— Потому что, я бы уже использовала, если бы у меня было хоть что-то.

— Как ты узнала о бое сегодня вечером? — спрашивает Кэм, глядя на меня сверху вниз.

Я испытываю сильное искушение сказать, что просто совпадение, но пользы от этого не будет. Я знаю, что должна признаться.

— Прошлой ночью я имплантировала отслеживающее устройство на мобильный Сойера, и Ксавьер перехватил твои сообщения.

Взгляд, который Кэм бросает в сторону Сойера, — это не что иное, как чистое зло.

Но Сойер на самом деле улыбается.

Самая большая гребаная улыбка, которую я когда-либо видела, и все его тело сотрясается от смеха, глубокие смешки эхом разносятся по комнате.

— Ух ты. Никто никогда не делал этого со мной. — Говорит он, когда приходит в себя, и со злым умыслом в глазах добавляет. — Я так впечатлен «что готов тебя поцеловать».

— Прошу, попробуй это сделать. — Рычит Кэм.

Джексон и Ксавьер передают друг другу косяк, наблюдая за нами с совершенно разными выражениями.

— Ты слишком легко заводишься, когда дело касается нее, и это большая, бля*ь, проблема, — признается Сойер, и все следы юмора исчезают.

— Почему ты постоянно повторяешь это? — спрашиваю я, переводя взгляд с одного на другого.

— Потому что это так, — вмешивается Джексон. — Между вами очень горячая химия. И я предлагаю вам тра*аться до посинения, пока не избавитесь от этого.

— Полезен, как всегда, — говорю я с изрядной долей сарказма.

— Пойдем, — произносит Кэм, протягивая руку.

— Что? — бормочу я.

Он закатывает глаза, и это даже выглядит сексуально. Фу. Я потираю напряженное место между бровями.

Теперь я говорю, как Белла Свон, мечтающая об Эдварде Каллене. Он хотел высосать ее кровь, и я думаю, что Кэмден Маршалл высосал бы меня досуха, если бы я позволила ему, так что это довольно подходящее сравнение.

— Я хочу поговорить с тобой. Вот и все. — Я настороженно смотрю на него, неуверенная, разумно ли оставаться с ним наедине, когда я не контролирую свое тело и либидо рядом с ним. — И мне нужно привести себя в порядок. Я не прикоснусь к тебе. Обещаю.

— Иди с ним, — говорит Сойер и бросает на Кэма предупреждающий взгляд. — Ты в безопасности.

Я встаю, но не беру его за руку, следуя за ним из комнаты, вверх по лестнице и в его спальню. Она снова заперта, и я задаюсь вопросом, это просто привычка или они подозрительны по какой-то причине.

Мы заходим внутрь, и он входит в ванную комнату, не произнося ни слова. Я следую за ним и забирая аптечку из его рук.

— Сядь на унитаз, — инструктирую я, и, к удивлению, он подчиняется.

Я мою и вытираю руки, а затем вынимаю принадлежности из аптечки. Я прижимаю стерильную марлю к бутылочке с йодом, а затем осторожно промокаю его губу. Она перестала кровоточить, но покрыта коркой, и я уверена, что до сих пор болит, хотя вы бы не поняли этого по его стоической реакции.

— Предполагаю, что ты привык к этому, — говорю я, тщательно вытирая губу. Он пристально смотрит на меня, но не реагирует на мои слова. — Хорошо.

Я бросаю окровавленную марлю в мусорное ведро, беру еще один кусок и смачиваю йодом. Затем я очищаю область вокруг глаза и опухшую скулу, перед тем, как нежно осмотреть пальцами ушибленную линию подбородка.

— Как долго ты участвуешь в боях? — спрашиваю я, осторожно ощупывая пальцами ушибленную кожу вдоль грудной клетки.

— Некоторое время, — шипя, произносит он, и я убираю руку.

— Прости.

Он берет меня за руку, потирая большим пальцем круги на тыльной стороне запястья.

— Ты не сделала ничего плохого, так что не извиняйся.

— Почему ты дерешься?

Я продолжаю осматривать его, стараясь не обращать внимания на мягкое тепло, поднимающееся по руке от его прикосновения.

— Почему кто-то делает то, что ему нравится? — пожимает он плечами.

— Тебе нравится выбивать дерьмо из других? — я глажу поврежденное лицо свободной рукой. — Чувствуешь боль?

