Тело ребенка покоилось посреди комнаты. Тахту, сколоченную на скорую руку и похожую на маленький столик, поставили у самого очага, покрыли белой простыней и на нее положили кудрявого Бондо, тельце которого было усыпано красными розами, — ребенок словно спал, на его розовых губках застыла улыбка.

В головах у мертвого стояла Толисквами: она то вскрикивала, то бормотала что-то бессвязное, то била себя кулаками в грудь и в голову.

— Хватит, дочка, хватит! Успокойся, вашинерс[19]. Сколько раз я тебе говорила, что нельзя так убиваться! Разве ты не видишь, что твой сынок — ангел и бог взял его к себе. Как можно так горевать и плакать, бога обидишь, — шептала Толисквами мать.

Мать Толисквами — Бедиша, глубоко верующая женщина, знала все законы и обычаи, с ней считались и дома и в деревне, но не до обычаев было сейчас Толисквами.

— Мой ангелочек, родимый мой, моя маленькая ласточка, жизнь моя, — причитала Толисквами у изголовья сына, нежно лаская его лоб и подбородок. — Я без тебя жить не буду, в землю за тобой сойду!

Она плакала так горько, что все вокруг — и стар и млад — вытирали слезы.

Бедиша не мешала дочке причитать, считая, что так ей будет легче, но когда та начинала кричать и бить себя по голове, богобоязненная женщина смущалась. В конце концов, есть предел и слезам и горю. Толисквами же не знала предела: как начала причитать с самого утра, так и не умолкала до позднего вечера!

— Смотри, как разошлась, ослушница! — беспокоился Джургу. — Жизни от нее нет! Не оторвешь теперь от покойника! Того и гляди, с ним вместе в могилу ляжет! — говорил он жене.

— Поговори ты с ней, — советовала мужу Бедиша, — тебя она уважит.

Но Толисквами не слушалась и отца. Завидев его на пороге, кидала гневный, предупреждающий взгляд: дескать, не вздумай уму-разуму меня учить… и еще громче начинала причитать. Джургу не мог выносить горестных воплей дочери, давясь рыданиями, он выбежал во двор, чтобы не слышать ее плача. А там, смешавшись с толпой соседей, жаловался на свою горькую участь.

Джургу хотя и жил бедно, но его богатством, как он говорил, была его честь. И сыновья у него были люди честные, умели руки к делу приложить, каждый гнездо себе свил. Джургу ребятами был доволен, гордился послушными, трудолюбивыми, преданными своим семьям сыновьями. А вот Толисквами… Толисквами жила так, как ей заблагорассудится. С самого детства она была непослушная и своенравная. Ни лаской, ни угрозой Джургу не сумел повлиять на дочку, обломать ее не смог. Такая уж она была ослушница, строптивица, с норовом, одним словом. И повзрослела и созрела раньше своих сверстниц.

Созрела и встретила Бочию. Правда, Бочия был парнем хоть куда, гордостью села, лучшего зятя Джургу и пожелать не мог, но… Бочия ушел на войну и не вернулся.

Толисквами же бросила отцовский дом и объявила родителям Бочии, что она их невестка.

В деревне этому не очень удивились, о любви Толисквами и Бочии все знали давно.

«Убью срамницу!» — бушевал Джургу, но Толисквами сдержала свою клятву — что обещала Бочии, то выполнила. Как раз накануне отправки его на фронт встретились Бочия и Толисквами и поклялись в верности друг другу; ранним утром Толисквами гнала коз через поле позади дома Бочии, обнесенного плетнем. Толисквами остановилась и заглянула в сад. В глубине сада, под старым айвовым деревом стоял Бочия, голый по пояс, в старых рваных штанах и босиком. Айвовое дерево с ветвями, гнущимися под тяжестью плодов, красовалось посреди сада, словно огромный зонт. Загорелый, крепкий Бочия, словно яблоко, грыз золотистую айву величиной с добрую тыкву. Толисквами как громом пораженная не могла сдвинуться с места и оторвать взгляд от широкой груди, сильных рук и крупных ладоней Бочии. Бочия, словно, почувствовав взгляд девушки, оглянулся и в свою очередь оцепенел. За забором, словно заколдованная, стояла красивая дочка Джургу — Толисквами. Закинув хворостину за плечо и грациозно склонив голову, она с удивлением смотрела в сад.

