Женщина явно взвинчивала себя, и С. Анч-дзе поспешил удалиться, свернул направо, миновал три двери и вошел в четвертую.

В этой комнате стояли два одинаковых стола. У окна почти одновременно, не слушая друг друга, разговаривали Гомелаури, Цверава, Самхарадзе и Клибадзе. В углу сидел Шукри Джапаридзе, читал с конца какой-то экземпляр «Голубых мостов». Две последние страницы он уже одолел и медленно продвигался вперед — к началу. При появлении С. Анч-дзе Гомелаури, Цверава, Самхарадзе и Клибадзе разом умолкли.

Цверава повернулся к С. Анч-дзе спиной, Самхарадзе уткнулся в газету, а Гомелаури принялся насвистывать. Один только Клибадзе, выглядевший старше других, устремил на него равнодушный взгляд приглашая войти.

— Входи, Сосо, входи…

— Прочел?

— Нет, не дошел до меня экземпляр. Как дойдет — в тот же миг… Какой может быть разговор, — оживился пожилой человек, поправил поредевшие волосы, принимая, насколько мог, деловой вид.

— Пять экземпляров принес, куда все подевались, уму непостижимо… — проговорил С. Анч-дзе.

— Здесь они, наверно, куда могли деться…

— Я начал читать, Сосо, но Бела забрала у меня, а ее вот уже два дня не видно. Как появится и вернет, тотчас прочту… — пообещал Самхарадзе.

Гомелаури, в войлочной шапке и в какой-то куртке-безрукавке, перестал свистеть и сказал Сосо:

— Я эти ваши, как они там, читать не буду, а почему не буду — сами знаете.

Он без всякой нужды обошел стол и вышел в коридор. Цверава последовал за ним. Клибадзе остался лицом к лицу с С. Анч-дзе.

— Ладно, я прочту, непременно прочту. Ты добейся обсуждения, пусть назначит день, а прочитать все прочитают, об этом не тужи.

— Пока вы все не прочтете, не назначит.

— Хорошо, прочту тогда… — пробормотал Клибадзе, и взгляд его оцепенел.

— Пять экземпляров принес, три здесь оставил, хорошо помню, один дал Отару Зедгенидзе, один сейчас, сию минуту, занес дирек…

И тут С. Анч-дзе вспомнил — к директору он вошел с пустыми руками. Не извинившись, оставил собеседника, бросился из комнаты, пересек коридор и вошел в опустевшую приемную.

Секретарша снова сидела, низко пригнувшись к столу, уткнувшись в список телефонов под стеклом. На лице ее застыла та же ничего не выражавшая улыбка. «Голубые мосты» все так же лежали на столе, как он их оставил. Директора уже не было.

— Куда ушел? — спросил С. Анч-дзе.

— По-моему в банк, — ответила секретарша.

— Да…

— Как вернется, передам… — заверила его секретарша. — А если нет, завтра утром обязательно занесу.

— Не забудь, очень прошу! — попросил С. Анч-дзе и вышел. Свернув направо, поздоровался с несколькими людьми и опять столкнулся с Отаром Зедгенидзе.

Четыре человека разом говорили что-то Отару. Отар молчал, застыв на месте, словно тоска теснила ему грудь. Внезапно он просиял, улыбнулся. С. Анч-дзе показалось, что тот ему обрадовался, и тоже заулыбался, но тут же понял — Отар даже не видел его. Смутился, открыл первую же дверь и заглянул в комнату: у стола сидел Гомелаури в своей войлочной шапке и безрукавке. Услышав скрип, захлопнул книгу, снял очки и глянул на Сосо. Сосо холодно отвернулся, прикрыл двери и, пройдя по коридору на прежнее место, снова оказался лицом к лицу с Отаром Зедгенидзе. Отар сказал, что тот экземпляр, который был у него, он оставил не Тине, а Шукри Джапаридзе, — только сейчас вспомнил.

— Спасибо, батоно Отар! — низко поклонился Сосо, последовал за Отаром, отсчитал три двери и вошел в четвертую.

У окна разговаривали Клибадзе и Цверава. Самхарадзе не было видно. Стиснув виски, Джапаридзе, одолевший четыре страницы с конца, подбирался к пятой.

— У тебя мой экземпляр?

— Это твой?! — вздрогнул Шукри. Перевернул рукопись и взглянул на заглавный лист. — Этот, оказывается, да, он…

— Какой это экземпляр?

— Кажется, второй…

— Читаешь?

— Да, читаю, с конца. Не знал, что твой труд, и начал с конца — Ладно, раз так, заберу домой и ко вторнику прочту от начала к концу… — оправдываясь, пообещал Шукри.

— Тогда знаешь что, только не обижайся, верни мне этот экземпляр, я дам его Васо, тот даст мне свой, — знаешь ведь, он плохо видит, — а экземпляр Васо дам Беле, Бела даст мне тот, что у нее, я отдам его Како. Он, конечно, вернет мне его, а я отнесу Цвераве, Цверава не возьмет у меня и я занесу тебе…

— Пожалуйста, бери! — обрадовался Шукри.

