И повторял про себя:

— И-и раз, и-и раз, и-и раз!

Медленно натягивался трос, выравнивая черный силуэт цистерны.

Оба старались изо всех сил. У грека кружилась голова и темнело в глазах.

А капитан не ощущал ничего, кроме единственного желания — поскорее накинуть петлю. Забылось все, и старый Акула с его насмешливым «йес, капитан», и неприязнь к конопатой будущей теще. Соленая вода разъедала рану, висок горел.

Капитан ни о чем не думал, кроме одного, что это далеко не Азовское море.

«Настоящее море, настоящая жизнь!»

— И-и раз! — в последний раз выкрикнул капитан.

— И-и раз! — в последний раз повторил грек.

Петля обхватила кронштейн, цистерна выпрямилась, а они, совершенно обессиленные, повисли на тросе и висели, пока не отдышались.

Когда капитан вошел в рубку, Акула увидел его окровавленный висок и вытащил из кожаной сумки бутылку водки:

— Промой рану и перевяжи.

— Я предпочитаю йод.

— Как знаешь, но водкой вернее. Надень вон ту рубаху.

Но капитан отказался и от рубахи.

А старик уже забыл о капитане. Ловко вертя штурвал, он окончательно вывел танкер на оверштаг.

Длинные крутые валы накатывались спереди.

Капитан приложил к виску ватку, смоченную йодом.

Рану щипало, но это было даже приятно.

«О чем думает старая Акула?»

Капитан гордился победой. Его вовсе не интересовало, о чем задумался старый штурман. Главное — он победил, и это — все!

Он взглянул на старика.

Штурман по-прежнему глядел вперед.

«Ну, старикан, если ты еще раз прогнусавишь свое мерзкое «йес», я эту бутылку разобью о твою башку».

А старый штурман молчал. Молчал и вспоминал. В его старой памяти возникали то индийские факиры с пестрыми змеями, то марсельские проститутки, то выбитые зубы Вильямса.

Солнце заходит.

«Янтарь» приближается к Севастополю. У берега плавают огромные медузы, пригнанные штормом.

Над танкером кружатся чайки. На рейде стоит «Петр Великий».

Плавно покачиваются на воде миноносцы, траулеры и мелкие суда. Грек, опершись о перила, разглядывает берег, пытаясь отгадать, в каком из домов находится бильярдная.

Старый Акула медленно поворачивает штурвал. Он понимает, что жизнь прожита, поэтому равнодушно глядит вперед, чувствуя, как ноют уставшие ноги, и заранее радуясь, что скоро позволит себе пропустить стаканчик.

«Жаль, нельзя закусить хамсой, хотя в такую жару хамса не повредит моему старому желудку.

Пройдусь по набережной, куплю себе чебуреков. Здешние чебуреки куда вкуснее симферопольских», — и старик пытается вспомнить, в какой части севастопольского порта находится маленькая забегаловка.

Капитан гордо приосанился. Победителем входит он в порт.

Что-то военное проглядывает сейчас в его выправке. Он доволен, что голова его перевязана грязной тряпицей.

«Ничего на свете не дается легко!»

Главное сегодня — выдержать себя. На набережную выйду позднее, выйду и сейчас же вернусь. Или вообще не выходить? Грек всю ночь готов проторчать в бильярдной, отпущу его часа на три. Иначе нельзя».

Слева проходил огромный серый крейсер. На нем взвивается приветственный флаг.

И на «Янтаре» поднимают брейд-вымпел.

Капитан вытягивается.

Крейсер проходит. Косые волны, тянущиеся за ним, как щепку, качают танкер.

Капитан сникает и косится на Акулу.

Акула ничего не заметил.

С палубы крейсера грозно глядят жерла пушек. Букашкой ползет «Янтарь» среди стальных гигантов. Капитану кажется, что туристы на «Петре Великом» потешаются над ним.

Он невольно бросает взгляд на цистерну, на железную цистерну, которая минувшей ночью едва не превратилась в адскую машину. Сейчас она выглядит меньше обычного и как-то несерьезно.

Капитану приходит на ум, что со стороны плоскодонный и широкий танкер смахивает на жабу.

Он снова косится на штурмана.

Голубая Акула, ни на что не обращая внимания, старается половчее подвести танкер к берегу.

«Акулу ничем не поразишь, — думает капитан, — ему бы поскорее нализаться. Да что удивительного, старик испытал настоящее плаванье».