В ту минуту Толисквами походила на вышедшую из чащи златоволосую Дали[20], а Бочия — на какого-то колхского бога, самозабвенно влюбленного в златоволосую повелительницу лесов. Их глаза встретились, и как настоящая Дали уводила завороженного охотника в густой лес, так вывела Толисквами Бочию со двора. Выбросив недоеденную айву, парень в мгновение ока перемахнул через плетень, но Толисквами уже там не было. Девушка торопливо подгоняла перепуганных коз и не оглядываясь бежала к лесу. Бочия помчался вдогонку за Толисквами.

У самого леса настиг он ее и прижал трепещущую словно птица девушку к груди.

— Почему убегаешь от меня, Толи?!

— Отпусти, убьет тебя мой отец! — сказала Толисквами.

— Ответь хотя бы, ты ведь любишь меня? — спросил Бочия. — Ты же знаешь, завтра я иду на войну и твое слово унесу как надежду, скажи, ты любишь меня!..

— Здесь поле, увидят, пошли в лес, — шепнула ему Толисквами.

Разгоряченный Бочия подхватил Толисквами, как ребенка, и устремился в лес.

— Люблю тебя, солнце мое…

— Люблю тебя, свет моих очей…

Долго не умолкал в лесу страстный шепот юноши и девушки.

— Я жена твоя…

— Я муж твой…

Удивленные, восхищенные, прижимались они друг к другу и радовались, что в конце концов набрались смелости и стали мужем и женой.

— Жаль, пожениться не успеем…

— Не важно, я буду ждать тебя…

Бочия с войны не вернулся, героически пал на поле битвы за Родину. Толисквами сдержала слово: как только во чреве ее зашевелился плод — кровь и плоть Бочии, она покинула родительский дом и пришла как своя в дом Бочии. Родители, сестры и братья Бочии с подозрением посмотрели на самозваную сноху. По селу поползли слухи. Это задело гордую Толисквами, и она снова вернулась в отцовский дом и здесь, под родимым кровом, горючими слезами оплакала свою первую и последнюю любовь.

— Когда выходила замуж — нас не спрашивала, — сказала мать Толисквами, — и когда обратно возвращалась, тоже о родителях не подумала, так хоть теперь послушай нас, избавься от этого ребенка, пока не поздно. Наша Орга знает одно средство, я тебя сведу к ней, ты еще молода, снова выйдешь замуж и детей народишь, зачем он тебе, избавься от него, и сама успокоишься, и нам дашь покой.

Толисквами и слушать не стала, не пошла с матерью к повивальной бабке и сохранила ребенка. Родился мальчик, она назвала его Бондо — в честь старшего брата и, словно опытная женщина, ухаживала за сыном. Родители жалели ее, уж больно она молода, измучится — и помогали Толисквами как могли. Откуда им было знать, что смерть так внезапно унесет здоровенького младенца.

В канун новолуния у ребенка начались судороги и рвота. Это «туташи»[21], заключила Бедиша, взяла из люльки больного, сняла с него белую рубашонку, бросила на земляной пол и подожгла. Ребенок с удивлением уставился на огонь, и судороги и рвота у него прекратились. К вечеру луна все же взяла свое — ребенок совсем посинел, начал дрожать и изрыгать рвоту, а пополуночи, когда кончилась «ломка луны» и на небе показался молодой тонкий месяц величиной с козий рог, звезды унесли младенца в небо.

Если бы не ребенок, можно было бы подумать, что Толисквами еще не замужем. Материнство пошло ей на пользу, она так похорошела и налилась после родов, что в селе заговорили: «Теперь она еще лучшего мужа себе найдет». И женихи не заставили себя долго ждать, но тут как раз на нее обрушилось ужасное горе.

«И впрямь нет счастья у моей Толисквами», — бормотал Джургу.

Толисквами, всю ночь не сомкнувшая глаз и не отходившая от больного ребенка, и днем не покидала его ни на минуту — не ела, не пила, даже не садилась; только и знала, что слезы лила. И лишь только вечером, когда в соседней комнате собрались близкие и завели разговор о предстоящих похоронах, она умолкла и прислушалась к разговору старших: Толисквами знала, что несовершеннолетних хоронят не так, как взрослых, и это ее тревожило больше всего.