А сама?

Замотана в черный платок. Только и видны, что глаза да нос. Вроде, чадры не носит, а разве это не та же чадра?

— Никак дом не достроим, видишь, внизу продувает… — она кивает на дом. — Не смогли…

Дом все еще стоит на сваях. Нельзя же так и оставить его — на сваях! Надо или стены срубить, или камнем низ выложить. Камни уже подвезены. Половина даже обточена кем-то. Свалены вдоль новой недавно проложенной дороги. Ждут мужской руки, но…

Когда Умиани сказала: «Не смогли…», Тамро оглянулась на нее и подумала: «Все они такие — деревенские; увидят, что ты прилично одета, думают: вот у кого денег куры не клюют, и начинают жаловаться: того не хватает, да этого… Они вот дом не смогли достроить…»

Но Умиани вовсе не жаловалась двоюродной сестре. Она хотела сказать совсем другое. Хотела заговорить о муже, но Тамро так недобро оглянулась на нее, без всякого интереса к ее словам, что Умиани решила не открываться. «Не стоит она того».

А вообще-то могла бы и пожаловаться: Джелили заслужил. Еще бы! Пока он был в армии, жена одна выстроила дом. Наконец-то демобилизовался, вернулся, а что толку? Даже стен нижних выложить не может!

— Ничего, достроите… Ваш склон так пропечен солнцем, что кукуруза должна быть здесь хороша… А? Умиани… Крепенькая, наверное, зернышко к зернышку.

«Ладно, так и быть, дам ей полмешка кукурузы», — решила про себя Умиани.

— А что? Кукурузу я и в колхозе получила. Вон кукурузница до краев полна — ломится. Пришлось половину назад отсыпать, а то не просохнет толком…

«Пусть слушает и завидует», — подумала Умиани и добавила:

— Нынешний год тыквы как с ума посходили… Некоторые такие вымахали, что не перепрыгнешь. Зажаришь, а в руках не удержать: рассыпчатые — объеденье! Никак вот в город не собралась, чтобы привезти. Дала бы тебе, да как-то неловко нагружать — путь-то тебе неблизкий…

«Постесняется, кривляка такая, тыквы везти, а то и вправду бы дала…» — думает Умиани.

В платке, плотно облегающем голову и шею, особенно большими кажутся ее глаза. На лбу, едва тронутом солнцем, словно наведенные углем, темнеют густые брови. Щеки у нее круглые, нежно-румяные, как розовая черешня в начале июня.

Тамро как только не колдует над своим лицом, а румянец у нее не тот — нет… Но все-таки ей жалко Умиани.

«Деревенщина… Она даже не знает, даже не догадывается, какую красоту прячет под своим темным платком и нескладным платьем. Если бы я не вышла за него, я тоже была бы сейчас такая», — думала гостья.

— Ничего, машин много, как-нибудь довезу… — ответила Тамро. Это надо было понимать так: если и нагрузишь, мол, меня — не откажусь… — Хоть бы Джелили повидать…

— Успеешь… До вечера никуда тебя не отпущу.

— Ну, что ты! Мне пора… Скоро поеду…

«Поедешь… Так спешит, как будто ей пахать спешно надо в своей комнатенке или пропалывать, — недовольно думала Умиани. — Чего бежит, спрашивается? Я вот никак не оторвусь от дома… ничего на свете не вижу, ровно привязанная. Смотри-ка, полтора дня пробыла, и уже ей скучно, невмоготу. А меня ежели спросить? Что? Ну, что, Умиани? Съезди в город или хоть сходи куда-нибудь — Куда там!.. Огород, сад, дети, дом, корова, куры — все на мне, все меня ждут. Оставь я хоть на день дом без присмотра, даже вода — даже она воспользуется — ей-богу, хлынет из арыка и смоет мне тут все…»

— Ладно, Тамро, что за горячка! Обожди немного. Ну как тебе Джелили не повидать. Нехорошо получится.

— Где он столько времени?

— Придет скоро…

Когда Джелили вернулся из армии, его назначили учителем физкультуры. А он и рад! Ему бы только тяпку в руки не брать, хоть с утра до ночи по горам скакать будет. Да и скакать-то не очень любит, нет… Ленив парень.

Умиани терпеть не может лежебок. Первое время очень они ругались с мужем. «На что тебе эта физкультура? Тоже мне — учитель! — говорила она. — Давай возьмемся вдвоем, понатужимся и… Я одна дом построила, хозяйством обросла, а если ты мне плечо подставишь, никому за нами не угнаться…»

— Нет, — отвечал на это Джелили. — Не буду я ишачить, с утра до ночи в земле ковыряться!..

