— Ниночка! Что ты? Хватит тебе... Ой... Я боюсь... Бо-ю-сь! — Соседка попятилась, сильно толкнула спиною дверь и побежала по коридору, белела ногами, кричала:

— Скорее! Скорее! Там Нина Ковалева, кажется, умерла. В тридцать четвертом номере.

Ее привезли из больницы на следующий день, до солнца. Гроб изготовили жестяной. Гроб был маленький, узкий, и крышка блестела. Шофер подрулил к подъезду гостиницы, лыжники стали кругом машины. Девчонки все принесли по охапке астр и сложили их в кузов. Подняли крышку, и стало видно Нину посреди астр. Нина лежала в белом платочке — кукольная головка с желтой куделькой волос.

Плакали только кухарки из ресторана и дежурная с этажа, где померла белобрысая девочка Нина.

Начальник сбора клонил книзу лицо и все шевелил плечами, как будто ему был несносен, чужого размера пиджак. Он встал перед строем команды и тихо сказал:

— Пусть память о Нине живет в нашей любви к жизни, к спорту. Нале-во! Шагом марш!

Строя сразу не стало.

Нину укрыли, сверху укутали астрами и повезли к самолету, чтобы отправить в Томск.

Шофер Вася скосил глаза на девушку, сидевшую с ним в кабине, и повел баранку влево. Его ЗИС перевалил на обочину тракта и накренился. Девушка прислонилась к Васиному плечу. Вася приподнял плечо, подставил его девушке под голову.

Девушка спала. Губы раскрылись, и возле них металось облачко пара.

ЗИС шел медленно, раздумчиво, накренившись влево. Ехавший следом Иван трубил. Обогнать Васю, поехать первым он не решался.

ЗИС подпрыгнул на колдобине, содрогнулся. Девушка проснулась и сказала: «Ой...»

— Что, — сказал Вася, — кидает? — И обнял правой рукой девушку.

Девушка притаилась. Вася сделал вид, что рука съехала сама собой. Схватил баранку и погнал.

Иван сразу же начал отставать и снова затрубил: подожди, Вася. Иван не умел ездить в одиночку.

Тракт предупредил восклицательными знаками: «Шофер! внимание!» Тракт полез на Семинский перевал.

На перевале выпал снег. На юру стояли, набычившись, кедры. Ветер свободно проносился над седловиной Семинского перевала в Монголию и обратно.

Когда ЗИС наконец перестал подвывать, девушка облегченно вздохнула:

— Теперь уже вниз?

— Вниз побежим, — сказал Вася. — Перевалились.

Внизу он спросил у девушки:

— На работу или так чего?

Девушка сказала:

— Я из редакции газеты.

Вася долго молчал. Потом решил поплакаться:

— Знаете, — сказал он, — наша шоферская жизнь. Разве мы по восемь часов работаем? Вот из Бийска в шесть утра выехали, а ночевать в Ине будем. Может, только к двенадцати доберемся. Возьмите — геологи. Им и командировочные, и суточные, и высокогорные, и полевые... Это все у них как надбавки к получке. А мы в тех же местах работаем и по горам лазим и дома никогда не бываем, а надбавки нет. Почему это так? Вот бы в газету прописать. А? Дать по мозгам, — Вася воодушевился.

— Да, — сказала девушка серьезно. — Много еще неразберихи. Скоро должны пересмотреть.

Вася зачем-то вылез на подножку и долго стоял там, держа правой рукой баранку... ЗИС шел все так же быстро.

...Чикет-Аман перевалили ночью. Сначала девушка видела, как свет фар выхватывает из темноты пихты, как они подымаются на дыбы, лохматые. Потом она заснула. Припала к Васиному плечу, плечо было теплое.

Сквозь сон слышала Васины слова. И камешек видела на дороге. Белый камень, и на нем черные буквы.

— Вон, видите, — сказал Вася, — камень поставлен. На этом месте Димка Рогулин, наш парень, хороший парень, погиб. Чуток задремал на повороте и ткнулся в скалу. Так же вот, как мы, муку вез. Три тонны все-таки. Навалилось сзади, все сплющило. Тут ведь на секунды расчет.

Утром свернули с тракта влево, на Улаган. Выпавший накануне снег плотно укрыл дорогу. Неизвестно, что там было дальше, вверху, на перевале, который не имел своего имени и назывался просто: перелом; оттуда тянул зимний, с подвыванием ветер.

