Ребята сидели, поеживаясь, не то от ночной прохлады, не то от страшных сказок.

Клавдия, собирая ужин, вдруг спохватилась:

— Будь ты неладна! Забыла ножик большой в огороде. А там уж, поди, роса пала. Заржавеет нож…

— Я схожу, мама, — вызвалась Ксюша. — Где он у тебя?

— Сходи, дочка! В дальнем углу, там, где лук кончается, ножик возле колышка воткнут. А по дороге сорви бутуну. Да обуйся, не ходи босая. Не ровен час на змею наступишь.

Ксюша сунула ноги в высокие калоши и вышла во двор. К ней подбежала Пальма, — вечером ее спускали с привязи, — ткнулась мокрым носом в руку девочки, дохнула теплом.

Вот и маленькая калитка в огород. Здесь все было знакомо. Казалось, Ксюша и в полной темноте нашла бы, что нужно.

Справа — грядки с кудрявой ботвой моркови. Слева привольно раскинулись огромные листья капусты. От них тянет сыростью.

Дальше растут тыквы. В сумерках они похожи не то на огромные мячи, не то на большие глиняные корчаги.

Вот и лук. В эту минуту справа, в вянущей картофельной ботве, что-то прошуршало. Чуть дрогнуло сердце.

«Наверно, мышь… Или ящерка забежала», — успокоила себя Ксюша.

Она пошарила по грядке и рядом с колышком быстро нащупала деревянную ручку воткнутого в землю ножа. Обтерла его, нарезала пучок батуна и без всяких приключений вернулась в дом.

— И не боязно было? — пристально глядя в ее глаза, спросила бабушка.

— Чего же бояться? — удивилась внучка. — Я в огороде, как дома.

Она сполоснула лук и стала крошить его для винегрета.

— Да выросла у тебя, Клава, дочь. Большая стала. И не трусливая, — сказала Анисья Кондратьевна. Помолчав, она продолжала: — Пожалуй, возьму я ее нынче с собой на Хрустальный ключ.

— А меня, бабушка? Когда меня на Хрустальный ключ возьмешь? — с дрожью в голосе спросил Вася.

— Васенька-батюшка! — необычно ласково заговорила бабушка, гладя его голову и плечи. — Подрасти тебе надо, поокрепнуть. На Хрустальный ключ дорога трудная, и тяжесть большую нести надо. А тебе еще только семь годков, со взрослыми равняться нельзя.

— А Ксюша разве взрослая? Она ведь в школе учится.

— Да ты погляди на нее! Она скоро с матерью сравняется! И силы у нее против твоей — вдвое.

Глаза Васи наполнились слезами: вот-вот заплачет.

Анисья Кондратьевна, не глядя на мальчика, достала иголку, и опять ее неутомимые пальцы взялись за работу, в то время как она неторопливо и рассудительно говорила:

— И к тому же, разве это мужичье дело — по ягоду ходить? Вот по грибы — это другой разговор. В грибном деле есть такие мастера, все лучшие места в памяти держат. В лес он идет, как на свой парник. Сколь замыслил, загадал, столько и наберет. А по ягоды — все больше женщины ходят.

Вася затих, потом тяжело вздохнул, удержав слезы.

А бабушка ласково взяла руку Васи — загорелую до черноты, исцарапанную мальчишескую ручонку и, поглаживая ее, приговаривала:

— Ты ведь у нас мужичок, работник… Хоть и не велик еще парень, а рука-то, вишь, мужская — ладошка широкая и пальцы — крепыши. Рабочая рука! Подрастешь маленько, подучишься и пойдешь в депо слесарем или токарем…

— Нет! — резко возразил Вася. — Я буду машинистом.

— Машинистом… — голос Анисьи Кондратьевны дрогнул, в нем появилось такое несвойственное ему выражение, что Вася быстро, подняв голову, посмотрел на бабушку.

Этот перехваченный старой женщиной взгляд помог ей совладать с собой. Когда она заговорила опять, голос ее был, как всегда, неторопливым и певучим.

Вечер.

Уже давно уснул Вася; угомонилась беспокойная Тая.

Улеглась и Ксюша. Но ей не спалось.

Скоро она пойдет с бабушкой к Хрустальному ключу. Сколько рассказов слышала она об этом заповедном месте! А нынче увидит все своими глазами.

Между тем, мать и бабушка, молча сидевшие в кухне, каждая со своей работой, вновь заговорили.

