Лейтенант равнодушно смотрел вокруг и не видел ничего достойного внимания. Профессиональный военный, он был далек от того, что волновало майора. Однако он счел нужным заметить:
— Здешние деревни — настоящие крепости, господин майор...
— Да, это так, — согласился майор. — Сюда часто заглядывают пиндари[125] — маратхские разбойники. Поэтому крестьяне сооружают вокруг деревень стены...
К вечеру обоз подошел к большой деревне. Тревожно загудели барабаны. На стене появились бронзовые фигуры крестьян с копьями и дубинками. Однако, завидев майсурское знамя, услыхав возгласы сипаев, барабанный бой и пение рожков и дудок, жители тотчас же распахнули ворота. Навстречу высыпала детвора.
— Ангрезы! Пленные ангрезы! — кричали ребятишки, с живым интересом разглядывая изможденных, заросших щетиной англичан. Жители деревни молча наблюдали, как ангрезы укладываются на отдых под стенами. Какая-то старуха грозила пленным темным высохшим кулаком:
— Покарай вас небо за наших мужей и сыновей! Чтоб вы передохли! Чтоб всех вас разразил гром! Вы страшней тигров-людоедов! Хуже диких свиней, что травят поля! Жадней грифов и шакалов!
Крестьяне с сочувствием слушали проклятия старухи:
— Права старая. Шутка ли — потерять обоих сыновей...
— Наших-то, деревенских, человек десять погибло в эту войну.
Сагуна, хмурясь, подошел к крестьянам:
— Кто у вас тут машата?
Из толпы выступила нестарая еще, чернолицая женщина — местная знахарка и повитуха. От бабок и прабабок машаты знают, как вправлять суставы при вывихах, как лечить синяки и кровоподтеки. Им ведомы секреты многих целебных трав. Они умеют даже выхаживать зараженных черной болезнью. Темнеющие спелые оспины они смазывают секретной мазью, отчего лица больных остаются чистыми...
— Я машата. А что?
— Помогла бы вот этому парню, — указал Сагуна на Джеймса. — Загниет у него рана, пропадет в дороге.
— И не подумаю! — рассердилась машата. — Помогать злодеям...
Сагуна развел руками:
— Ну, тогда извини! Неволить тебя не могу.
Простым людям несвойственно злорадствовать над чужой бедой — даже бедой врагов. Поглядев на то, как ангрезы жадно пьют воду, как они пытаются сварить себе подобие каши из черной муки «раги», которую с трудом переваривают человеческие желудки, крестьяне начали расходиться по домам.
Ирландец ушел делать перевязку кому-то из офицеров. Джеймсу ничего не оставалось, как терпеливо переносить боль в плече да бездумно следить за играющими в кости конвоирами. Вдруг он с удивлением и тревогой увидел возле себя несколько темных фигур. Это были местные женщины, и среди них та, с которой час назад к нему подходил майсурский наик. Женщины отворачивались, кутали лица в края сари.
Однако незнакомки пришли не с дурными намерениями. Они осторожно повернули Джеймса на здоровый бок и умело промыли рану. Потом проворные их пальцы начали массировать кожу вокруг раны. Поближе к ней послабее, подальше — посильнее. Час, другой, третий. Наступила уже полная темнота, а они все работали при свете масляной лампадки. И боль в плече Джеймса стала как будто утихать.
За все время женщины не обмолвились ни словом. Под конец они наложили на рану широкую повязку из листьев, пропитанных какой-то желтой мазью и ушли. А Джеймс, испытывая облегчение, со слезами на глазах смотрел на глиняную чашку с водой и мягкую лепешку у своего изголовья. Нет, не без добрых людей эта чужая страна!
Женщины между тем задержались у костра, где Сагуна и рябой сипай ловко пекли на камнях лепешки.
— Постояли бы у деревни дней пять, — сказала машата. — Выходим этого молодого, хоть он и ангрез...
— Ладно, сестра, — ответил Сагуна.
Рябой сипай покачал головой. Не поймешь этого Сагуну: то готов своими руками задавить всех ангрезов, то заботится о них! А Сагуна, подхватив котелок с варевом и горячую лепешку, направился к соседней арбе кормить дочь.
