Все обрели свою дорогу в жизни, все нашли общий язык с окружающими, и ни у кого не оставалось времени разбираться в запятнанной, запутанной и в общем-то поздно начавшейся жизни Важи Хриокашвили.

Чаще других заходил Бидзина. Ему, собственно, и должностью вменялось в обязанность навещать бывшего заключенного, да и память о детской дружбе жила еще в сердце, но и Бидзине никак не удавалось пристроить друга. Несколько подысканных наспех дел ни материально, ни морально не удовлетворяли Важу…

Порой вполне добропорядочному и честному человеку трудно найти свое место в жизни, и что было удивительного в том, что дважды судимый за кражу коров сорокалетний мужчина, пусть и с золотыми руками, все еще оставался не у дел…

В придачу ко всему, довольно слабые, правда, отголоски весьма ощутимых в жизни перемен достигли села Квашави: иных освободили от занимаемой должности, иных перевели на другую работу. Новое должностное лицо избегало смотреть в глаза своему предшественнику, а если где и остался старый руководитель, и тот переродился, как ни странно, в эдакий эталон принципиальности.

Где тут найти место коровьему вору?! И хотя в свое время не было ему равных в умении разбираться в технике и куда хуже его мастера продолжали работать в мастерских и на заводах, никому не хотелось взваливать на себя лишние хлопоты — мало ли какие?! — ни директору керамического комбината, ни начальнику АТК, ни заведующему автопрофилакторием. Тем более что работа у них была отлично налажена. А о животноводческой ферме и говорить не приходится — у них корова чуть ли не сама доилась, масло само взбивалось, сыры сами заквашивались, и все это изобилие вывозилось в сверкающих белизной специальных автомашинах. Но это еще не все! Тысячи обязательств были взяты руководителями предприятий, уважаемыми людьми села, и они выполняли их исключительно за счет бессонных ночей и неустанного труда. При таком положении дел, естественно, никто не мог принять близко к сердцу вопрос о трудоустройстве Важи Хриокашвили, и от настырного участкового уполномоченного, без конца твердившего об этом, попросту отмахивались.

— У меня и так у ворот комбината человек с ружьем стоит. Ты хочешь, чтобы я еще и пушку выставил? — бесцеремонно ответил Бидзине директор керамического комбината.

— Не совсем так обстоят дела, Морис-батоно. Я Важу хорошо знаю, вышел он уже из того возраста, колония отличную характеристику ему дала. Я за него ручаюсь, в конце концов.

— Мастером смены я его не назначу, даже если буду знать, что он на двести процентов план мне выполнять будет… Подсобным приму, раз уж так пристали…

— Мастер он, руки у него золотые, в его руках железо, как тесто, податливо…

— Вот и отлично, в Рустави таких днем с огнем ищут…

— Он домой вернулся, поймите, к матери, к сестре, к своим, в свою деревню… Он здесь хочет жить…

— Когда нас, грузин, это устраивает, дом наш от Каспия до Понта, почему же сейчас конкретизировать… Один небольшой ручеек в нашей деревне, и тот к концу мая высыхает, жара летом такая, хоть на солнце глину выжигай. Не понимаю!..

Начальник АТК тоже без энтузиазма встретил предложение Бидзины принять Важу мотористом во вверенное ему учреждение.

— Есть у меня один старый самосвал на списание, пускай отремонтирует, я его шофером на эту же машину возьму. И то из уважения к тебе, дорогой Бидзина. Между нами говоря, мне и этого не хочется.

— Но разве такой моторист у вас в АТК найдется?!

— Не могу, дружище!.. Сам знаешь, какие у меня запчасти и снабжение какое, а если он последнее перетаскает… Вот взгляни на мои планы… Взгляни, а потом обвиняй…

И отсюда ни с чем ушел участковый уполномоченный, ушел и поставил вопрос о трудоустройстве Важи Хриокашвили перед директором животноводческой фермы.

— Ты смеешься надо мной, а, Бидзина! Издеваешься?!

— Как это издеваюсь? При чем тут смех?! Важа и твой одноклассник, об этом ли тебе напоминать?!

— Ну и что?

— Ну и то! Этот твой завод комбикормов то и дело простаивает, такой мастер, как Важа, мигом бы все наладил!