Капитан смотрит на суровое, усталое лицо, и ему становится жаль старика.

«Акула вовсе не завидует моему капитанству, — вдруг растроганно понимает он, — ему на это наплевать, главное для него быть на море, море его жизнь, его воздух, а без воздуха какая жизнь? Жалко Акулу».

Штурман подводит танкер к причалу.

Грек вспрыгивает на пирс и набрасывает швартовые на железные кнехты.

Акула достает из фуражки папиросу.

Капитан ощущает усталость. Сейчас надо сбегать на медпункт и перевязать голову.

Ему страшно хочется выпить. Он подмигивает Акуле.

— Йес, капитан! — соглашается Акула и мозолистой ладонью хлопает по донышку бутылки.

Капитана уже не обижает его «йес».

Штурман наливает водку в алюминиевый стаканчик и протягивает капитану. Тот залпом осушает его, и тепло сразу разливается по телу.

Теперь капитан уже не вспоминает ни о ране, ни о ночном шторме.

Акула наливает себе.

С пирса доносится скрип мостового крана.

Кричат чайки.

Далеко на горизонте виднеется серый силуэт крейсера, за которым двумя косыми линиями тянется след, расходится и пропадает где-то вдали.

Перевод В. Федорова-Циклаури.

Наконец-то настали погожие деньки. Пенсионеры дождались хорошей погоды — сидят они в парке на длинной скамейке, сладко дремлют и греют на солнце свои старые кости. Сейчас парк целиком в их распоряжении: дети — в школе, молодежь — в училищах и институтах, мамы, и папы — на работе. В парке царят тишина, покой, чистота. Заботливые руки все выскребли и вычистили: кусты аккуратно подстрижены, на зеленых газонах высажены яркие цветы. Парк напоминает пестрый ковер. Ухоженные аллеи щедро залиты солнечным светом, и золотые лучи так весело переливаются на ярко-зеленых листьях платанов, что сердце радуется.

Много ли нужно человеку? Хорошая погода — вот и настроение хорошее. Особенно радуются приходу весны старые люди. Солнце — это надежда, враг смерти. Каждую осень стариков одолевают печальные мысли: «А переживем ли мы эту зиму?» И когда, пережив «эту зиму», они снова видят солнце, то — понятное дело — радуются и чествуют себя увереннее, пока снова не наступят холода.

На весеннем небосводе красуется солнце в золотом венце. Парк заполнен стариками-пенсионерами. Только одна молодая женщина прогуливается с коляской, в которой сладко спит краснощекий, круглолицый — что твоя луна! — младенец. У входа в парк толпится народ. Здесь стоят автоматы с газированной водой, прохожие то и дело останавливаются, опускают в автомат монеты, пьют воду и уходят. В глубине парка, за цветущими клумбами и фонтанами, где начинается аллея, увитая изумрудной виноградной лозой, на голубой скамейке одиноко сидит старик, он тоже прилежно греется на солнце, глаза его прикованы к сучку одного из деревьев — он внимает пению пристроившейся там птички-невелички. Старика зовут Барклай-де-Толли — Димитрий Баркалая. Барклаем-де-Толли его прозвали на работе, и как только прозвали, он в тот же день ушел на пенсию. Это случилось совсем недавно — год тому назад. В конце своей трудовой деятельности он занимал пост председателя профкома, и именно «в конце» что-то подвело его: то ли знания, то ли способности, то ли энергия, а может, и прозорливость. Стали его звать Барклаем-де-Толли. Почему именно Димитрия прозвали Барклаем-де-Толли? Может быть, причиной была его фамилия — Баркалая? Но ведь эту фамилию он носил всю жизнь!

Ах, до чего дожил Димитрий Баркалая! Чудно устроен этот мир, поди попробуй разберись. То сюда повернет волшебное колесо судьбы, то туда, порой сладость принесет, порой — горечь, то возвысит тебя, то низвергнет, то плакать заставит, то — смеяться. Перед нами, смертными, это «порой» встает как неразрешимый логарифм, и мы ничего не можем с ним поделать; не можем спросить: почему? для чего? А если спрашиваем, то ответа все равно не получаем. Фантастическая преграда возвышается перед нами. Но мы все равно не успокаиваемся. Упорно ищем причину — почему волшебник одним глазом смеется, а другим плачет? Кто-то, махнув рукой, скажет: «Таков сей мир, и нам все равно его загадок не разгадать!»