Царица Тамара замыслила построить этот город в чреве горы с таким расчетом, чтобы в нем мог укрыться ее народ в годину нашествия чужеземцев. Город выстроен, то есть вырыт; он недосягаем: в нем могли укрыться от неприятеля шестьдесят тысяч подданных царицы Тамары.

Нас водил по пещерам экскурсовод, крепкий малый; сам этот город был строен в расчете на сильных, неприхотливых и очень здоровых людей. В Вардзии жили монахи, каждый монах имел свою келью, без окон и без дверей. Тепло и свет приносило солнце; проснувшись, монах видел солнце в разверстое жерло пещеры, и день его и вся жизнь зависели от воли, милости солнца. Должно быть, вардзийские монахи были солнцепоклонники. И еще они подкрепляли силы виноградным вином. В каждой келье есть углубление для сосуда, в сосуде хранилось вино. Наш вожатый сказал, что на каждую монашескую душу, во времена царицы Тамары, в день полагался литр вина местного производства. Не кварта, не галлон, не иная мера, а именно литр — так он сказал. Ему лучшие знать.

За водою монахи ходили — по тесным, темным галереям, по узеньким крутым лестничкам — в глубь горы, к озеру-источнику; уровень, вкус воды в озерке и нынче тот же, что при царице Тамаре.

В церквах и часовнях города-монастыря Вардзия сохранилась часть фресок, писанных прямо по камню, на стенах. В вардзийском книгохранилище был найден свиток с поэмой Шота Руставели «Витязь в тигровой шкуре».

Пещерный город Вардзия — чудо света, запечатленная память об усилиях грузинского народа в его самоутверждении на Земле. Но каждое чудо света может быть заприходовано, занесено в белую (или какого она цвета?) Книгу чудес только после того, как оно воплотится и в слове. Сначала в камне, потом, обязательно, в слове.

Вардзию надо воспеть — вот в чем штука!

В середине прошлого века в главный город Андалузии Гранаду приехал американский писатель Вашингтон Ирвинг. Он поселился в цитадели мавританских правителей, выстроенной на холме над Гранадой — в Альгамбре. Чудо света, жемчужина в ожерелье чудес, Альгамбра служила утехой арабским, испанским королям, а позже, когда короли оставили Гранаду, об этой красавице позабыли.

И вот приехал писатель из Нового света (именно в Альгамбре испанские короли Изабелла и Фердинанд благословили Христофора Колумба на путешествие в Новый свет), поселился в Альгамбре и затем написал вдохновенную книгу о рукотворном чуде. И потянулись в Гранаду пилигримы из Старого, Нового света — поклониться божеству красоты.

Тут надо заметить, что Вашингтон Ирвинг не только прославил Гранаду, он и себя прославил, найдя достойный предмет для собственной музы...

Передо мною на столе лежит другая книга — «Письма об Испании» В. П. Боткина, — изданная в Петербурге в 1857 году. Она не так знаменита, как книга Вашингтона Ирвинга «Альгамбра» (обе книги вышли примерно в одно и то же время). Но давайте перелистаем пожелтевшие, пахнущие стариною ее страницы...

Русский путешественник пересек Пиренейский полуостров — в кибитке, телеге, верхом; с ненасытимой, неубывающей жадностью вглядывался в испанские горы, долины, вдумывался в испанскую историю, изучал нравы, обычаи, песни народа «...этой вообще мало знакомой страны, которая до сих пор продолжает представлять одну из печальнейших задач нашего времени». (Вспомним, когда это писано!) Он вживался в Испанию, принимал в свое сердце невзгоды и радости испанцев, побывал в Кастилии, Ламанче, и вот Андалузия, горные цепи Сьерра-Невады...

