– Тогда пойдем. – Мои глаза заискрились смехом. – Хочу видеть лицо Драгана, когда ты, крылатый педиатр, сообщишь ему о том, что сын и дочь отправятся с нами в Чернобыль и преисподнюю!

Что вспоминается, когда думаешь о Провансе? Бесконечные лавандовые поля, потрясающие домики посреди виноградников, улыбчивые итальянцы, в которых можно влюбиться лишь за экспрессию в разговоре, бесподобная пицца и дурманящий воздух.Мои же воспоминания об этом рае на земле оставляли в душе горчинку. Сюда мы приезжали с Глебом, веселые и беззаботные, стоявшие друг за друга горой и жившие с убежденностью, что весь мир принадлежит нам. От красоты сиреневых полей до горизонта перехватывало дух. Воздух был наполнен ароматом лаванды и жужжанием пчел. Здесь брат заказал для меня те самые духи с флаконом в виде паруса, которые уже канули в прошлое – как и мы сами. Глеба уже нет в живых, да и я не человек.

– Не грусти, родная, – Горан обнял меня, когда из самолета мы пересели в вертолет. – Все будет хорошо.

Не имелось нужды объяснять ему, что я чувствую, он и так это знал. Стальное кольцо, сжавшее талию, развеяло грустные воспоминания и изгнало холод из души, позволив сосредоточиться на красоте того дивного края, что нежился под солнцем. Время цветения лаванды еще не пришло, но Прованс, своим великолепием певший гимн жизни, и так поражал в самое сердце.

Водная гладь с белоснежными птичками–яхтами сменялась на водопад, похожий на конский хвост, что белым дымом низвергался вниз из расщелины в скале, которая походила на перезрелый лопнувший инжир. Живописные развалины старых замков хмуро взирали с высоких холмов на маленькие, покрытые красной черепицей уютные домики, что жались друг к другу в долинах.

На заболоченных землях паслись белые дикие лошади, а над ними пролетали стаи розовых, как юный закат, длинноногих фламинго. Между бесконечных полей белоснежный пароход утюжил голубой атлас реки, создавая водную «галочку». По земле шустро бежала тень от пушистого, как перины в старых замках, облака.

Душу охватило восхищение и одновременно ярость. Этот мир так прекрасен! Не позволю его уничтожить! Ни Архангелам, ни демонам, ни лично Люциферу, ни людям!

– Ты дрожишь, любимая, – Драган прижал меня к себе.

– Это от злости!

– Неожиданно! Не твой любящий тебя безумно супруг тому виной, надеюсь?

– Нет. А что это? – я улыбнулась и указала на виноградники, над которыми мы пролетали. Половина из них уродливыми кочерыжками, похожими на стволы деревьев с обрубленными ветками, торчала из земли, а на других между зелеными лозами был насыпан белый камень размером с детский кулачок.

– За день известняк накапливает тепло, а ночью отогревает виноград.

– Прямо как ты меня.

– И ты меня! Между прочим, ты знала, жизнь моя, что треть всего розового вина в мире производится именно в Провансе?

– Я уже и забыла, какое оно на вкус! – пожаловалась мисс Хайд, развернувшись к нему и кивнув на безмятежно, несмотря на шум, спящих в колыбельке наследников.

– Хочешь, из солидарности тоже не буду пить?

– Нет уж, не надо таких жертв.

– Как скажешь. А вот, кстати, и оно. – Горан кивнул на проплывающее внизу шато из серого камня с башенками, похожими на шоколадные трюфеля. Отсюда, с высоты, оно казалось игрушечным макетом.

– Жаль, что мы ненадолго. – Вздохнула я, когда наша «мушка» зависла над вертолетной площадкой на крыше.

– Когда–нибудь проведем здесь несколько недель только вдвоем. Оно никуда не денется, это же наша собственность.

– Все время забываю, что ты старый капиталист!

– В тебе опять проснулся коммуняка? – в глазах мужа заплясали черти. – Помню, когда мы летели на остров Лилианы, ты, моя коммунистка, весьма качественно меня, э–э, раскулачила! Два раза подряд!

– Размечтался! – сквозь смех фыркнула я и выпрыгнула из севшего вертолета.