— Трудно, поди, Клавдя? Одна троих поднимаешь, — сказала Анисья Кондратьевна. Голос ее звучал необычно мягко. Клавдию она любила, как родную дочь.

— Одного моего заработка ясно не хватило бы, — ответила Клавдия. — А с пенсией концы с концами свести можно.

…Ксюша понимала, как много значит для семьи пенсия, которую государство дает на детей. Мать однажды объяснила им просто:

— Отца у вас нет. Вот Советская власть и помогает мне учить вас, одевать, кормить.

— К школе-то чего еще не хватает? — помолчав, снова заговорила бабушка.

— Васе я костюм новый сшила. У Таисьи еще старая ферма годится. А вот с Ксюшей не знаю, что делать. Вон как за лето выросла! Я уж на ее форме и в поясе запас выпустила, и в подоле. Первое время походит, а там придется новое платье шить.

Ксюша лежала с открытыми глазами и слушала беседу старших. Она даже на миг почувствовала себя виноватой — зачем она так быстро растет?

Мать и бабушка помолчали. Потом опять заговорила Анисья Кондратьевна:

— Ты ей сшей фартук новый, белый. Купи батисту. Если деньгами сейчас не располагаешь, я дам. Первые деньки в школе, — как праздник! Надо, чтобы и она не хуже других была. Девушка вон какая справная стает. И не шалаганка…

Ксюша слушала этот неторопливый разговор, и на сердце у нее было удивительно хорошо.

Бабушка! На вид строгая, даже суровая. А на самом деле такой заботливый, любящий человек. И мама…

Девочка знала, как трудно матери воспитывать их. Со старшей дочерью мать нередко советовалась, как поступить, что купить. Ксюша не обижалась, если мама шила ей и Тае платья из простой, недорогой материи, если порой не могла купить даже что-то очень необходимое ей. Она не чувствовала себя несчастной от того, что не все ее желания исполнялись. И наоборот, была очень рада простым подаркам, которые многим ребятам показались бы самыми обыкновенными, обыденными вещами.

В семье Чердынцевых все любили загадки. Получилось это, конечно, из-за бабушки.

Она знала загадки о солнце и луне, о людях и зверях, о временах года и явлениях природы.

Если Анисья Кондратьевна приезжала к внукам зимой, она вспоминала загадки о зиме.

— В круглом окне днем стекло разбито, за ночь вставлено, — спрашивала бабушка.

Тайка долго думала, повторяя загадку про себя, и, наконец, после наводящих вопросов Ксюши, кричала:

— Это лед в проруби… Я сразу догадалась!

Бабушка скупо улыбалась.

— Ну, а что зимой кверху корнем растет?

Для каждого члена семьи у бабушки находились особые загадки.

Когда Ксюша проснулась на следующее утро, она сразу же услышала голос Анисьи Кондратьевны:

— Поглядим, поглядим, какой ты отгадчик… «Над бабушкиной избушкой висит хлеба краюшка. Собаки лают, а достать не могут».

Вася отгадал довольно быстро:

— Это месяц, бабушка! Месяц в небе!

— Не кричи, батюшка! Чего кричать-то? Ну, правильно! — соглашалась Анисья Кондратьевна. — А теперь, попробуй, отгадай: «Нос, как у свинки, да колки щетинки».

— Нос, как у свинки… — задумчиво повторял Вася.

Бойкая Тайка, услышав, что Ксюша зашевелилась на кровати, заглянула в дверь.

— Ксют! Это что такое: «Не стукнет, не брякнет, а в окно войдет»? — зашептала она.

Уловка Тайки не осталась незамеченной.

— Ты сама голову ломай! — строго сказала бабушка. — Для Ксюши мы потруднее найдем. А, может статься, уже выросла из загадок? — подняла Анисья Кондратьевна глаза на Ксюшу.

— Нет, бабушка, загадывайте. Я люблю…

— Ну вот и ей найдем. Трудную, да мудреную… — бабушка подмигнула Васе, который, полураскрыв пухлые губы, зачарованно слушал ее. — Подумай-ка! «Кабы я встала, до неба достала»…

— Кабы я встала… — повторила Ксюша. — И правда трудная, никак не отгадаю.

— Подумай, раскинь мыслями. А Таисье не подсказывай, пусть сама думает.

Когда Ксюша, умывшись, вернулась в дом, у бабушки жарко топилась русская печь, кипела, булькая, вода в большом чугуне, стоявшем в устье печи.