«Для меня, жителя северных равнин, — пишет В. П. Боткин, — южные горы имеют какую-то необъяснимую прелесть; глаза, привыкнув с младенчества свободно уходить в смутную даль, ограниченную темною и мертвою линией горизонта, с какою-то ненасытною негою блуждают по этим высотам, на которые каждый час дня кладет свои особенные тоны колорита. В равнинах — природа только на первом плане, так сказать, у ног; дальше — одно небо и пустое пространство, которое невольно склоняет к задумчивости и грусти: отсюда, вероятно, и склонность к мечтательности в жителях равнин. В горах надо проститься с этою туманною беспредельностью: глаза всюду встречают не однообразную серую даль, а яркие переливы зелени или утесы и скалы, которым солнце и воздух сообщают нежные радужные тона».

В. П. Боткин, путешествуя по Испании, жил вместе с ее народом, полюбил этих важных, неторопливых крестьян, приветливых и тоже никуда не торопящихся корчмарей, безудержных гуляк и танцоров на городских площадях, почтенных контрабандистов и даже лихих разбойников, которые, потроша проезжие дилижансы, оставались джентльменами. Любовью согреты, одушевлены страницы «Писем об Испании». Хотя автор не позволяет себе восторга, то и дело пылкость чувств остужает иронией или сарказмом.

Он чувствует, знает изображаемый им предмет — и знает, что ждет от него читатель, коему адресованы «Письма», русский, прежде всего петербургский читатель, житель северных равнин, «склонный к мечтательности». Избави бог, если в путевых картинах, за общими планами, дивными горными видами, старинными замками, читатель не разглядит сокровенного, важного и прелестного движителя испанской жизни — женщин Испании; «Письма», при всей их ученой основательности и живости стиля, покажутся читателю скучны...

И первое, что привлекает взор странника, въезжающего в столицу Андалузии Гранаду, это не вид Альгамбры на холме и даже не снежная вершина Сьерра-Невады, а нечто совсем иное: живое, текущее по гранадским улочкам, подобно искрящимся говорливым ручьям...

«...Народная пословица истинно недаром зовет Андалузию страною красивых лошадей и красивых женщин, — так начинает рассказ об Андалузии В. П. Боткин. — Здешняя красота вовсе не походит на ту условную красоту, которую признают только в греческом профиле и правильных чертах. Совершенно противоположна античному и европейскому типу красота андалузских женщин: все они очень небольшого роста, гибкие, вьющиеся, как змейки... Можно сказать, что андалузка не имеет нужды в красоте: особенная прелесть, которая обнаруживается в ее походке, во всех ее движениях, в манере бросать взгляд, в движимости ее живых физиономий — одна сама собою, помимо всякой красоты может возбудить энтузиазм в мужчине... Но ведь это безнравственно! — заметите вы мне. Что же делать! Подите убедите южного человока в том, что духовные отношения выше чувственных, что недостаточно только любить женщину, а надобно еще уважать ее, что чувственность страх как унижает нравственное достоинство женщины. Увы! Ничего этого не хочет знать страстная натура южного человека».

Русский путешественник прибыл в Гранаду, поселился в гостинице. Но стены гостиницы, зависимость постояльца от воли хозяина стесняют его. Ему хочется большей свободы, полной слиянности с вновь обретенным миром. Он снимает комнату в доме гранадского обывателя, где-то вблизи Альгамбры...

Но знаю, как обживал Альгамбру американец Вашингтон Ирвинг. Своим методом постижения действительности В. П. Боткин делится с читателями чистосердечно, сполна: «...Когда я вошел в бельведер и, опершись на окно, увидел перед собой гущу свежей темной зелени, в которой извивалась полуразрушенная красная стена Альгамбры... — я не в силах был оторваться от этого окна и долго оставался тут... Здесь я впервые понял наслаждение безотчетного созерцания... Этой красоты нельзя передать, и все, что я здесь пишу, есть пустые фразы; да и возможно ли отчетливо описать то, чем душа бывает счастлива! Описывать можно только тогда, когда счастие сделается воспоминанием. Минута блаженства есть минута немая. Представьте же себе, что эта минута длится здесь для меня вот уже три недели...»

Итак, минута блаженства, растянутая на возможно более долгое время — и затем воспоминания о счастье…

Утром поздней осени автобус туристской фирмы Кука привез группу советских писателей к воротам Альгамбры — воротам Правосудия. Предводительствуемые гидом Антонио, мы вступили в ворота...