Стоим в полумраке, беседуем, я заполняю анкету.

«Есть ли семья? Нет, семьи нет, была невеста, но после нее не могу жениться. С женщинами иногда встречаюсь, понятное дело, скрывать тут нечего, но жениться — нет, никогда не женюсь. Рассказать, почему? Попробую… Мы так любили друг друга… Пусть бы променяла на кого угодно, на любого — хлипкого, неказистого интеллигентика или мужика с заскорузлыми руками, на музыканта или рабочего, пусть даже на физика-лирика — нынче и такая разновидность появилась, кстати, никак не пойму, что общего между физикой и лирикой, кроме окончания, — рифмуются хорошо, — но нет, променяла меня на такого, какой мне больше всего претит — на самодовольного… Прошла с ним однажды мимо меня моя бывшая невеста — красивая таинственной непостижимой красотой, подобно слову «лазоревая», а рядом с ней — мужчина с таким отвратительным выражением лица, как слово… «объелся», я же стоял в стороне лишний, подобный слову «значит»… О, вынимай, Клим, вынимай, наконец-то получился…»

Стояли так, беседовали…

Руководитель смотрит на меня пристально, даже очки снял, смотрит в упор. Я характеризую анкету: ответ на каждый пункт обязательно связан с художественной литературой как таковой; руководитель то слушает меня, то явно думает о своей будущей научной работе — время от времени вскидывает голову, склоняя чуть вбок, и, выгнув одну бровь, устремляет взгляд в неведомую даль, лишь временами живо восклицает: «А-га… а-га, хорошо, хорошо!» Я подробно знакомлю его с записанными ответами — названный респондент не любит математику, потому что писатель Сервантес плюс какое-нибудь ничтожество не составят вдвоем числа «два», то есть один плюс один, что невесту у него отнял человек, такой же отвратительный, как слово «объелся», что он не теряет даром ни секунды, так как и в битком набитом трамвае можно размышлять о литературе, и добавляю: правда, лишь в узком смысле этого слова — только о художественной. Я излагаю руководителю все по порядку, он время от времени прислушивается, мы констатируем факты. «Не теряет, значит?» — тихим, таинственным голосом спрашивает меня руководитель. «Да, уверяет, что не теряет». — «Это же замечательно, великолепно, вот это я понимаю — индивид… А вы-то, понимаете ли вы хоть, на что мы натолкнулись! На параметрически отчетливо выраженного индивидуума, способного ответить на вопросы, которые касаются куда более значительной сферы, и разве можно так просто отмахиваться от художественной литературы как таковой? Разве не служили художественной литературе с пером в руке Толстой, Герцен, э-э-э-э… и целый ряд других всемирно известных писателей? Хорошо, хватит, — заключает руководитель. — Идемте, названный респондент поистине находка, поистине создан для сложных вопросов, — он слегка возбужден. — Пошли повидаем его, только бы застать». — «Застать — застанем, где ему еще быть, как не на…» — «Хорошо, идемте…» — обрывает он меня резко.

Мы шагаем по улице двое, руководитель и я, и хотя он волнуется, все равно ступает твердо, уверенно, пальто ладно сидит на его атлетической фигуре, волосы взбиты, взгляд пронзителен, и весь он чем-то схож с орлом — сильный, смелый. Мне приятно, радостно идти рядом с ним, вот так, бок о бок, плечом к плечу, как равный с равным, и мечтаю — повстречался бы кто из знакомых! Проходим улицы города, направляемся к человеку, который очень любил литературу. Руководитель берет меня под локоть и делится планом действий — сначала задаст респонденту несколько простых вопросов, связанных, разумеется, с литературой… Не вообще с литературой, а с литературой в узком смысле слова… Я вмешиваться в их беседу не должен, разве что обратятся ко мне, — тут одно опрометчивое слово может все испортить… «Ясно?» — «Конечно, конечно…» — «Вот так. И смотреть на респондента в упор не надо, чтоб не смутился, не смешался». — «Смутится, как же! — я горько усмехаюсь. — Мир перевернись, не смешается». — «Почему?» — «Не знаю». — «Это тоже интересно, — замечает руководитель. — И все же не смотрите на него». — «И не взгляну!» — «Нет, нет, нарочитость тоже ни к чему… Не будем впадать в крайности, поглядывайте на него время от времени». — «Хорошо, буду поглядывать время от времени, — обещаю я. — Вот пришли…» — «Ага! — руководитель стискивает мне руку повыше локтя. — Знаете что, Тамаз, я обожду снаружи, а вы предупредите его, что с ним желает побеседовать ваш коллега, старше вас по возрасту и выше по должностному положению, — если предупредить, он проникнется к нам симпатией, а я займу такую позицию, чтобы меня видно было из ателье — буду прохаживаться взад-вперед. Все понятно? — И неожиданно меняет решение: — Хотя нет, зайдем вместе…»

