До этого девочка нет-нет и поглядывала, где мелькает белый платок Анисьи Кондратьевны и синий полушалок Матвеевны.

Набрав полкорзины, выпрямилась, оглянулась и никого не увидела, но не растерялась, еще раз обвела глазами лес перед собой и, не обнаружив своих спутниц, негромко крикнула:

— Ау-у!

И сейчас же слева отозвалась бабушка. Ксюша взяла свою потяжелевшую корзину и направилась к ней.

— Что, заплуталась? — усмехнулась Анисья Кондратьевна. — Как сердчишко-то трепыхнулось?

— Нет, бабушка! Я ведь знаю, что вы недалеко.

Коротким, быстрым взглядом Анисья Кондратьевна окинула корзину внучки, но ничего не сказала.

И опять они пошли недалеко друг от друга. Ксюша вперед не забегала, дорогу спутницам не переходила.

А бабушка, пока они еще были рядом, вспомнила вдруг:

— Мы, вот, девчонками были, поменьше тебя, все боялись, что в лесу заблудимся. А у нас в брусничниках лесина одна росла. Бурей ее с корнем вырвало, она на другое дерево и легла. Чуть ветром потянет, лесина и заскрипит. Вот мы, маленькие, все и ходим вокруг скрипучего дерева. Собираем ягоды, а сами слушаем: скрипит лесина? Скрипит! Ну, значит, еще не заблудились!

Ксюша засмеялась.

Как странно все-таки! Бабушка, такая старая, седая уж, а тоже была когда-то маленькой девчонкой. Какая она была? Как Тайка? Или вроде нее, Ксюши?

Тут попалось Ксюше местечко с брусникой, такой крупной, что она, забыв обо всем, снова заторопилась.

Бабушка и Матвеевна быстро собрали по первой ведерной корзине. Ксюша не намного от бабушки отстала. На прогалине нашли короба и Ксюшину котомку. Высыпали ягоды. Немножко посидели, выпили воды.

— Ну, как, Матвеевна, на новое место короба перенесем?

— Перенесем, ходить ближе будет, — согласилась Матвеевна.

Перенесли все имущество на другое место и снова начали собирать бруснику.

У Ксюши с непривычки поясница начала побаливать. Тогда она стала брать ягоды, присев на корточки. Вторую корзину наполнить было потруднее. Но места, где они шли, — никем не потроганы, ягоды не обобраны и будто сами собой в корзину прыгают.

К вечеру, в сгущающихся сумерках, они подходили к Хрустальному ключу. Вот и знакомая избушка и черное пятно кострища.

Над вершинами сосен Ксюша увидела тоненький светлый серп молодого месяца.

«Он будто умылся… в Хрустальном ключе», — подумала она.

Сама она тоже умылась, напилась и, с наслаждением ступая босыми ногами по траве, вернулась к избушке.

Усталость целого дня, увесистый груз, который она несла за плечами, давали себя знать. Ксюша едва дождалась, пока вскипит вода в котелке. Выпила кружку чаю и почти сейчас же уснула, свернувшись калачиком у костра.

Матвеевна поохала, посетовала на свои немалые годы, на поясницу, которая все ноет, и тоже задремала.

Дольше всех не спала бабушка. Она подкинула валежника. Пламя ярко осветило полянку, а лес, наоборот, стал еще чернее и глуше. Потом пламя стало опадать, изредка только вспыхивая; угли подернулись легким серым пеплом.

Взгляд старой женщины упал на спящую Ксюшу. И невольно вспомнился ей сын, Андрей Чердынцев.

— Эх, Андрейка, Андрейка! — припомнила вдруг Анисья Кондратьевна детское имя сына. — Вот и не стало тебя. Есть у меня и сын, и дочь. И внуков немало, все молодая наша поросль. Но от этого не меньше боль. Кого из детей ни потеряешь, для матери все горько. Вот и ребята твои… Вырастут они, выучатся. Добрые люди помогут им на ноги встать. Но никогда не увидят они отцовской улыбки, не испробуют отцовской ласки. Не пройдут по улице с гордой улыбкой, держась за крепкую, большую руку отца.

Обратный путь по болоту показался Ксюше более легким.

Анисья Кондратьевна опять шла первой. Все препятствия начались теперь в обратном порядке.

Держась за ветхие перила, выбрались на слани. Высокий кол указал поворот. Скоро будет место, где нога теряет погруженную в воду жердь.