— А кто подчеркивал — Отар Зедгенидзе? — спросил С. Анч-дзе, повертев рукопись и перелистав ее.

— Этот экземпляр мне Бела передала, Отара я вообще не видел, и кто подчеркивал, понятия не имею…

— Кому же тогда передал свой экземпляр Отар?

— Представления не имею!..

— Ладно, забираю у тебя этот экземпляр и принесу тот, что у Васо.

— Отлично, — сказал Шукри, заморгав узкими глазками.

Вошел Самхарадзе. Сосо повел его по коридору и сказал:

— Будь другом, возьми читать этот экземпляр, а для Шукри придумаю что-нибудь.

— Хорошо, с удовольствием, я и без твоей просьбы охотно взял бы прочитать, но сегодня уже не успею, завтра суббота, послезавтра воскресенье, как ты знаешь. Не заставляй брать домой, боюсь, потеряю… Одним словом, ты оставь мне, я спрячу, а в понедельник приду чуть свет.

— Какой тогда смысл оставлять… Я тебе в понедельник и занесу.

— Правильная мысль, между прочим… — одобрил Самхарадзе.

С. Анч-дзе ушел. Самхарадзе вернулся в комнату.

— Что он сказал? — спросил его Клибадзе.

— Отстань, будь другом! — пробормотал Самхарадзе.

С. Анч-дзе миновал семь дверей и открыл восьмую. В восьмой комнате сидел и что-то строчил мужчина с крохотной головкой на огромном теле. Он бормотал, исправляя написанное, перечеркивал, подчеркивал — не писал, а терзался в прямом смысле этого слова. При появлении С. Анч-дзе почесал ручкой свою маленькую головку, ероша черные, изрядно поседевшие волосы, проговорил: «Мне немного осталось» — и опять принялся писать. Что тому осталось немного, С. Анч-дзе не понял и с ходу сказал:

— Я тебе хороший экземпляр принес.

— Зачем мне еще экземпляр, не стану же второй раз читать?! Говорю же, совсем мало осталось, не веришь? Никогда ничему не веришь! Что ты в такую рань свалился мне на голову, с утра покоя нет?!

— Какое же утро — день кончается.

— Ну и что, твой экземпляр я передал Хабурзаниа, а куда запропастился Хабурзаниа, не ведаю, кому он отдал рукопись, сказать не могу… Понимаешь, немного осталось, допишу и узнаешь мое мнение, а теперь оставь меня.

«Выходит, до конца прочел!» — сообразил, удивляясь, С. Анч-дзе и вышел.

Како продолжал писать, стирать, исправлять, кряхтеть и ворчать.

В комнате за пятой дверью один-одинешенек стоял у окна, заложив руки в карманы, Васо Чорголашвили. Вид из окна открывался безрадостный. День был тоскливый, туманный, дул пронзительный северный ветер. В небе трепыхались озябшие воробьи. На другом берегу Мтквари смутно прочерчивались железнодорожные рельсы и мачты электропередач. Дальше, за ними, маячили беспорядочные навалы земли, задами стоящие дома, дымные трубы. Шел товарный поезд. Грустный, во всем разочарованный, Васо Чорголашвили считал цистерны.

— Батоно Васо… — тихо позвал его С. Анч-дзе.

— Сам ты батоно, — резко обернулся, вздрогнув, Чорголашвили. — Откуда ты появился?

— А откуда я должен был появиться?

— Дверь не отворялась, черт тебя побери…

— Как не отворялась — отворялась…

— Признайся: откуда ты вошел?

— Через двери, батоно Васо, как мог иначе войти…

— Че-ерт, — сказал Васо. — Ну, что нового?

— Принес вам мои «Голубые мосты».

— А к чему мне твои «Голубые мосты»? Давно уж прочел и передал Шукри.

— Шукри говорит, что ему Бела передала, а Отар уверяет, что он дал Шукри…

— Нет, батоно, Шукри я отдал, собственноручно…

— Вот этот?

— Ну-ка, покажи… — Васо взял рукопись, прищурился, отставил страницы, как мог дальше, чтобы хоть заголовки разобрать. — Нет, не мой экземпляр, — сказал он наконец. — Я исчеркал красным карандашом, а над этим кто-то черным поработал… Шукри я другой экземпляр передал, а он поменялся, наверное, с кем-нибудь… Кстати, мне Бела принесла, и Белин экземпляр я передал Какауридзе, а Какауридзе — Хабурзаниа, а Хабурзаниа запер, оказывается, в ящике. Боря хотел прочесть, но мы не смогли открыть ящик, взломали, а в нем рукописи уже не было. Что было дальше — не знаю. Таким образом, я прочел, и, по-моему, Како тоже читал, но скрывает… Бела, помню, читала, а дочитала ли, не знаю, у нее мать больна, оказывается, придет ли, трудно сказать. Копалейшвили что-то не видать, а Гомелаури — не приму, говорит, участия в обсуждении, видимо, он и тебе сказал…