Тогда он только вернулся из армии. Не хотелось Умиани ссориться с ним, она и уступила.

Однажды, проходя мимо школьного двора, остановилась Умиани посмотреть на детей, что упражнялись во дворе, — шел урок физкультуры. Перед учениками стоял ее Джелили. Как только он подымал руки вверх — и они поднимали; опускал — и они делали то же самое.

«Чем попусту руками махать, взял бы каждый по тяпке, — подумала Умиани. — И сами поупражнялись бы, и землю бы порадовали…»

У Джелили, как правило, были пятые и шестые уроки. А в школу он снаряжался с самого утра и до вечера не возвращался.

— Планы уроков составлял… — с важным видом отвечал он на вопрос жены.

«Доконают меня его планы! — переживала в душе Умиани. — Скажите на милость, какие еще планы нужны, чтоб руками-ногами махать?..»

В конце концов она перестала спрашивать мужа, чем он занимается в школе допоздна. Зачем напрасно нервы трепать? Она из тех женщин, которые не любят шум и скандалы в доме. Пока что сил у нее хватает; ни в пояснице, ни в коленях, слава богу, не ломит, приусадебный участок ухожен-выхолен, в колхозе нормы выполняет, и дети у нее крепкие и сбитые, как тыквы, что зреют на хорошем солнце. Тьфу, тьфу, тьфу — не сглазить. А Джелили? До каких пор он будет так лениться?.. Что ж: поживем-увидим.

Из проулка донесся шум автомобильного мотора. Вдоль ограды поползло облако пыли. И вот на дороге, по ту сторону калитки, остановился «Москвич» — чудной какой-то, высокий, как на ходулях. Дверца машины распахнулась, и из нее, пыхтя и отдуваясь, выбрался толстый мужчина в шляпе.

— Ты смотри, пожаловал!.. Всегда он так: не может без меня… — со скрытой гордостью воскликнула Тамро.

Мужчина, вылезший из машины, был ее муж — Шукри. Он растолстел за последние годы. Беднягу так разнесло, что он не без труда добрался от машины до женщин, сидящих во дворе перед домом.

«И чего они пихают там в себя, в этом городе?.. Как переедут туда, тут их сразу и раздувает, что твои бурдюки из бычьей шкуры…» — думала про себя Умиани.

Не полмешка, как собиралась поначалу, а целый мешок кукурузы отсыпала она городским гостям — белой кукурузы, алазанской. Хотела красной дать, но Тамро губки свои крашеные поджала: красный мчади, говорит, в городе не принято к столу подавать.

Умиани усмехнулась про себя и обрадовалась: красная кукуруза и вкуснее, и сытнее, а им в городе только бы красоту соблюсти.

Собрала она в огороде овощей разных, салату, немного фасоли насыпала в корзину. Помогла донести груз до машины и попрощалась — отпустила гостей с богом.

Отъехала машина, покатилась, запылила по дороге, а Умиани огляделась украдкой по сторонам и немножко даже огорчилась, что никто из соседей не видел… Эх, увидел бы кто-нибудь: всего каких-нибудь три года живут они своим домом, а гостей с пустыми руками не отпускают…

— Умиани! — окликнул ее из-за оврага бригадир. — Приходи нынче в контору, премию свою забери, а то назад отчислим…

А и в самом деле: ведь нынешний год она получила урожай вдвое больше обычного; «самсун» точно взбесился — разросся, расщедрился, и мясистый, и душистый…

Стояли изумительные солнечные дни, и табак отменно дозревал, она едва успевала убирать.

— Ладно, поднимусь. А много премии-то, а?

— Ишь ты!.. — со смехом отозвался бригадир. — Тебе хватит!

Почему-то ее задела бригадирова шутка: «Тебе хватит»…

Эту премию она не тронет, ни копейки из нее не возьмет. Наймет хорошего каменщика и достроит дом.

Мальчишки зашумели о чем-то, загалдели, завизжали. Умиани подбежала к сыновьям, разняла. Вынесла каждому по вареной картошине. И сама одну съела. Хоть все село обойди, ни у кого картошки нет — не сажают. А у Умиани большая яма до краев полна. Отвела небольшой клочок на участке, высадила, и вот… Любит она картошку. Сколько раз к ней соседи приходили — просили в долг. Всем давала, хотя знала, что не вернут: нет в селе ни у кого картошки.