Лязгнула дверца. Седобровый, ввалился в кабину Вася. Потянулся к девушке, сказал, хрипло и отрывисто выдыхая слова:

— Дай хоть погреться об тебя, невеста.

— Погрейся, — сказала девушка и тоже подалась ближе к нему. Ватник у Васи покрылся корочкой льда. Трудно ему было обнять девушку.

— Ладно, — сказал он, — чего тебя без толку холодить? Ты, наверное, и сама закоченела.

— Да нет, не очень. А у тебя, смотри, и в сапогах снег.

— Ничего.

Он завел мотор. ЗИС дернулся, задрожал от натуги, потом осел назад, смолк. Снова забормотал стартер, снова рванулась машина, и опять без толку. Тогда Вася сказал коротко:

— Пошли.

Колеи, проложенные «газиком», уже успело перемести. Бесновался буран. Вошли в тайгу, тут было тихо. Близко друг к дружке стояли лиственницы...

След от «газика» стал едва различим.

И вдруг под самым переломом след исчез.

Вася побежал вперед, разгребая ногами снег. Нет, этой дорогой давно не ходили машины. Вася побежал назад, вниз. Что-то заметил на снегу, медленно, согнувшись, пошел туда, где по краю дороги топорщились столбики. Они стояли здесь ровно, в ряд, только в одном месте чернела пробоина. Вася подошел к пробоине, заглянул в темь, клубящуюся под ногами, тихо сказал:

— Подъема не взял. А назад Иван не умеет ездить... Ва-а-ня! — прокричал он, сложив ладони у рта. — Ива-а-ан!

Кто-то слабо позвал снизу, а может, это скрипнула лиственница. Вася сел на край обрыва, свесил ноги и скользнул вниз.

Долго шелестели, погромыхивали следом за ним камни.

— Вася, куда вы?..

Девушка осталась одна. Ей стало страшно. Все было так просто: машинный след обрывался возле столбиков. И все. Одна тьма.

— Эге-е-й, — донеслось снизу. — Живо-о-й! — Это был Васин голос, единственно нужный ей сейчас. Голос смолк, и опять стало страшно. Девушка крикнула: «Вася-а!» Села на снег между столбиками.

Спуск оказался коротким и нестрашным.

Внизу, в просторном распадке, повернувшись носом к склону, по которому только что съехала девушка, стоял целехонький Иванов «газик». Вася стукал сапогом по заднему скату. На снегу все было хорошо видно. Дверца кабины была раскрыта, за рулем сидел Иван, словно собрался ехать.

Девушка ничего не поняла. Спросила у Васи:

— Ну что, почему он сидит?

Вася махнул рукой:

— А что ему сделается?

— Вась! — позвал Иван. — Ой, Вась, язви те, в бок отдает. Теперь уж не подняться мне. Все уж. Вась, за машину-то с меня теперь взыщут.

— Чего за машину, — мрачно откликнулся Вася. — Несчастный случай, и все. Со всяким бывает. Горы ведь. А!.. И кто их только выдумал! — Вася загул в бога и в душу. Девушка обмерла, но сразу встряхнулась, даже обрадовалась, осознав свое равноправие среди мужчин.

Вася пошутил:

— Вот Ванька все прибеднялся, что назад не умеет, а спятился не хуже рака. Несмотря, что горка крутая. Запросто...

У Ивана все оказалось в порядке: ноги, руки, голова. Даже мешки с мукой как лежали в кузове, укрытые брезентом, так и остались лежать. Но сам Иван как-то обмяк от пережитых стремительных ощущений. Вася вытащил его из кабины и повел.

— Обопритесь и на меня. Пожалуйста, — сказала девушка. Она уложила себе на плечи руку Ивана. И пошли все трое в ряд, шатаясь, перебирая ногами, как ходят, захмелев, дружки по деревенской улице.

Кружным путем выбрались из распадка на дорогу. Идти по колено в снегу было очень трудно. Девушка устала. Шапка съехала на затылок. По лицу текли капли стаявшего снега. А он все сыпал и сыпал. Девушка закидывала голову, чтобы поймать его губами. Глаза устали, ничего не хотели видеть. Наверное, она сбросила бы с плеч тяжелую руку Ивана. Она даже попробовала пошевелить плечами, чтобы рука упала сама, невзначай. Но рука лежала крепко.

Наверное, девушка остановилась бы и села в снег. Но рядом, справа, шел Вася. Он все шел и шел, и вел Ивана. И вместе с ним шла девушка.