Матвеевна плохо на себя надеется. Это видит бабушка, замечает нерешительность Матвеевны и Ксюша. Она подходит ближе к старушке.

— Вы не бойтесь. Крепче на палку опирайтесь. А левую руку протяните мне, — я помогу.

И опять идущая впереди Анисья Кондратьевна усмехается. Ксюша поддерживает Матвеевну. Чтобы той было удобнее, она ступает чуть левее. И чувствует, как нога глубоко уходит в ил, будто дна нет.

«Хорошо, что на мне тапочки, — думает девочка. — Босой-то ногой неприятно по няше ступать».

Матвеевна миновала трудное место. Ксюша идет по ее следам и облегченно вздыхает, когда нащупывает следующую жердь.

Прошли мелководье — исток речки Черной. Дальше дорога показалась совсем пустяковой. Вот и сухой бугорок на краю болота. Здесь сделали небольшую передышку.

Уже стало жарко, когда ягодницы подходили к путевой будке.

Первая заметила их Тайка. Она крикнула Васю и кинулась навстречу путешественникам.

Восхищенным взглядом она смотрела на бабушку. А на Ксюшу поглядела с завистью и в то же время с уважением.

Ксюша была на Хрустальном ключе!

И сколько ягод они оттуда принесли!

В 1945 году машинист Григорий Ваганов вернулся из армии домой и после заслуженного отдыха снова начал водить пассажирские поезда. Маруся, жена его, порою обижалась на мужа: только приедет из дальнего рейса, не отоспится и уже вспоминает:

— Надо бы у Чердынцевых побывать.

Однажды Маруся не сдержалась и упрекнула Григория.

— О них… — она хотела сказать «о чужих», да вовремя остановилась, — о них помнишь, а вот о том, что у Петюшки ботинок нет, и не подумаешь…

Григорий крепко обнял жену за плечи и заглянул в глаза.

— Маруся! А если бы я не вернулся с войны?

Маруся потупилась, положила голову ему на грудь. Слезы потекли по ее лицу.

— Ведь мы с Андреем всегда дружили. Вместе водили поезда, сначала тут, а потом в прифронтовой полосе. Вражеская пуля могла попасть не ему в грудь, а мне. Тогда ты осталась бы без мужа, а Петька — без отца… А что у сына ботинок нет, так это дело простое. Завтра пойдем в универмаг и купим.

Маруся ничего не ответила. Она только спрятала свое лицо на груди Григория. А тот обнял ее еще крепче.

Больше они никогда об этом не говорили.

Все следующее утро Маруся хлопотала на кухне. Оттуда тянуло такими сдобными запахами, что вихрастый Петька не раз совал свой нос в полуоткрытую дверь.

— Ой, мама! До чего вкусно пахнет!

Но Маруся отвечала ему довольно сурово:

— Не мешай! С голоду не умрешь!

После вкусного, праздничного завтрака, Маруся подала Григорию небольшую, но укладистую, тяжелую корзину.

— Вот отвези Клавдии. Ей, наверное, некогда на кухне возиться. На путях работает.

— Хорошая ты моя! — ласково сказал Григорий.

Он, как ребенка, погладил ее по голове.

Побывав у Чердынцевых, Григорий Степанович вернулся на станцию: вскоре должна была идти электричка в город.

В ожидании поезда он заглянул в маленький чистенький зал для пассажиров.

Как раз в этот момент Кирилл Григорьевич Черноок вышел из своего кабинета.

Окинув высокого ладного мужчину взглядом, он узнал в нем машиниста и, как видно, первоклассного: на его груди поблескивали эмалью два почетных значка «Отличный машинист». Слева на форменном кителе пестрели колодочки, обтянутые орденскими ленточками. Значит, человек этот славен и своими ратными подвигами.

Встретились они лицом к лицу, и Кириллу Григорьевичу неудобно было пройти мимо.

— Что проездом или по делу? — спросил он.

— А вы, извините, начальник? — очень вежливо осведомился Ваганов.

— Да, начальник станции, Черноок.

— Ваганов, машинист, — четко козырнул Григорий. — Семья тут знакомая живет, — продолжал он. — Был у меня друг, тоже машинист. Вместе в армию пошли, вместе поезда водили. Попал он под фашистскую пулю, сложил свою голову. Жена у него осталась. Тут, у вас, путеобходчицей служит. Детей трое. Я из отпуска, навестил их.