Она начала негромко, как будто укачивала живого младенца:

Она пела все громче и громче, вплетая в мелодию всю боль своего сердца.

Толисквами не знала, что поет новую песню, она где-то слышала эту мелодию, может, мать пела ей похожую на эту колыбельную. Песня лилась из глубины сердца, и слова рождались там же…

Вой шакалов прекратился. В роще воцарилась гробовая тишина, словно каждое дерево и каждый куст прислушивались к пению Толисквами.

Рыдания душили Толисквами. Она прервала свою песню и снова принялась осыпать поцелуями личико ребенка. Она представила его лежащим в колыбели, действительно похожим на луну и солнце, и, вздохнув, продолжала:

Слезы ручьями стекали по ее щекам, соединялись у подбородка и капали на тельце ребенка.

Где-то рядом прошмыгнул шакал… Толисквами испугалась, но тень быстро скрылась в темноте, так же быстро заглох и шорох в кустах.

Ночь незаметно растаяла, вначале на небе замерцала утренняя звезда, затем из села донеслось кукареканье петухов, на востоке едва заметно посветлело небо, солнце бросило свои первые лучи, шакалы умолкли, и с полей взлетел жаворонок, радостным пением известил поля и луга о наступлении утра.

— Рассвело, — встревоженно пробормотала Толисквами и привстала, — здесь меня могут увидеть, — испуганно посмотрела она на село и, оглядываясь то и дело, пошла к лесу.

Сначала она бродила около леса, никак не решаясь войти поглубже. Тем временем в роще показался незнакомец, восседающий на разбитой кляче. За ним появилось еще несколько всадников, кого-то искали: «Меня ищут», — подумала Толисквами и спряталась в зарослях каштана.

Только что проснувшийся лес веселым шумом встретил Толисквами.

Наступало весеннее утро. Сверкающий изумрудом лес был так говорлив и оживлен, словно собирался в путь; с каждого дерева, с каждого кустика, из каждого уголка доносились шорох, шелест, щебет, чириканье, пение, стук, писк, карканье, свист, воркованье…

Здесь было не до грусти и печали, начинался день, близился восход солнца, и обитатели леса готовились к встрече с ним.

Из своего укрытия Толисквами перебралась в буковую рощу в поисках укромного местечка, где можно было бы побыть наедине с мертвым ребенком. Она спустилась в овраг, заросший колючими кустами. Здесь журчал прозрачный лесной ручей, с трудом пробираясь среди огромных валунов. Спрятавшись за ветвями, она села у воды. Сам черт не обнаружит ее здесь! Если бы случайный охотник наткнулся на Толисквами, сидящую у воды с распущенными волосами, он бы принял ее за Лесную деву и не посмел бы подойти к ней близко.

Лес был охвачен таким веселым и радостным шумом, что Толисквами не решалась голосить громко. Она лишь причитала полушепотом. И, почувствовав, что на душе немного полегчало, снова затянула свое «Сисатура». Как бы грустно она ни пела, песня все-таки есть песня, она слилась с голосами леса и уподобилась им настолько, что, услышь ее кто издали, непременно бы принял за песню самого леса.

В лесу было прохладно, женщине показалось, что тело ребенка здесь еще больше похолодело, она расстегнула ворот, спрятала на груди маленькую головку ребенка. Горячей и затвердевшей от прилившего к соскам молока, готовой вот-вот лопнуть груди было приятно прикосновение холодных щек ребенка. Толисквами откинула простынку и налегла на младенца тяжелой, разбухшей от молока грудью.

Негромко, сладко пела Толисквами и обнимала ребенка всем своим телом, переполненной молоком грудью, упругим молодым животом, длинными руками, передавала ему тепло собственного тела.

Как только тельце ребенка прикоснулось к пышущей жаром груди, из сосков хлынуло молоко. Толисквами на минутку отняла ребенка и осмотрела грудь — молоко, в самом деле, текло само по себе. «Теперь мне станет легче», — подумала она и невольно, сама не помня почему, для чего, приложила сосок к губам младенца. От этого прикосновения молоко потекло еще обильнее.

И тут случилось чудо: когда горячее молоко попало в рот ребенку, его губы едва заметно зашевелились. Толисквами глазам своим не поверила, пощупала ему грудь, приложила ухо к сердцу, потерла щеки, насильно открыла ему глаза, но не обнаружила никаких признаков жизни. Предчувствие, однако, не давало покоя Толисквами, она снова вложила сосок в рот ребенка, крепко обняла его и снова запела грустное «Сисатура». Сомнений быть не могло: ребенок сосал грудь, слабо шевеля губами. Толисквами оцепенела, совсем ослабла, тело ее обмякло, в голове помутилось, и она готова была потерять сознание.

Толисквами сидела как оглушенная и боялась пошевелиться.

— Тук, тук, тук! — подбодрял Толисквами дятел, сидевший на буковом дереве.

— Чик-чирик! Кар-кар! Фьюить, фьюить! — чирикал, каркал, шелестел и шуршал лес, журчал ручей, словно вода, дерево, куст, птица, лесные твари, небо и земля только и старались и ждали, когда маленький Бондо откроет глаза и когда он улыбнется своей маме.

Ребенок перестал сосать и уснул, не выпуская сосок изо рта. Толисквами прислушалась к дыханию ребенка, прислушалась и к биению сердца, и когда убедилась, что ее Бондо действительно ожил и что это не сон, встала, не отнимая ребенка от груди, и быстрыми шагами вышла из лесу. Как только она вышла, ей навстречу ослепительно засияло солнце, всходившее над полями и лугами, и лучи его били прямо в лицо Толисквами.

Утром Бедишу разбудило куриное кудахтанье. Стоило ей только встать, как она, ударив себя по щекам, воскликнула:

— Люди добрые! Где же покойник?

В одной ночной рубашке она выбежала на балкон.

— Толи, доченька, Толи! — в тревоге позвала она дочку.

— В чем дело, что случилось?! — выглянул из своей комнаты Джургу.

— Джургу, куда делась наша девочка?

— Куда она могла деться, женщина! Что ты меня поднимаешь в такую рань!

Бедиша оделась наспех и выскочила во двор. Кинулась туда, сюда, долго звала: «Толи, Толи», — но, не обнаружив нигде дочери, не на шутку испугалась, вернулась в дом, принялась тормошить мужа.

— Никак руки на себя наложила, — Бедиша заплакала.

— Да что ты выдумываешь! Придет, никуда не денется, — сказал Джургу.

— Вставайте же! Мы и живую потеряли, и мертвого!.. А он еще твердит: придет, никуда не денется! — закричала Бедиша на сыновей.

— Мертвого? — встревожился Джургу.

— Да, и покойника нет, унесла она его с собой…

Все бросились в ту комнату, где лежало тело младенца. Бедиша какое-то время ждала, что скажет муж, но, не услышав ничего утешительного, начала кричать и собрала соседей.