Человек, который очень любил литературу, фотографирует основательно декольтированную, дрожащую от холода особу: «Нет, не так, смотрите вверх, вверх, говорю, еще выше, поверните голову чуть влево, не напрягайтесь, не волнуйтесь, пожалуйста, вспомните что-нибудь приятное, ну, что-нибудь в самом деле приятное, детство, например, беззаботное, вольное, отбросьте себя назад, нет, не на спинку, мысленно отбросьте себя назад лет на тридцать… Э-э, на двадцать! Вспомните счастливое детство. Клим, скорей кассету, — плечи не мерзнут? Кассету, Клим, и давай сам вставляй — приучайся… О-о, Аурелиано наш пришел! Аурелиано до того, как растолстел! Здравствуйте! Я не вам, уважаемая, зачем кивнули, испортили позу, приподнимите голову, раскройте глаза пошире, напрягите веки, не так, не надо таращиться, о-о! — вот так, не волнуйтесь… а теперь вы слишком успокоились, перестали вспоминать лучезарное детство? Вспоминайте, ничего, что давно было… вам не холодно, не зябнете? Превосходно…»

Долго еще возился он с клиенткой, я думал, конца не будет. А потом все, кроме меня, занялись чем-то, засуетились: фотограф шарит по карманам, шлепает себя по одежде, роется в ящике, Клим спешит выключить слепящий свет — пусть лампы передохнут, возится с аппаратом. «Не знаешь, где мой карандаш?» — спрашивает его наш респондент. «Нет, — отвечает Клим, — в ящике был…», а руководитель тем временем, галантно улыбаясь, приближается к озябшей женщине, подавая пальто с пушистым меховым воротником, поднимает его вровень с ее оголенными плечами и говорит: «Наденьте, пожалуйста, простудитесь…» Прежде чем повернуться, чтобы продеть руки в пальто, женщина охватывает его мгновенным взглядом, и теперь даже по ее макушке — представляете! — по ее взбитым волосам заметно, что он ей понравился… «Нашли?» — «Нет, Клим, — респондент расстроен. — Не знаю, чем выписать квитанцию…» «Очень замерзли?» — обворожительно произносит руководитель, воркует, голос его обольстителен, красив, он пленителен. «Не-е, не очень», — говорит женщина, хорошенькая она, пухленькая. «В ящике смотрели?» — «Да нет там». — «Куда же запропастился?» — огорчен и Клим, а руководитель: «Но теперь вам тепло?» Женщина стоит потупившись. Руководитель средним пальцем изящно отворачивает манжету своей красивой рубашки и с важным видом смотрит на часы, а женщина, пользуясь моментом, охватывает его быстрым взглядом, но, опустив глаза, уже точно знает, какие у него брови, губы, нос, и он ей нравится, ах, как нравится, человеку же, который очень любил литературу, совсем не нравится, что карандаш исчез, он не знает, как быть. «Ну вот, вы и согрелись, по шее вижу, вам тепло, — продолжает руководитель. — Вы никогда не должны мерзнуть, вам всегда должно быть тепло», — и не сводит с нее глаз, ласкает глазами. Женщина прижимается щекой к меху воротника и будто избегает его взгляда, но он нравится ей, нравится, ах, как нравится, и не будь нас, так и кинулись бы друг к другу. «Может, у Аурелиано есть ручка?» — находит выход Клим. «А, в самом деле, — радуется тот, но вдруг вспоминает: — Нет, его ручка подтекает, может, у этого найдется? — кивает он на руководителя, который, склонившись к женщине, улыбается, заглядывая ей в глаза. — Извините, нет ли у вас ру…» — но руководитель не слышит, увлечен… И тут расторопный Клим находит заложенный в книгу карандаш, наш респондент выписывает квитанцию, протягивает клиентке, она собирается уходить — повязывается пушистым платком, руководитель галантно распахивает перед ней двери и помогает одолеть две невысокие ступеньки, подхватив под локоть: «Пока…» — и мы остаемся вчетвером, двое против двух, но фотограф еще не знает, что мы пришли вместе, принимает моего руководителя за посетителя, спрашивает: «Вам на паспорт или…», а руководитель, расплываясь в улыбке: «Нет, нет, я пришел со своим сотрудником…» — «С Тамазом? — удивляется респондент и вдруг вспоминает: — А-а, вы его руководитель — молодой, волевой, энергичный, тот, что о-отлично начал?»