Она шла и не верила, что ночь эта кончится, что лиственницы расступятся и появится человеческое жилье. Она не верила в избушку, не верила ни во что, потихоньку плакала.

Но все-таки шла.

Девушка проснулась на ларе в углу приземистой почтовой избушки. Солнце освещало половицы, и они празднично светились, словно только что вымытые. Васи не было. Иван сидел понурившись, курил.

— Совсем, — сказал хрипло, — дыхнуть нельзя. Ровно вот кто тряпкой глотку затыкает. Покурил, так немножко помягчало... Васька к машине пошел. А чего ходить — без трактора не вытащишь. Пей вон чай на плите. Остыл уж. Давно кипячен.

...Девушка вышла на улицу, постояла, посмотрела на свежий Васин след, чуть переметенный порошкой, на дорогу, ведущую дальше, вперед, не потревоженную еще ничьей ногой. Захотелось идти, скорее добраться до Улагана, куда ее командировала редакция.

— Я как Иван, — сказала себе девушка, — только вперед умею. — И пошла по нетронутой дороге.

Огромная тайга млела, согретая солнцем. Солнце хотело зараз покончить со всем снегом, шпарило. Снег чуть слышно шипел и падал с веток. Вся тайга была белая, свежая, подсиненная.

Девушка брала в руки снег, тискала его, и он влажно хрустел, сочился. Каждая мышца в теле помнила еще, как было холодно вчера, как было тяжело, и радовалась сегодняшнему теплу, солнцу. «Так и надо жить, так и надо...» — думала девушка. Шла по таежной дороге, ведущей в аймачный центр Улаган.

Дорога полезла в гору. Пошел снег. Девушка села на камень, спихнув с него мокрый снежный колпак.

«Зачем пошла? Могла бы дождаться в избе. Пить чай...»

Незаметно ее охватил сон, населенный множеством людей и предметов. Девушка изо всех сил рванулась, чтоб отделаться от сна. Она вскочила с камня и пошла дальше, вперед. Она теперь знала, что если все время идти, лес расступится.

Васин ЗИС догнал ее на мосту у въезда в Улаган. Девушка бросилась к нему и даже закричала от радости. Она забралась в тесную духоту кабинки, уселась между Иваном и Васей и почувствовала себя совершенно счастливой.

— А как же ваш «газик»? — спросила она у Ивана.

— Вытащат, — бодро сказал Иван. — Я его удобно спустил.

Николай Авдеичев жил против церкви, которая ночью одна возвышалась бело и красиво над Озерешней, а днем не хотелось глядеть на церковь, до того неухожена была она и уродлива в своей никому не нужной старости. И кладбище около церкви, хотя сохранило десятка два с половиной сухоньких серых крестов, уже не давало мысли о смерти или о жизни, оно изжило себя и скоро должно было кануть, оставить место траве и кустам сирени. В деревне забыли уже, кто сподобился быть погребенным в церковной ограде.

В церковное зало валили — до заморозков — картошку, а перед севом совхоз завозил семена.

Бросовый и давно зачужевший в деревне кладбищенский этот холмишко заявил о себе недавно печальным или, может быть, смехотворным образом. Когда уширяли дорогу — за семь километров под Белашовской горой начали брать на болоте торф, — бульдозер отрезал ножом порядочный кус от холма в Озерешне. Вместе с дерниной и суглинком он уволок целый скелет человека, Косточки, конечно, разрознились, но ребятишки все до одной повытаскивали из отвала, составил скелет как надо, сустав к суставчику прикрутили проволокой. Скелет они прислонили к березе, он стоял над дорогой, шоферы притормаживали и вылезали из кабин посмотреть. Вначале лица шоферов были растеряны, а насмотревшись, они кривили губы и что-то истово бормотали.

К скелету долгое время не прикасался никто, озерешенские бабы поеживались, старухи крестились, а мужиков в Озерешне человеческой костью не удивишь. В сорок первом году тут заперли между озер нашу дивизию и положили ее. Фронт ушел, но стреляли еще три года — здесь был партизанский край.

Коля Авдеичев, плотник, пастух, огородник, кузнец, а точнее сказать про него — крестьянин, или, как сам он рекомендует себя, — безответный мужик, этот Коля Авдеичев присвоил откопанному при постройке дороги скелету имя: Костя Костеев. Так его и звали все в Озерешне.