Простояв у деревни несколько дней, караван снова двинулся в путь. Больные и раненые чувствовали себя лучше. Спасительные желтые повязки красовались не на одном только Джеймсе. А Джеймс ожил совершенно — деревенские лекарихи приходили к нему каждый день, и рана стала быстро затягиваться.
— Что за штука! — удивлялся Томми, нюхая загадочный желтый порошок. —У моего аптекаря я такого не видел...
Джеймс был бесконечно благодарен своим исцелительницам. Добрые женщины! Хоть бы узнать их имена. А то пришли, помогли и исчезли, не сказав ни слова...
На последнем привале за переход от Шрирангапаттинама, опираясь на палку, к нему подошел майор Вильямс. Молодой солдат попытался вытянуться во фронт.
— Ага, дело пошло на поправку, — улыбнулся майор. — Вот что, Батлер. Смотрел я вашу тетрадку с записями и зарисовками. Очень недурно! У вас хороший вкус и зоркий глаз. Кто подал вам эту мысль — вести дневник?
— Никто, сэр. Я пишу и рисую, когда есть время.
— Ваши записи и рисунки могли бы сослужить хорошую службу науке. Понимаете?
— Нет, сэр, — честно сознался Джеймс. Его не оставляло чувство настороженности и стеснения. Даже в плену разделяла солдат и офицеров Компании непреодолимая стена.
— Видите ли... Мы с вами оказались в чужой далекой стране, о которой мало что известно. Хорошо, если в Англии и Европе больше узнают о Майсуре. Ваши зарисовки бытовых сценок и местных костюмов, архитектуры и оружия — словом, всего, что вы видите вокруг себя, — бесценный материал для альбома или хорошей книги. Теперь поняли мою мысль?
— Как будто, сэр. Что-то вроде вашей книги?
— Допустим. Но о ваших собственных приключениях. Я дам вам свой лондонский адрес. Будем живы и вернемся домой — милости прошу!
— Спасибо, сэр. Я помню ваш адрес из книги.
— Вот и отлично! Желаю вам окончательно поправиться.
Майор ушел. А Джеймс долго лежал на спине и широко раскрытыми глазами смотрел в чернильно-темное, усыпанное большими звездами небо. Жизнь его вдруг начала приобретать какой-то новый смысл. Он не какой-нибудь авантюрист-грабитель и не чудак, явившийся неизвестно зачем. Если даже ему не удастся найти отца, то все равно — переносимые им сейчас невзгоды и страдания не будут напрасны!
К полудню следующего дня вдали заблестели золотые шпили мечетей, показались темные гопурамы Шрирангапаттинама. Но у его ослепительно белых стен обоз оказался лишь к вечеру. В сопровождении неисчислимой толпы зевак он проследовал на главную площадь столицы.
Пленные с удивлением смотрели на нарядных людей, которыми были забиты улицы. Разгадка торжеств была проста — повсюду на фасадах домов красовались большие рисунки, которые во всех деталях воспроизводили славную победу Типу Султана над ангрезами под Беднуром. Кругом раздавали сладости — джелабис, кусочки светло-коричневого тура и леденцы. Играли на дудках музыканты. Парнишка в красной турецкой феске подбежал к пленным и, улыбаясь во весь рот, предложил им сладости. Кое-кто потянулся было к корзине...
— Не сметь! —с угрозой сказал лейтенант Топсфилд. — Они справляют поминки по нашей армии...
На главной площади столицы пленных распределили по военным тюрьмам. Майора Вильямса и остальных раненых офицеров отвели к северной стене.
— Здесь пока и разместитесь, сахиб, — сказал Сагуна майору, подведя офицеров к низкому парапету. Внизу виднелась широкая платформа, под которую уходила узкая длинная лестница.
Из-под платформы долетал смутный гул — словно жужжал исполинский пчелиный рой. По мере того как майор спускался по лестнице, перед его глазами открывалась главная военная тюрьма Шрирангапаттинама — обширный каземат с потолками, подпертыми массивными колоннами. Каземат был битком набит пленными офицерами Компании всех рангов и званий — от лейтенантов до полковников.
Первым заметил майора и его спутников исхудалый желтолицый человек, который сидел на низкой скамье, привалясь спиной к колонне. Вильямс с трудом узнал в нем главного казначея бомбейской армии.
