Кто-то громко требует тишины: жена рабочего Ястринского расскажет, как уходили за своей голубой мечтой — главным выигрышем Стрегор с супругой.

Все скорехонько до отказа набивают рты и с раздутыми щеками, давясь куском, вперяют взоры в маленькую женщину.

— Тихо. Я не могу кричать, — начинает жена Ястринского. — Так вот, Анна Марковская сегодня принялась за стирку ни свет ни заря. Сами знаете, как у них: ничего-ничегошеньки нет, ни напитков, ни наедков, одно только мыло, щелок да щетка. Многие еще спали, а мне дурной сон привиделся, я вскочила и слышу, как она шмурыгает щеткой.

Когда завод дал первый гудок, она уже развешивала свои постирушки. Постельное белье да рубашки, мужнюю и свою. Я подошла к ней сказать, чтобы не выливала воду с синькой, потому как я тоже собираюсь стирать ближе к полудню. «Хорошо», — ответила она коротко, как обычно.

— Что вас печалит? — спрашиваю. Она глубоко вздохнула и горестно покачала головой. — Вы небось когда-нибудь жили в достатке, — сказала я, — раз бедность так вас угнетает? И ты, и твой муж, — говорю, — прямо-таки больные от бедности.

Видно было, что ей неохота говорить об этом. «Ястринская, — сказала она, — можешь забрать синьку».

Тут дверь толкнул Стрегор. Вы знаете, лицо у него как у какой-нибудь терпеливой твари. С этакими большущими глазами, как у запряженного в ярмо вола. Ну а тут рот разинут от бега, насилу удерживается, чтобы тотчас не кинуться к шкафу. Глаза так и зыркают вовсе стороны. «Анна, — кричит, — давай прихорашивайся, давай прихорашивайся!»

«Выиграли?» — вдруг спрашивает Анна и этак руки перед собою складывает от радости.

А Стрегор уже стряхнул с себя башмаки, хватает таз, наливает в большую кастрюлю горячей воды и ну плескаться, вода обжигает его, а ему нипочем, знай себе оттирает свои патлы.

Жена его мигом — к зеркалу, пригладила волосы, скинула домашнюю юбку, праздничную натянула и, как будто нет меня там, Стрегору бросила чистую рубашку. Тот раздеваться начал.

Я из комнаты выбежала, стала у двери и думаю: дай бог вам удачи.

А когда вышли они, еще подумала: будто воскресенье сегодня. Так и сияют оба. При виде меня взяли себя в руки. Анна обняла и поцеловала меня: «Да пребудет с тобой бог, Ястринская, хорошая ты женщина, буду болеть о тебе».

— Так вы не вернетесь? — спросила я их.

«Нет, нет», — в голос отвечают оба, и Стрегор протягивает мне руку.

— А с пожитками что будет? — спрашиваю.

«Можешь все забрать себе», — отвечает Анна.

Ну так благослови вас бог.

Стрегор был уже у сушилки. Анна еще раз улыбнулась мне и побежала за мужем. Гордо шагали они, дружно.

Я призадумалась: вот ведь повезло людям. Как выйдут из банка, сразу купят господское платье… А переодеваться где же?.. Я забежала к ним в дом. Пересчитать свои сокровища. Шкаф, комод — все открыто настежь. А в шкафу платья разбросаны. Тоже моими будут. Большое для меня подспорье: распродам что-нибудь, смогу взять у знахарки самого лучшего снадобья от грудной болезни.

— А ты не боялась, что тебе не поверят насчет завещания? — спрашивает какой-то рыжеволосый умник-возница.

— Ни капельки не боялась. Если кому-то большой кусок достался, почему бы человеку бедному крошки не подобрать? Иль не правда?

— Правда, правда, давай продолжай. — Головы опускаются к тарелкам: еда остывает.

— Погодите. Что же еще? — Ястринская задумывается. — Больше ничего сказать не могу, потому что не видала. По крайности представляла себе: вот сейчас они уже кредитки пересчитывают. А куда спрячут их? Воры бы не подстерегли… Вот уж и полдень, куда они зайдут перекусить?.. Ну, а в общем-то я радовалась, что и мне перепало. И уже ломала голову над тем, как бы все к себе перетащить… Как вдруг прибегает Амбош и кричит: «Где Стрегор?» Я смотрю на него и рукой машу: что, может, и ты от него подарка ждешь?

«Ястринская, Ястринская, — вздыхает Амбош, — что-то теперь будет! Скажи, случалось, чтобы Стрегор человека убил?»