К сожалению, гулять по прекрасному парку, который был виден с крыши, времени не имелось. Перекусив и покормив детей, мы поехали к монахине. Автомобиль несся по дороге – такой ровной, хоть в бильярд играй, как говорил Глеб. Теплый ветер с запахом цветов залетал в салон и трепал волосы, но мне было не до него – мимо проносились такие виды, что захотелось стать художником, однако пара монахинь, встреченных по дороге, напомнила мне о цели визита. Сидящий рядом Арсений проводил их взглядом и толкнул меня локтем в бок.

– Хочешь анекдот?

– Пошлый?

– Неа.

– Ты знаешь не пошлые анекдоты? – усомнилась мисс Хайд.

– Слушай. – Он кивнул. – Бывают ли двухметровые пингвины? Нет. Черт, значит, монашку сбил!

– Бить тебя некому! – я все же улыбнулась.

Природная красота, щедро согретая солнцем, стала еще прекраснее, когда мы вышли из машины. Остаток пути до аббатства пришлось проделать пешком, но я ничуть об этом не сожалела.

Под ногами похрустывала мелкая галька, солнечные лучи гладили лицо, щебетали птахи, ветер что–то нашептывал на ушко стройняшкам кипарисам, которые зелеными свечками тянулись в небо. По бокам убегали вдаль лавандовые «грядки» – пока, к сожалению, не цветущие. Хотелось забыть об аде и просто улыбаться, кожей и душой впитывая янтарный вечерний свет.

А вот и само аббатство показалось на горизонте. Аскетичная серая коробка в несколько этажей с крохотными окнами и единственным украшением в виде приземистой колокольни вполне органично смотрелась бы в фильме о мушкетерах или инквизиторах, ведущих на сожжение очередную ведьму. В противовес мрачности средневековой обители вокруг цвела, казалось, каждая мало–мальски подросшая травинка, радуя взор всеми оттенками радуги.

Мы прошли по аллее из оливковых деревьев с листвой, словно припорошенной пылью, и вошли в ворота, что держались на проржавевших петлях, очевидно, только благодаря истовым молитвам монахинь. Ветерок толкал рассохшиеся створки, заполняя все пространство вокруг на редкость противным скрипом. Прямо за воротами пасся небольшой рыжий пони. Разглядывая нас, малыш заморгал, и его падающая на длинные ресницы челка запрыгала в такт.

– Кого–то он мне напоминает. – Я посмотрела на Сеню, едва сдерживая смех.

– Это намек на то, что я тот еще жеребец? – он приосанился, не ожидая подвоха.

– Скорее на то, что по тебе парикмахер соскучился.

– Злая! – зацокал разозленный санклит.

Стоило нам ступить на брусчатку внутреннего двора, как заговорили колокола. Один, видимо, самый крупный, мощно бухал, заставляя проснуться и сбежать без оглядки всю окрестную нечисть. Огромные, по виду напоминающие кленовые, листья шелковицы, растущей в центре, вздрагивали ему в такт. Другие колокола, помельче, наполняли воздух нежным изысканным перезвоном.

– Ну, господа бессмертные, кто пойдет на исповедь? – мисс Хайд окинула свою «свиту» внимательным взглядом. – Арсений?

– А чего сразу я–то опять? – возмутился он. – Меня уже вообще, это, к святым зачислять пора!

– Раз надо, значит, зачислим! – захлебываясь смехом, пообещал глава клана.

– Ну и чо вы ржете–то? – санклит насупился.

– Прости! – я с трудом устояла на ногах от хохота. Пришлось опереться рукой на стену, которая, возможно, помнила тамплиеров. А мне вспомнилось, как Глеб говорил, что «солнышко прогрело камни, и на нас дохнули века». Да, так и есть – от теплого светло–серого камня шел запах, не похожий ни на что другое.

– Пусть вон лучше Ковач идет! – «перевел стрелки» Сеня.

– Зачем? – богомол, перекатывающий во рту травинку, ухмыльнулся. – Я грешу с удовольствием!

– Ага, – не удержалась моя вздорная половина, – ты когда грешил–то в последний раз?

– Ах ты! – мужчина рассмеялся. – Не всем же жить в условиях секс–марафона, как некоторым!

– Завидуйте молча! – парировала я.

– Вот именно! – поддержал меня Драган, притянув к себе.