь предбанник, комната отдыха...

— Антонио, вам часто приходится водить экскурсию?

— Я не вожу экскурсии. Я преподаю в университете биологию. Это — первый раз. Меня попросили. Больше никто не знает по-русски. Вообще-то я дилетант. Любитель. Я очень люблю Альгамбру. Немножко увлекаюсь историей, архитектурой. Так, для себя...

Если бы и профессиональные гиды тоже хотя бы чуть-чуть грешили любительством, дилетантством: занимались бы избранным делом не только для дела, а еще немножко и для себя!

— Приезжайте, Антонио, в Ленинград!

— Спасибо. Я постараюсь приехать. Приезжайте и вы к нам в Гранаду. Полдня для Альгамбры так мало...

«Нет, недаром плакали мавры, — писал известный нам В. П. Боткин, — когда их изгоняли из Гранады... Гранада! Если бы это слово могло передать вам хоть тень ее красоты».

Широкими, плавными окружьями дорога из Ахалцихе забирала в гору. Пейзаж здесь отличался монотонностью: безлесные голые холмы, за ними опять холмы, и казалось, вот ничего другого, только бугристая, белесоватая земля, даже и не земля, а известняк, что ли. Если бы не хинкальная у дороги, гдо у Фридона Халваши нашелся добрый знакомый в белом колпаке, то ехать бы было нам скучно...

Но дорога шла в гору, мы въехали в лес, под полог громадных елей. Запахло хвоей, грибами, словно попали в Россию.

Лес кончился, дальше был пояс альпийских лугов, уже отцветших. Там и сям стояли бревенчатые дома с плоскими крышами, дома пастухов.

Фридон Халваши сказал, что скот сюда пригоняют весною, на зиму угоняют вниз, в долины Аджарии.

На перевале мы вылезли из машины и малость замерли. Поехали вниз — солнце осталось за перевалом, сделалось так темно, хоть глаз выколи. Дорога петляла, свет фар упирался то в бок горы, то в гущу каких-то растений. Казалось, и ехать-то дальше нельзя. Однако шофер обладал способностью южного человека видеть в кромешных потемках, к тому же он был бестрепетный человек. Фридон Халваши веселил его пением.

Чем ниже мы съезжали в долины Аджарии, тем становилось теплей.

Проснувшись утром в гостинице «Интурист», мы с дочкой помчались к морю, и дочке так стало грустно:

— Ой, папа, не хочется уезжать...

Мне тоже еще не хотелось с ней расставаться, но я был послан сюда, мне надлежало быть здесь, а ее ждали там...

Я узнал его, хотя прежде не видел. Он выделялся среди народа, слонявшегося в гостиничном холле, как выделяется столетняя семенная сосна среди приспевающей поросли, — крупный, грузный, с прокуренными усами, в полотняной кепочке набекрень, в добротном темном костюме со звездочкой Героя и депутатским знаком на лацкане, окутанный облаком табачного дыма, остро, лукаво глядящий из-под набухших век, — Михаил Филиппович Орагвелидзе, всем известный Михако... И машину он вел по-своему, особым образом, будто ходок идет по знакомой с детства дороге: подошвой чувствует каждую выбоину, ухаб, поворот.

— Не надо быстро ездить. Зачем? Не надо подгонять жизнь. Она сама от нас уходит, сынок, — тихо едучи, приговаривал он.

Михако достал из кармана большой бумажник, вынул оттуда и показал мне водительские права, выданные в 1934 году: « Орагвелидзе Михаил Филиппович, шофер второго класса».

— ...Я крестьянин, — сказал Михако, — я знаю, что такое крестьянский труд. Тридцать восемь лет Михако председатель колхоза. Да! Все постановления читал, выполнял... Сейчас бы только начинать работать... А? Почему так нельзя, сынок? Ты не знаешь?.. Ты не знаешь, ты молодой. Я знаю. Михако знает... Вот видишь эту дорогу? Раньше здесь мог пройти только осел. Теперь мы с тобой едем. Это — Шрома, наша деревня. Шрома по-грузински труд, сынок. Если проехать всю Шрому, завернуть к каждому дому, это сто двадцать километров. Пусть люди ездят. Пусть живут хорошо. Для чего председатель колхоза? Для чего постановления выполнять? А? Чтобы люди хорошо жили. Я организовал в Шроме колхоз. Тогда село называлось Микэл Габриэли, по-русски Архангел Гавриил... Было двести сорок дворов. Теперь в Шроме тысяча двести дворов. Зайди в любой дом — все хорошо живут. Это разве плохо, сынок, что люди живут хорошо?.. Ага! Хорошо! Вон видишь плантации на горе? Это — наш чай. — Михако забормотал, как псалом: — Чай, чай, чай... Это наше богатство, сынок. Наш чай... чай... чай…