Бабушка поворачивается влево, и рядом с мостком, в котловинке, Ксюша видит ключ. Она зачерпывает из него кружкой воду и медленно пьет ее — холодную, почти ледяную, необыкновенно вкусную.

Невдалеке от избушки жарко запылал костер.

Быстро вскипел котелок. Бабушка бросила в кипящую воду листьев земляничника, сняла котелок с огня и разлила чай в кружки.

Все с наслаждением выпили ароматного лесного чая.

— Ты вот сказки любишь, — начала бабушка, сложив на коленях руки, на этот раз не занятые делом. — Расскажу я тебе про ключ Хрустальный.

Хоть не про этот ключ сказка сложена, а подумаешь, — и к нему подходит.

Анисья Кондратьевна пододвинула в огонь толстый сучок и поглядела, как пламя жадно охватило его.

— …Сказывают старые люди, — продолжала она, — будто жил в прежнее время в Уральских горах богатый купец Семигор.

Имя такое не попусту молвлено. Было на его земле семь гор. Первая гора — золотая, вторая — платиновая, третья — медная, четвертая — железная. Еще две горы — хрустальная да мраморовая. А седьмая гора — самоцветная.

Семь дочерей было у Семигора. Шесть из них — одна в одну. Стройные, как березки, румянец, — как алая заря. Глаза орлиные, брови соболиные, волосы — как ворона крыло.

А седьмая, Натальюшка, самая любимая, — легонькая, как камышиночка, волосы, — как шелковый лен, глаза — голубые, как вода в горных озерах.

Старших дочерей Семигор выдал замуж. Выбрал им женихов молодых, могутных, смышленых да послушных.

Поселил шестерых зятевьев, вместе с дочерьми, в крепких усадьбах на шести горах.

Велел им за работными людьми строго присматривать, дело поторапливать, чтобы больше добывали из шахт и разрезов золота и платины, медной и железной руды, мрамора и хрусталя.

А Семигор, вместе с младшей дочкой, издавна жил у Самоцветной горы. Дом у него, как крепость, высоким тыном обнесен, глубоким рвом окопан.

В покоях чего только нет! Стоят по всем горницам сундуки, железом окованные, морозным узором расписанные. В сундуках — и одежа, и материи редкостные, бархаты заморские, золотая и серебряная парча, шемаханские шелка…

Камней-самоцветов у Семигора видимо-невидимо. Приносили ему горщики камушки красные, как кровь, и зеленые, как весенняя трава, золотистые и дымчатые.

В забое, в горе самоцветной, нашли работные людишки красный камень неописанной красоты. Положил Семигор самоцвет в шкатулку из розового камня и подарил Натальюшке.

А дочка только раз взглянула.

— Не люблю, говорит, камней красных да зеленых. Самые баски́е самоцветики — голубые, как озерная вода, как лесные цветы — незабудки.

И поставила шкатулку на стол.

Рад бы Семигор любимую дочку потешить, да нечем.

Донесли ему приказчики, что в старой шахте на самоцветной горе нашел один горщик махонький камушек синего цвета. Призывает этого горщика Семигор и велит ему еще такие камни искать. И других рабочих в шахту посылает.

Ничего не могут люди найти…

Тут Анисья Кондратьевна остановилась и прислушалась. Ксюша, увлеченная сказом, ни на что внимания не обращала, Матвеевна была чуть-чуть глуховата. А бабушка чутким ухом услышала, что в лесу хрустнул под чьей-то ногой валежник, и подкинула в костер сухих веток. Сушняк ярко вспыхнул.

— Идет кто-то, — сказала она.

Тут и Ксюша услышала шаги, но не испугалась, была она не одна, а с бабушкой.

На тропинке из-за деревьев показался высокий широкоплечий человек с ружьем за плечами. Он подошел ближе.

— Здравствуйте, добрые люди!

— Милости прошу к нашему шалашу, — ответила бабушка.

— За ягодами собрались? — спросил незнакомец, оглядев троих у костра, заметив бабушкин короб и корзины.

— По бруснику, — поправила его на свой лад Анисья Кондратьевна.

Незнакомец снял ружье и рюкзак, положил их в сторонку, скинул брезентовую куртку. Из рюкзака достал полотенце.

— Где-то здесь недалеко водица должна быть?

— Вот по этой тропке, саженях в двадцати, ключик. А если попить, — тут в котелке чай.