Его взгляд впиваются в мой, и на несколько мгновений воцаряется тишина, а затем он медленно кивает.

— Ты сказала мне в ту ночь, когда мы встретились, что хочешь почувствовать что-то настоящее. Чтобы не чувствовать себя под контролем. Чтобы чувствовать себя живой. — Я киваю, вспоминая тот день. — Иногда мне тоже нужно все это почувствовать.

— И бои помогают тебе?

— Да. — Он подносит мое запястье ко рту и целует чувствительную кожу.

На секунду я закрываю глаза.

— В ту ночь, ты знал кем я была?

В воздухе повисает напряженная тишина.

— Нет, — в конце концов признается он, глядя мне прямо в глаза. — Я узнал, кто ты такая, только несколько месяцев спустя.

Возможно, я покажусь полной дурой, но я ему верю.

— Почему ты ненавидишь моего отца?

Он отпускает мою руку, и холодная, жесткая пелена застилает темные глаза. Он сильно сжимает челюсть.

— Это разговор, который нам нужно провести с остальными. — Он встает и идет в свою спальню, как будто несет на плечах тяжесть всего мира. — Мне нужно понять, почему ты думаешь, что должна шантажировать собственного отца.

— Почему это имеет значение?

Он падает на кровать, прислоняясь спиной к изголовью, и я забираюсь рядом с ним.

— Сделай мне одолжение. И уважь мое любопытство.

Я откидываюсь назад и закрываю глаза.

— Всю свою жизнь я играла роль, притворяясь кем-то другим, и мне это надоело. Мысли о том, чтобы исполнять эту роль всю оставшуюся жизнь, сильно угнетают меня.

— Так вот почему ты была в море той ночью? Ты хотела покончить с жизнью?

Я открываю глаза и поворачиваюсь к нему лицом.

— Да, хотя это не было преднамеренным. Это была скорее спонтанная реакция, даже если она назревала в течение нескольких дней.

— Тогда почему? И почему ты была в Алабаме?

— Моя тетя только что скончалась. У нее был рак, — объясняю я со слезами на глазах. — Она единственная, кто когда-либо по-настоящему понимал меня и в каком аду я жила. Она восстала против этой жизни и сбежала. Она выбрала другой путь, следовала своим страстям, но никогда полностью не оставляла ту жизнь позади, потому что это не та жизнь, от которой ты когда-либо полностью избавишься.

Вот почему я так сосредоточена на шантаже отца, потому что это единственный способ по-настоящему освободиться.

— Она была последней связью с матерью. Единственный родственник, кроме Дрю, который любил меня без всяких намерений. Ее потеря опустошила меня. — Я держу при себе то, что она рассказала на смертном одре.

Он молчит несколько долгих минут, а я смотрю в потолок, задаваясь вопросом, к чему все это ведет.

— И чего же ты хочешь от жизни? — его голос звучит устало и приглушенно.

— Я не совсем уверена, за исключением того, что я хочу быть свободной, чтобы делать свой собственный выбор. — Я снова смотрю на него. — Я не хочу быть трофейной… женой. Стоять в сторонке и красиво выглядеть, пока муж трахает других женщин за моей спиной. Я не хочу терпеть жестокие слова и руки, притворяясь, что все замечательно. И я определенно не хочу рожать детей в определенные сроки, оговоренные в деловом контракте. — Я качаю головой. — Я скорее умру, чем буду жить такой жизнью.

— Тогда просто уходи. Я уверен, что у тебя есть трастовый фонд, — выплевывает он, его отвращение очевидно, и я этого не понимаю.

— Да он у меня есть, но почему это проблема для тебя?

— Я этого и не говорил.

— Тебе не нужно было.

Я сажусь немного прямее, внимательно изучая его лицо.

— Не смотри на меня так, — огрызается он.

— Как например?

— Как будто ты жалеешь меня.

Мой рот открывается и закрывается несколько раз, прежде чем я нахожу нужные слова.

— С чего бы мне тебя жалеть? Я просто пытаюсь понять, почему ты злишься. Твой отец богат, и я уверена, что у тебя тоже есть трастовый фонд, или он хочет, чтобы ты сам прокладывал себе путь в жизни? И должна сказать, что, если он это сделает, то чертовски его уважаю.

Он фыркает, его глаза сверкают, когда он сердито смотрит на меня.