Получив приказ, Мэттьюз вскипел. Бездарный и честолюбивый, он тем не менее отлично понимал, чем пахла авантюра, на которую его толкал Бомбей, и боялся ответственности. Генерал немедленно послал своего денщика Джорджа за Маклеодом и Хамберстоном.

Когда полковники явились, Мэттьюз, обратив к ним бурое от солнца и ветров морщинистое лицо, с негодованием сказал:

— Джентльмены! Эти денежные мешки, которые ничего не смыслят в военном деле, велят мне идти на Беднур!..

Генерал вскочил из-за стола, на котором была разложена карта побережья, и забегал по комнате, нервно приглаживая ладонью ершик седых волос.

— Даже с вашими людьми у меня недостаточно сил для выполнения подобной задачи. Гнать армию во вражеские горы без снаряжения и боеприпасов, не закрепившись как следует на берегу, — это же черт знает что! И это тогда, когда я вынужден занимать деньги у малабарских христиан, чтобы прокормить солдат!

Маклеод и Хамберстон молчали. Желчный служака Мэттьюз, которого не любила вся бомбейская армия, был прав. Для успешных операций на Малабаре находившихся в его распоряжении сил было явно недостаточно.

— Взять Беднур очень заманчиво, — сказал Маклеод. — У нас сразу бы появились деньги, провиант и фураж. Потом, может быть, Бомбей пришлет обещанные подкрепления и боеприпасы...

Генерал раздраженно махнул рукой:

— Где там! Будто вы не знаете этих каналий, полковник. Им бы только дорваться до казны Беднура...

— А что сказано в депеше, сэр? — спросил Хамберстон.

Генерал взял со стола кусок плотной бумаги.

«В случае, если слухи о смерти Хайдара Али подтвердятся, свернуть все операции на побережье и немедленно овладеть Беднуром», — прочитал он вслух.

— Против приказа не пойдешь — Хайдара Али нет в живых, — угрюмо констатировал Хамберстон. Срывались его планы сбежать из Индии, чтобы вылечиться, наконец, от изнурительной лихорадки. — До подножий Гат — двадцать пять миль. Потом столько же горными дорогами, и мы в Беднуре...

— Итак, выступаем, джентльмены. И да поможет нам бог в этом безумном предприятии!

Через некоторое время верный Джордж ввел к генералу группу местных христиан с медными и серебряными крестами на бронзовых шеях. Старший из них снял широкополую соломенную шляпу, поклонился Мэттьюзу и заговорил на плохом английском:

— Святой отец конгрегации Марианской горы шлет вам свое благословение, генерал-сахиб! Он велел передать, что христиане Малабара будут рады оказать посильную помощь своим английским единоверцам. Святой отец прислал вам тридцать пять христиан — дезертиров из майсурской армии. Все они хорошие проводники и лазутчики, знают окрестные горы как свои пять пальцев и доведут вас до самого Беднура...

— Отлично! — сказал генерал, потирая руки и всматриваясь в темные лица христиан. — Как раз то, что мне необходимо. А почему эти люди дезертировали?

— Они признают своим владыкой португальского епископа в Гоа. А Хайдар Али — настоящий антихрист, как говорит его преосвященство.

— Отлично! — повторил генерал. Он несколько воспрянул духом. Поход на Беднур уже не казался ему авантюрой.

— А не поможет ли мне святой отец раздобыть еще немного денег у здешних купцов и банкиров?

— Не знаю, — задумчиво ответил старший из христиан. — Надо будет сообщить ему...

Через два дня бомбейские батальоны двинулись на восток — к горному проходу Хассангери. Хороших дорог не было и в помине; проводники-христиане вели бомбейцев по тропам через мирные рисовые поля и рощи кокосовых пальм. За войском плелся караван носильщиков, нагруженных провиантом, снаряжением, палатками и имуществом офицеров. Не желая расставаться с привычным комфортом, офицеры захватили с собой жен, всяческую домашнюю утварь и даже собак и кур...

Чем дальше армия уходила от узкой полоски серого прибрежного песка, тем величественнее становилась природа. Потянулись цепи красных латеритовых холмов. Редкие пальмовые рощи начали уступать место густым джунглям, которые тянулись до самых подножий Западных Гат.

Край словно вымер. Хозяева рисовых полей и черных долбленок на берегах горных рек при виде красномундирного бомбейского воинства прятались всей деревней во главе со своими гаудами в окрестных чащобах.