— Эх, брат, что иголку украсть, что верблюда — все одно, говаривал один умный человек и помнить завещал. Разве же эти слова только про верблюда? Нет, и про корову. Работнику органов лучше других должно быть это известно!

— Работнику органов многое известно, коли речь зашла о знаниях, — обиделся Бидзина. — Я к тебе пришел как к товарищу, чтобы помочь другому нашему товарищу, однокласснику… Его судьба одинаково касается нас обоих…

— Не бей, говорят, лежачего, но я и не бью. Важа у меня коровы не украдет, это точно, но пойдет деревня чесать языками, да еще наши острословы! В управлении, в министерстве — повсюду узнают… Привел, скажут, на ферму коровьего вора, выставят на посмешище и меня, и Важу. И про тебя начнут лясы точить.

— Лжешь!

— Возможно.

— В том-то и дело…

— Но и это не исключено…

— Воровство?

— Хотя бы! А ты знаешь, откуда мы коров везли и какие деньги за них платили? За две такие коровы одну машину купить можно или десять наших худосочных коров, если по рыночным ценам судить…

— Перестань ты, наконец, — Бидзина сел на мотоцикл.

— Да! Да! Неделю назад новорожденный теленок ногу сломал на бревенчатом настиле, так в присутствии пяти специалистов акт составили, даже из управления представитель приехал.

Мотоцикл окутал пылью стоявшего у входа на завод комбикормов директора животноводческой фермы.

Важа как-то уже не спешил устраивать свою жизнь, и если поначалу он был преисполнен энергии, ходил с гордо поднятой головой и деловито распоряжался в доме, то под конец настолько безысходной показалась ему его участь, что он даже заслужил робкий упрек матери, когда поднял на крышу бутылку водки и в ответ незаслуженно ей нагрубил.

Часто Важа садился на недокрытую крышу, дымил дешевой сигаретой и, вертя в руках черепицу, осматривал окрестности села — большую долину, за которой начинались горы, узкий перевал и снова долину. Эти места ему были хорошо знакомы. Важе не раз приходилось возить туда краденых коров.

При тусклом свете фар двое молодых, здоровых парней успевали освежевать и разделать за половину ночи четыре туши. Остальное время у бойких ребят уходило на переезд через перевал и сбыт товара. Закусочные и хинкальные с готовностью покупали краденое, и тогда начиналась сладкая жизнь: попойки, поезда, машины, море, женщины… Так и подкрались сорок лет, палец о палец для дома не ударил. Много было всего испытано, увидено, прочитано, услышано, парень он был крепкий, здоровый, на лопатки, как говорится, никто не укладывал… Словом, много всего было, и побаивались его. Бедняге-киномеханику не раз приходилось фильм о Георгии Саакадзе с утра до вечера крутить для него и его друзей. Почитал Важа Георгия Саакадзе.

— Пошли, прошу тебя, как брата, пойдем! — просил уполномоченный Важу, вышедшего ранним утром ремонтировать дом. Важа отказывался, приводил в порядок рабочие инструменты, рассортировывал…

— Нет, Бидзо! Мне крышу доделывать надо, пора уже, а то все сижу на ней и чувствую, крылышки у меня растут, вот-вот взлечу. Нет, не смогу…

— Пойдем, а, дядя! Я ведь тебя ни о чем не просил?! Пойдем, я с ребятами поспорил, не верили, я и поспорил…

— О чем поспорил?

— За два часа, говорю, мой дядя мотор из машины достанет. Все думают, что я вру, хвастаюсь, пошли, пожалуйста…

— Ну, ладно, если бы не Гогия, я с тобой, Бидзо, не пошел бы, запомни! — сказал Важа, занес инструменты обратно в сарай и вскоре вышел оттуда с небольшим ящиком. В нем лежали заржавленные автомобильные ключи. Важа поставил ящик в коляску и уселся сам. Бидзина посадил Гогия на заднее сиденье, и мотоцикл понесся по направлению к автотранспортной конторе.

В центре заасфальтированного двора на ямах стояли три старые машины. Во дворе, несмотря на воскресенье, топтались шоферы и просто зрители. Два горьковчанина в спецодежде каждый у своей машины ждали прихода соперника. Тут же находился и начальник АТК. Важа улыбнулся зрителям, кивнул двум-трем знакомым и с видом человека, знающего свое дело, подошел к машине.