Кухонное окно, за которым тем временем готовила обед госпожа Хорват, ослепительно блестело, и подручные не могли видеть, как то и дело замирала в ее руке деревянная ложка и хозяйка, вытянув шею, с любопытством поглядывала на борцов.

Через час госпожа Хорват прервала состязание: — Идите обедать! — постучала она ложкой в окно. Парни ввалились разгоряченные, расслабленно покачивая огромными ручищами, и набросились на еду, с восторгом уплетая внушительные порции.

Борьба под шелковицей продолжалась и в последующие дни. Иногда окно кухни распахивалось, и в его проеме появлялась госпожа Хорват, соблазнительная, пышнотелая соломенная вдовушка. Завидев ее, подручные боролись как одержимые: один скрежетал зубами, другой кусался, пинал противника или, в нарушение правил, пускал в ход кулаки. А вечерами, уже устроившись на ночлег, парни гоготали, потешаясь над хозяйской женушкой. Все они раньше были добрыми приятелями, но теперь за обедом ревниво заглядывали друг другу в тарелки — ведь благосклонность свою госпожа Хорват каждый день отмеряла половником или вилкой, которой раздавала мясо.

В ожесточенных схватках к первенству рвался Пишта, он был невысок ростом, приземистый, иссиня-черные волосы, густая щетина на скулах и затуманенный взгляд налитых мраком глаз делали его похожим на буйвола.

Вот уже второй день его главным соперником был рослый Ковач, и за едой самая большая порция доставалась то одному, то другому. Перед кухонным окном, которое теперь всегда было распахнуто, они бились так, будто в окне том стояла их возлюбленная и ждала победителя.

В четверг, когда дел в лавке обычно было немного, устроили финальное состязание. На кухне по этому случаю готовился обед повкуснее, а к ужину даже купили рыбу. Госпожа Хорват нарядилась в новое платье, вокруг носа у нее белели следы пудры. С раннего утра сердца подручных взбудораженно колотились; наконец на колокольне зазвонили полдень, от волнения у парней задрожали поджилки, лица побагровели. На этот раз они скинули рубахи — решили бороться обнаженными по пояс. Ковач, чтобы легче было уходить от противника, намазался салом, Геза хлебнул для бодрости свежей свиной крови, Пишта проглотил несколько кусков сырой говядины, а четвертый влил в себя полбутылки вина. Играя мышцами, они вразвалочку двинулись к шелковице. В зеленой листве прошелестел залетный ветерок. В небе, хлопая снежными крыльями, стайкой кружили голуби. Звон колоколов стих, растаял, как дым.

Геза вынес хозяйке стул, и борьба закипела. В пылу схватки парни то и дело налетали на дерево, которое роняло на них черные ягоды. Во двор незаметно вошли две молодки и, забыв прикрыть за собой калитку, испуганно уставились на борцов. Потом к молодкам присоединилась старуха, рядом с ней стоял внук с ученической сумкой через плечо.

А борцы, даже не замечая зрителей, ревели, будто свирепые штормовые волны, с хриплым свистом вырывался из легких воздух, земля под ногами дрожала. Они падали, поднимались и снова, набычившись и оскалив зубы, набрасывались друг на друга.

Но вот, решительно раздвинув зрителей, между старухой и двумя молодками встал коренастый мужчина в залоснившейся кожанке. На его круглом лице светились умные, пронзительно-ясные глаза. Это был Хорват.

— Ах вы черти! — с ревом кинулся он к шелковице, заметив, что и жена его тут — раскрасневшись, таращится на подручных.

Госпожа Хорват вздрогнула и вскочила со стула. Она долгим, оторопелым взглядом посмотрела на мужа и хрипловатым от смущения голосом бросила все же подручным: — Ну, продолжайте, — потом глубоко вздохнула и уже увереннее добавила: — Ну что же вы, продолжайте.

Разъяренный Хорват втянул голову в плечи, он был подобен сейчас сжатой до отказа пружине: того и жди, развернется и влепит жене пощечину. Наступила гнетущая тишина. Хорват вскинул голову и, задыхаясь, с минуту смотрел на курящийся из трубы дымок, будто хотел — дыму вслед — выпустить в небо переполнивший душу гнев. Но вот он перевел взгляд на двор и, точно в дурмане, снова увидел перед собой оробевших подручных и жену, которая, подбоченясь, одобрительно поглядывала на них.