— Вот так красота! — невольно вырвалось однажды у Джеймса. Он был очарован дикой прелестью этого края, созданного, кажется, для безмятежного счастья.

— Красота красотой, а ухо держи востро, — ворчал Сандерс. — Тут тебе не бомбейский променад...

Сандерс оказался прав. Когда они помогали команде кули растаскивать большой завал при входе в густую рощу, сбоку вдруг раздался гром копыт, и майсурские всадники с криком «Аллах-о-акбар!»[107] ринулись на отряд.

Джеймс едва не погиб во время этой неожиданной атаки. Он растерялся, выронил мушкет и кинулся в сторону. Но чья-то длинная рука ухватила его за шиворот и бросила на землю. А в следующий миг над Джеймсом птицей взвился на дыбы храпящий конь. Быстрый как молния удар клинка, который должен был развалить череп Джеймса, обрушился на соседа-йоркширца.

— Балда! — гаркнул Сандерс, выпуская его воротник.

Джеймс поднялся на ноги. Лицо у него было белее мела. Майсурцы галопом уносились прочь. Солдаты беспорядочно палили им вслед, и один из всадников мешком свалился с коня на землю.

Вместе со всеми Джеймс побежал к вражескому совару. Тот был уже мертв. Тюрбан слетел с бритой головы. По черной бороде и усам изо рта текли струйки крови. На военной блузе из грубого серого сукна расплылось красное пятно.

— Ну, поразевали рты! — важно сказал Сандерс, расталкивая молодых солдат, которые сгрудились вокруг убитого. Он наклонился над мертвецом, выдернул у него из-под рубахи узкую полоску материи и развязал узелок посередине. Оттуда посыпались золотые и серебряные монеты.

— Немного! — огорченно резюмировал Сандерс. Поиграв монетами на ладони, он словно невзначай сунул их в карман. — Видно давно жалованье получил, бородач...

Кроме йоркширца, погибли еще с десяток солдат. Явился пастор. Кули тотчас же принялись копать у обочины рисового поля братскую могилу для зарубленных, а солдаты двинулись дальше, озираясь по сторонам и держа наготове мушкеты.

В бомбейских казармах Джеймс успел наслышаться от бывалых служак о том, как ведутся войны в Индии. Однако рота Топсфилда не участвовала в разгроме Онора, и это была первая в его жизни стычка с врагом. Джеймсу становилось не по себе, когда он вспоминал, какими глазами смотрели солдаты на горстку монет, отнятую у мертвого совара. Помимо воли, он то и дело поглядывал на карман Сандерса — ему казалось, что карман полон крови...

— Что глядишь? — усмехнулся тот, перехватив взгляд Джеймса. — В другой раз не зевай — твое будет. Хочешь — бери пару монет. Мне не жалко.

— Не нужны они мне, — отвернулся Джеймс.

— А, понятно! — снова усмехнулся Сандерс. — Небось думаешь — вот ограбили покойничка. Так ведь из-за этих самых денег здесь война-то и идет, чудак-человек! В Лондоне, если тебя застукают в чужом доме, то посылают на галеры или в каменоломни. А здесь другое дело. Денежки эти еще знаешь как пригодятся!..

Джеймс молчал. Сандерс спас ему жизнь. Если бы не Сандерс, лежать бы ему вечно под пальмами у края рисового поля.

— Спасибо, Билл, — сказал он.

Сандерс махнул рукой:

— Ладно, сочтемся. В другой раз дурака не валяй — от всадника не убежишь. Нашел отца в Бомбее?

— Нет его там. Лет пять назад он подрядился лить пушки какому-то навабу, а где сейчас — неизвестно...

Сандерс пожал плечами.

— У меня таких забот, слава богу, нет. Моя почтенная мамаша подкинула меня в младенчестве на порог одной важной даме, а та определила бедное дитя в сиротский приют. Эгоистки, не правда ли?

Батальоны все ближе подбирались к могучим сизым грядам Западных Гат. Одна за другой следовали короткие стычки с майсурцами. Донимали солдат и вражеские ракетчики. Из-за какого-нибудь ближнего пригорка с визгом летел металлический снаряд, оперенный бамбуковыми прутьями. В головке снаряда сверкало острое лезвие. Попадание такого снаряда означало смерть или тяжелое увечье. Иные из ракет с треском взрывались, взметая пыль и мелкие камни.