«Что же было дальше с Натальюшкой и Семигором?» — думала Ксюша, но не торопила бабушку, пока незнакомый человек не пришел, умытый и освеженный, пока Анисья Кондратьевна не налила ему кружку душистого чая.

— А что дальше, бабушка? — напомнила Ксюша.

Бабушка усмехнулась.

— Мы тут старину вспоминаем, сказ о Хрустальном ключе.

— Очень интересно! — воскликнул незнакомец. — Разрешите и мне послушать. Я в этом деле лицо заинтересованное — начальник станции «Хрустальный ключ!» — шутливо отрекомендовался он.

Анисья Кондратьевна посмотрела на незнакомца благосклонно. С первого взгляда он ей показался человеком, внушающим доверие.

Прямой, доброжелательный взгляд карих глаз, оттененных темными густыми бровями, высокий лоб, крепко сжатый рот. Чувствовалась в нем и воля, и доброта.

Бабушка начало сказа повторять не стала. Помянула только про Семигора и семь гор, и про меньшую дочь — Натальюшку.

«Ищут люди самоцветы голубые, не могут найти. А шахта старая, на дне воды по колено. Своды там и тут оседают, рушатся. Кто из рабочих смерть свою там повстречал, а кому удалось — сбежал из шахты.

Свои людишки бегут, а Семигор других беглых перехватывает.

Вышел одинова вечерком Семигор с Натальюшкой на сланку, где четыре дороги сходятся.

Натальюшке пройтись-погулять захотелось, а Семигор ее одну не отпустил.

Вблизи сланки встретили они парня. Одежа на нем вся изорвана, а сам — молодец и лицом, как ясный месяц.

Окликнул его Семигор, стал на работу сговаривать, имя выспрашивать. Назвался парень Иваном Беглым.

А Натальюшка, как глянула на парня, так глаз отвести не может. То ли сила в нем была незнаемая, то ли красота его девушку приворожила.

Иван тоже на девушку загляделся, глаза ее голубые будто отпечатались у него в памяти.

Нанялся Иван работать на Семигора.

Стала Натальюшка просить отца, чтоб не посылал Ивана в шахту.

Нахмурился Семигор: как это дочь в его дела смеет вмешиваться? Отослал ее в светелку.

А Ивана Беглого велел спустить в шахту, в самый дальний забой — пусть там голубые самоцветы для Натальюшки ищет! И приказчику строго указал — заточить Беглого в горе навечно.

К ночи все рабочие наверх поднимаются, а Иван не видит ни белого света, ни красного солнышка, ни милой девушки.

Натальюшка сидит по вечерам в светелке, и в окошко смотрит: не пройдет ли мимо хором добрый молодец Иван.

Нет, не видно парня. Кто-то из челяди ей шепнул, что держат Иванушку в самом худом забое.

Выскользнула Натальюшка из дома отцовского, поднялась на уступ самоцветной горы, села на камень и заплакала.

И так горько она плакала, что слились слезы в струйки, струйки в ручей и побежал этот ручей с уступа на уступ, все ниже, ниже, а там и совсем пропал.

Тяжко пришлось Ивану Беглому одному в пустой шахте. Спать ляжет — не спится, не лежится ему на земляной постелюшке.

Одна у него отрада — вспоминает он Семигорову дочку голубоглазую.

Вдруг почудилось Ивану тихое журчание. Поднял он голову, прислушался. Журчит! Руку протянул — нащупал живой студеный ручеек. Наклонился, напился воды, и словно сил в нем прибавилось. Выпил еще — и того крепче себя почувствовал.

Смотрит он: струится ручеек и в темноте словно светится. Будто облачко легкое серебряное по шахте плывет. Чудно показалось это парню.

Вздумал Иванушка пойти вверх, по течению ручейка. Идет, рукой за стенку придерживается, а сам все на ручей глядит. А тот сначала по ровному месту струился, потом по камушкам зажурчал. С уступа на уступ перепрыгивает, — кверху, значит, ход пошел.

Да все круче, круче! Иван уж руками за уступы хватается.

Не знаю, не ведаю, сколько он шел, только вдруг в лицо ему ветерком повеяло. Иван сам себе не поверил.

Нет, опять ветерок пахнул.

Выпрямился Иван и головой об свод стукнулся. Рано, значит, распрямился, в горе еще он.