— Чего это парни бездельничают? — был первый вопрос Хорвата. Гнев в его голосе поумерился.

— А что? Мясо уж разделано, — раздался враждебный ответ, — да и время обеденное, какие могут быть дела!

— Ох, Анна, Анна, — опустил голову Хорват, — опять ты взялась за старое.

Она ведь и прежде, случалось, заводила шашни с кем-нибудь из подручных, но чтобы так, в открытую, при народе выбирать себе полюбовника, это уж свинство. Мясника снова охватила какая-то тихая, грустная злость. Ему захотелось немедля сгрести подручных в охапку и вышвырнуть за ворота, а женушку свою белокурую ухватить за волосы и об стену ее, об стену… но взгляд его приворожило к себе упругое, жаркое тело жены с атласной, по-девичьи гибкой шеей… он почувствовал, что если сейчас осрамит ее, она этой же ночью назло сговорится с кем-нибудь из парней и уйдет из дому… в растерянности Хорват снова поднял глаза на небо, и, точно подсказанная горячим солнцем, его осенила мысль… он ведь тоже боролся в молодости… здоров был, как бык, всех подряд валил с ног… недаром ходил он в цирк изучать приемы. Тут ему вспомнился один прием, за который в свое время пришлось выставить немало вина. «Подпусти противника поближе, — учил его цирковой борец, — потом руку слегка отведи да и ткни ему кулаком в поддых, вроде как ненароком, и пыхти, будто борешься, жми его, чтоб вздохнуть не мог, он и сомлеет».

— Ну что же, боритесь, — нарушил молчание Хорват, — а я погляжу на вас.

Парни не шелохнулись.

— Ну, начинайте же, чего испугались? — подхватила хозяйка.

И они снова бросились друг на друга.

Хорват сел, тихонько ворча себе под нос, и стал поглядывать на жену, на парней. Он видел, как подручные бросали на его жену лихорадочные, шальные взгляды, и видел, как та, разинув рот от волнения, таращила глаза на могучие их тела, поросшие волосами груди. «Да ведь она будто пьяная…» Сердце у мясника бешено застучало. «Анна… опомнись, Анна», — хотел он крикнуть жене. «Что же делать?» — пытался собраться с мыслями Хорват. От возбуждения у него тряслись колени, руки сжимались в кулаки, а порой ему казалось, что он кого-то душит ими. Перед глазами волнами колыхались молодые тела вновь распалившихся парней. Слышался отчаянный топот, шлепки, надрывные хрипы. Они кусали губы, судорожно выгибали шеи и тискали друг друга в железных объятиях. Лицо Анны зарделось; прикрывая ладонью рот, чтобы не закричать ненароком, другой рукой она нервно барабанила по колену. Хорват тяжело вздохнул. Он нутром ощутил, как трепещет в эту минуту все ее тело, и вспомнил, с каким раздражением отталкивала его жена, когда он и так и этак пытался подкатиться к ней под бочок, — она была холодна. Теперь же душа ее блудная так и ликует, вся устремленная к борющимся парням. Видя, как Пишта снова и снова прижимает Ковача к земле, а тот, будто утопающий, все же выныривает из-под навалившегося сверху противника и гордо оглядывается на хозяйку, Хорват понимал, что она негласно уже обещала себя победителю. Разве мог он надеяться отстоять жену в этом яром разгуле молодой необузданной силы?

Пока бушевала решающая схватка, мясник постепенно собрался с духом. Спасительная мысль улыбкой скользнула по его лицу. Он вскочил и радостно завопил:

— Жми! Жми его крепче!

И, с неожиданной резвостью бросившись к борющимся, нагнулся над Ковачем — проверить, не побежден ли он, не поленился даже подсунуть два пальца ему под спину.

— Не коснулся! Встать, давайте сначала!

— Оставь их, чего лезешь судить! — полоснул его окрик жены.

Хорват, оглянувшись, только рассмеялся и продолжал подзадоривать парней, чтобы как следует измотались.

Вот Ковач как будто выдохся в объятиях Пишты, чуть расслабился, и этого было достаточно: тот навалился, притиснул его к земле и, пыхтя, придавил коленом — положил на лопатки.

Они, отдуваясь, поднялись. Один из подручных стал сворачивать одеяла. Остальные, одурев от усталости, глазели на победителя — он сопел, прижимая к груди пудовые кулачища.