Я мигом все сообразила. Не выиграли они. Над ними подшутили. Быстренько развешала я по местам одежду, что была в доме. Затолкала обратно ящик комода, шкаф закрыла, потом подбросила в плиту две лопаты угля, чтобы Анна, когда они вернутся, смогла что-нибудь сварить. Амбош свидетелем — ничего я не тронула. Под конец заперла дверь на ключ.

Ястринская высоко подняла ключ над головой и упала на стул.

Тут пошли домыслы и пересуды. А вдруг они таки выиграли, и что вначале было задумано шуткой, обернется удачей… А Вардю Стрегор глаз расшиб, словно окно разбил… Посмеет ли он после этого вернуться в карьер?.. Должен вернуться… работа… где ее найдешь… Народные столовые пока не учредили. Кто подаст такому молодому да здоровому, коль пойдет он христарадничать?.. И еще: небось они только ночью крадучись проберутся домой, а наутро Стрегор заявится в карьер… Вычтут у него за один день да еще оштрафуют. Неужто Вардю расскажет обо всем в конторе? Авось промолчит.

Заревел гудок. Дремавшая собака, которая кормилась при столовой, вскочила и залилась диким лаем. Рабочие один за другим выкатывались наружу.

Время близилось к трем. Все уже утратили интерес к Стрегору и Вардю, правый глаз которого окровенело смотрел на мир из темного круга.

Больше по Вардю вроде бы ничего не было заметно. Он был такой же, как всегда. Стоял на террасе, постукивая по голенищу сапога вишневой палкой, потом взбирался на другую террасу и, бросив несколько слов, поворачивался к вагонеткам. И только тот, кто, присмотревшись к нему, видел его налитые кровью глаза, тотчас вспоминал о Стрегоре.

Но вот раздался гудок с какого-то завода, где в три часа работа приостанавливалась. Рабочие в карьере тоже делали передышку. Вардю в это время находился наверху.

Яно Господар указал в сторону ворот. И по нему видно было, что он с трудом сохраняет серьезность.

Между двумя серыми глиняными стенами к карьеру приближались Стрегор и Анна. Впору было посмеяться над тем, что они вернулись. Но как они выглядели! Словно шли с похорон… Эта праздничная одежда… И оба глядят в землю… Будто Адам и Ева в воротах рая, а за ними незримый ангел с мечом.

Что-то сейчас будет? Вардю еще наверху, подойдет ли к нему Стрегор или подождет, пока надсмотрщик сам на него наткнется? И вперится в него своим окровенелым глазом. В Вардю конечно вспыхнет жажда мести. Уж лучше б они пришли завтра. И по крайности не в праздничном платье.

Тут Анна как-то незаметно повернула назад. Стрегор остался один и, набычившись, двинулся вперед. Этак неторопливо. Вот он невольно остановился. Уж конечно в голове у него ворочаются тяжелые мысли. Как поступит с ним Вардю? А вдруг зря он вернулся: его уже выкинули с работы.

Лицо Стрегора словно застыло. Походка такая, будто он не уверен, что ступает по земле. Знакомые лица мелькают перед ним, а он шагает с террасы на террасу и во всем карьере видит одного только Вардю.

Но вот надсмотрщик спустился вниз. Он уже засек, что кирки здесь молчат.

Правый глаз он теперь прикрывает платком, а завидев Стрегора, отнимает платок от глаза.

Теперь уже Стрегор видит во всем карьере один только окровенелый, обведенный черным кругом глаз и идет к надсмотрщику.

Он становится перед Вардю и подставляет лицо.

— Ударь.

Люди стоят и смотрят.

Ударит Вардю в подставленное лицо или нет? Одно дело — врезать вдруг, улепетывая, как сделал это Стрегор, но совсем другое — ударить в беззащитно придвинутое к тебе лицо, это куда мучительнее.

Вардю весь красный. Но не шелохнется. Он заставляет Стрегора ждать, ждать удара. И тут сердца у всех дрогнули: — Иди на свое место! — гаркнул Вардю.

Стрегор перевел дух, повернулся и пошел к огромной глиняной глыбе. Стал перед нею в своем праздничном костюме. Видно было, что ему не по себе. На нем блестящие черные сапоги, узкие суконные брюки и куртка, в руках новая шляпа с узкими полями. Куда деть эту шляпу и эту куртку?

Стрегор притягивает Вардю, как магнит железо. А ведь он хотел остаться наверху.