В Акташе возле чайной Вася остановил свой ЗИС, сдвинул свою солдатскую шапку с затылка прямо на глаза и пошел навстречу Ивану.

— Ну что, Ваня, делать будем? Неужто в Акташе загорать? Всего-то тут шестьдесят километров осталось. И то, считай, только до перелома пробиться, а там шариком покатимся. Пробьемся, а? Засядем, так муки́ у нас хватит. Будем лепешки печь. — И полез под машину надевать цепи на скаты.

Иван, корявый, сутуловатый, наморщил брови, сказал:

— Ты, Вась, передом поедешь, так не шибко, если что... Вместе чтобы. Дорога была бы знакомая, тогда другое дело. А так ведь, не знавши, как ехать?

Надели цепи, поправили брезент, укрывавший мешки с мукой, и тронулись. Белые мухи ткнулись в ветровые стекла и сразу стаяли, образовав короткие подтеки.

Первый подъем Вася одолел с разгона, а Иван самую малость не добрался до гребня, пополз вспять на своем «газике». Он развернул машину поперек дороги, уперся кузовом в крутой склон, нависший над самой дорогой, высунулся из кабины.

— Вась, а Вась, опять...

Всем он был хороший шофер, Иван, одного только не умел — ездить задним ходом.

Вася уже спешил на выручку. Он сел на Иваново место, мягко скатил «газик» к подножию горы, разогнался и с ходу проскочил весь подъем на третьей скорости, потом отдал баранку Ивану.

Ехали весь день, метр за метром одолевая осклизлую дорогу.

...Молоденькие, совсем еще зеленые пихтовые макушки топорщились вровень с колесами. Сами пихты жили где-то глубоко внизу, в бездне, отгороженной от дороги тоненькими столбиками. Снег стал ломиться в ветровые стекла. Расплывшееся по краю неба багряное солнце подсушило его. Воздух стал колючим, пар на губах у людей — белым.

Приближалась ночь. Начинался буран. Он накрыл машины на ровном болотистом месте. Под снегом плюхала вода. Снег все прибывал, ложился крепко, слой за слоем.

— Ничего, — говорил Вася, — до перелома тут теперь больших подъемов нет, а там все вниз, какой бы ни был снег, все равно пробьемся.

...Когда лопнули цепи на скатах Васиной машины, он залез в кабину, минуту посидел неподвижно, посмотрел на девушку.

— Ну, что теперь делать будем, невеста? Вот жизнь, и кто ее только выдумал? Мокрый весь до подштанников. Ударит мороз — и крышка.

Девушке показалось, что жизнь эта очень нравится Васе. Ей тоже стало весело. Только ноги никак было не согреть.

— Пусть Иван попробует вперед выйти, — соображал Вася, — у него машина полегче да и мотор новый. Пробьет колею.

Иван попробовал. Его машина обогнула ЗИС и пошла, медленно вспарывая крепкий снег. Вася завел мотор, рванулся следом, но ничего из этого не вышло.

Тогда он сорвал веревки, которыми был укреплен в кузове брезент, скрутил их в толстый жгут, привязал к передку своей машины.

— Давай прицепим, — крикнул он Ивану. — Поддернешь меня немножко, может, вылезу.

Прицепили веревку к Иванову «газику», дернули. Жгут лопнул.

— Вась, — сказал Иван, — давай поедем на моем «газике». За переломом, говорили, изба есть. Хоть переночуем. А тут ведь что, подыхать что ли?

Солнце садилось в снег. Как хлопья пепла на пожаре, носились в его тревожном свете снежинки. Буран не унимался. Подступала ночь.

— Ты езжай, — сказал Вася. — Я тебя догоню. Я сейчас вторые скаты сниму на задних колесах и целиной попробую. Снег не должен быть сильно глубокий, до земли пропорюсь. Я раз из Усть-Коксы пробивался, снегу во было, по грудь... И ты езжай с ним, невеста.

Почему она не уехала? Сейчас бы ей было тепло. А так надо часто стучать носками ботиков по железному дну кабины. Как это глупо. Почему она не уехала с Иваном?

Стекла кабины обложило пленкой. Слышно, как сзади Вася глухо колотит ломиком по скатам. Как это он сказал? «Ударит мороз — и крышка...»