— И нам непонятно, — развели руками родители мальчика.

— Может, ваш сынок знает? — Он обернулся к мальчику, но тот уже умчался с щенком во двор. — Впрочем, откуда знать ребенку.

Об этой истории узнал весь город, и люди поняли — побоями никого не исправить, никого лучше не сделать. А некий старик даже сострил: если б от побоев умение прибавлялось, наши ковры давно бы летать начали — сколько мы их колотим…

Молва об удивительном щенке разнеслась по всему миру. Самые известные ученые нашли время заняться им. Собрались в большом зале за круглым столом, поместив посредине щеночка.

Долго разглядывали они Цугу, кое-кто даже две пары очков водрузил на нос, но ничего исключительного в нем не обнаружили.

Цуга оказался самым заурядным щеночком.

Тогда щеночка измерили, взвесили, провели уйму всяких исследований…

После этого его снова посадили на середину стола, и начался диспут. Ученые широко, всесторонне обсудили данные о щеночке. Горячо спорили, судили, рядили, одни предполагали одно, другие — другое.

Цуга слушал их, слушал, потом зевнул и, спрыгнув со стола, улизнул в приоткрытую дверь — там его дожидался мальчик.

Увлеченные спором ученые не заметили, что щенок исчез. Они все спорили и спорили…

Теперь я расскажу вам, что было необычного в этом щеночке, но боюсь, разочарую кого-нибудь — слишком уж просто все. Признаться, я даже подумывал сочинить какую-нибудь красивую, увлекательную ложь, но в конце концов предпочел сказать вам правду.

Так вот, ничего таинственного здесь не было.

Мальчик очень любил щенка. Играл с ним, когда Цуге было весело, ласкал — когда песик жалобно скулил, ухаживал и утешал — если заболевал.

И щеночек полюбил человека. Любовь переполняла его сердце.

Вот и все.

Любовь — первейший целитель на свете.

Перевод Н. Джалиашвили.

В сентябре жара становится терпимей. А небо становится бездонным и лазурным. Река очищается и плавно перекатывает легкие волны горчичного цвета. В прозрачной воде хорошо видны скользкие плоские камни. В воздухе запах влажных листьев и рыбы. Прохладно в прибрежной роще. Под деревьями колышется высокий коричневый мох. Среди выжженной солнцем травы распрыгались большие кузнечики. Сойки и проказливые сороки переполошили всю окрестность. Наверху, у обрыва, и дальше, в золотистом жнивье, кричат жирные перепелки. Облик деревни тоже изменился — сады и виноградники стали красно-бурыми. Запах осени навис над проселочной дорогой. Орехи повсюду уже сбиты, и дорога усыпана желтыми листьями и потемневшей шелухой. Во дворах на плетенках сушатся нарезанные яблоки и персики. На балконных столбах висят нанизанные на нитки орехи для чурчхелы. А вдали виднеется красно-бурая полоса леса.

По дороге со скрипом тянется арба. На ней стоят полные янтарного винограда корзины. Над виноградом роятся пчелы и осы. На передке сидит сухой темноволосый, крепко сбитый крестьянин, держит в руке прут и легонько подхлестывает по грязным бокам огромных буйволов. На нем черная рубаха и брюки, заправленные в белоснежные шерстяные носки, на ногах вполне городские туфли, а на голове — старинная войлочная шапка. За арбой выступает крупная пышногрудая женщина. В одной руке у нее корзина с отборными гроздьями, а другой она держимся за копыл. По лицу ее струится пот — видно, устала она, да еще жара донимает, но женщина полна решимости донести корзину, не ставя ее на арбу. Зло поглядывая в спину мужа, она что-то сварливо бормочет себе под нос. Из-за скрипа арбы мужчина не слышит голоса жены, а может, и слышит, но виду не подает. Медленно, лениво бредут буйволы, тянут ярмо могучими тертыми шеями, отбиваясь от злющих мух грязными хвостами.

У кузницы стоят мужчины и смотрят в сторону арбы.

— Угости их, как ты умеешь, угости… — ворчит женщина.

— Идите-ка сюда, люди, угощайтесь виноградом! — весело зовет муж, останавливая буйволов.

— Ранехонько ты собрал, Георги! — удивляется какой-то старик и, сутулясь, подходит к арбе.

— Ничего не рано, а ну попробуй, какой он сладкий!

Люди отщипывают виноградину-другую и удивляются:

— Э-э! И впрямь хорош.

— Угощайтесь, угощайтесь… — с деланным радушием предлагает женщина.

Ее муж едва заметно улыбается и отворачивает лицо.

Мужчины берут по ягодке.

— Берите же, не стесняйтесь!

— Взять можно, так ведь не…

— Да бога ради! — женщине не удается скрыть фальшь в голосе, и лицо ее заливается краской.

Тщательно выбритый парень бойко раздает всем большие грозди, почти наполовину опустошая один годори. Женщина, не оглядываясь, уходит вперед, и по ее походке заметно, как она злится.

— Сахар, и только! — удивляется кто-то, вытирая о штаны липкие руки.

— А что, не время разве?

— Э, все-таки твой виноградник, Георги, на особом месте! Виноград раньше созревает.

— Погоняй, погоняй, темнеет уже! — кричит издали женщина.

Крестьянин погоняет буйволов, и арба трогается.

— Раздавай и дальше, как сейчас раздавал, и погляжу я, с чем ты домой приедешь.

Он не отвечает, похлестывает прутиком буйволов и, насупившись, глядит прямо перед собой.

У дороги стоит мальчонка со ртом, запачканным соком кожицы грецкого ореха, и поглядывает на арбу. Мужчина улыбается ему.

— Винограда не хочешь, малыш?

Мальчик стоит словно аршин проглотил, не говоря ни слова.

— Ты чей будешь, парень?

— Я сын Шалико… — отвечает он и, опустив голову, что-то вычерчивает ногой в пыли. Мужчина замечает розовый запыленный палец, выпирающий из рваной сандалии.

— Все еще не приехал отец? — Георги знает, что отец мальчика, уличенный в краже, сидит в тюрьме.

— Нет еще… — мальчишка взросло хмурится и сопит.

— Воо! — арба останавливается. Мужчина неспешно слезает с передка, запускает в корзину черную мозолистую руку и достает две пригоршни винограда.

— На, держи!

Мальчик подставляет подол рубашки и, уразумев, что виноград уже принадлежит ему, пускается сломя голову по откосу.

— Осторожней, сукин ты сын! — басом кричит мужчина, подбирает упавший виноград и бросает обратно в корзину.

Скрипит арба. Плетутся буйволы, пережевывая жвачку. Перед одним домом на валуне, сгорбившись, сидит старуха.

— Здравствуйте, тетушка! — окликает ее мужчина и снова слезает с телеги.

Буйволы терпеливо ждут хозяина, а он выбирает самые лучшие грозди и накладывает их старухе в передник.

— Угощайтесь, тетушка!

— Дай бог тебе счастья, сынок, — шамкает она, потом вдруг узнает мужчину и ударяет себя по колену иссохшей рукой.

— Уи, да это же ты, Георги! Дай бог добра твоему дому, ведь мой Ясона был тебе ровесником, сынок! Лучше бы господь меня прибрал вместо него…

Снова раздается скрип арбы. А вокруг столько красок. И хотя много других цветов — желтый, зеленый, серебряный и коричневый, но все же преобладает красно-бурый оттенок. А сверху нависает куполом лазурное небо. Лениво перебирают ногами буйволы. На арбе гордо сидит сухой темноволосый, крепко сбитый крестьянин. Он не обращает внимания на ворчащую жену — в сердце у него неизъяснимая радость. Осень…

Перевод Д. Чкония.

По деревне разнеслась весть о том, что Пело Шавишвили приказала долго жить. Как в любой деревне, в Гумбати смерть, да еще такой древней старухи, как Пело, не была таким уж ошеломляющим событием. Здесь слова — «все там будем!» настолько естественны и понятны, что-не вызывают никаких праздных размышлений. На похороны, как правило, приглашают. Собирается уйма народу, в первую очередь, разумеется, вся деревня. Наезжают родственники из других деревень и городов. Именно на похоронах встречаются давно не видевшиеся близкие, друзья и, само собой, не могут скрыть чувства радости, вызванного встречей. Они приветствуют друг друга, обнимаются, целуются, слышен их приглушенный (как бы не услыхала семья покойника) смех, а порой и шутки. Может показаться странным, но я нигде не слыхал столько шуток, как в Гумбати на похоронах.