Но жандарм по природе своей безопасен, он друг толпы, покровитель уличного мальчишки, с которым может порой даже поболтать.

И вот когда собравшиеся увидели этих безобидных солдат, они затянули известную песню:

Послушайте, кто хочет:

Один жандарм хохочет,

А прочие хохочут Над тем, что он хохочет.[29]

Жандармы в самом деле рассмеялись.

Но сквозь смех они по-отечески предупредили толпу, предложив всем разойтись по домам и не шуметь.

До сих пор все шло хорошо, и толпа, возможно, последовала бы этому доброму совету, как вдруг с улицы Сен-Дени в сопровождавшем жандармов хоре стали раздаваться сольные оскорбления.

К оскорблениям прибавилось сначала несколько камней, потом — целый шквал их.

Но можно подумать, что именно об этих солдатах мой собрат Скриб изрек ставшие крылатыми слова:

Ведь старый воин все сносить умеет И не роптать.[30]

Жандармы все снесли и роптать не стали.

Они невозмутимо приблизились к баррикадам и стали разбирать их одну за другой.

До сих пор все было как обычно, то есть ничего особенно опасного не произошло. Но если нашим читателям угодно будет взглянуть на угол Железной улицы, они увидят, что это спокойное положение грозило вот-вот усложниться.

Один из самых старательных строителей баррикады на улице Сен-Дени против улицы Гренета был наш друг Жан Бык.

В числе тех, кто распрягал лошадей, было тоже несколько наших знакомых.

Бунтовщиками оказались наши старые друзья: Кирпич, Туссен-Лувертюр и папаша Фрикасе.

На некотором расстоянии от них действовал в одиночку малыш Фафиу.

Каждый старался как мог, и, по мнению знатоков, баррикада удалась на славу.

Итак, со своего места на Железной улице Сальватор снисходительно наблюдал за описанными нами сценами; он уже собирался уходить, опечаленный жалкой ролью, которую играли несчастные простаки, одураченные злосчастными призывами "Да здравствует свобода!", но случайно увидел Жана Быка и его друзей, укрепляющих свою баррикаду.

Он пошел к плотнику и, взяв его за рукав, тихо окликнул:

— Жан!

— Господин Сальватор! — обрадовался плотник.

— Молчи, — приказал тот, — и следуй за мной.

— Мне кажется, господин Сальватор, что, если дело у вас ко мне не срочное, лучше бы поговорить в другой раз.

— То, что я тебе хочу сказать, не терпит отлагательства. Ступай за мной не мешкая.

Сальватор увлек за собой Жана Быка, к огромному сожалению последнего, судя по тоскливому взгляду, каким тот окидывал баррикаду, потребовавшую стольких его трудов, а теперь его так решительно заставляют покинуть ее!

— Жан! — начал Сальватор, когда они отошли шагов на тридцать от баррикады. — Я тебе когда-нибудь давал плохие советы?

— Нет, господин Сальватор! Однако…

— Ты мне доверяешь?

— Еще бы, господин Сальватор, но…

— Ты полагаешь, я могу предложить тебе что-нибудь плохое?

— Да нет, что вы, господин Сальватор! Просто…

— Тогда немедленно ступай домой.

— Это невозможно, господин Сальватор.

— Почему?

— Потому что мы решились.

— Решились на что?

— Покончить с иезуитами и длиннорясыми!

— Ты пьян, Жан?

— Богом клянусь, господин Сальватор, за целый день я капли в рот не брал!

— Значит, вот почему ты несешь вздор?

— Если бы я посмел, — сказал Жан Бык, — я признался бы вам кое в чем, господин Сальватор.

— Слушаю тебя!

— Меня мучает жажда!

— Тем лучше!

— Как это лучше?! И это говорите мне вы?

— Идем-ка со мной!

Сальватор взял плотника за плечо и подтолкнул ко входу в кабачок. Там он усадил его на стул и сам сел напротив.

Он спросил бутылку вина, и плотник осушил ее в одно мгновение.

Сальватор следил за ним с неподдельным интересом любителя естественной истории.

— Послушай, Жан, — продолжал комиссионер, — ты добрый, славный, честный малый, что доказал не раз. Поверь: тебе лучше оставить на время в покое иезуитов и длиннорясых.

— Но, господин Сальватор, ведь мы переживаем революцию! — возразил плотник.

— Эволюцию, хочешь ты сказать, мой бедный друг, и ничего больше, — заметил Сальватор. — Да, ты можешь наделать много шуму, но, поверь мне, ничего хорошего из этого не выйдет. Кто тебя привел сюда в такое время, когда ты должен был бы спать? Говори откровенно!

— Фифина! Сам-то я сюда не собирался, — признался Жан Бык.

— Что она тебе сказала?

— "Пойдем поглядим на иллюминацию!"

— И все? — настаивал Сальватор.

— Она прибавила: "Возможно, там будет шум, мы славно повеселимся!"

— Нуда! И ты, мирный человек, относительно богатый, потому что генерал Лебастар де Премон назначил тебе тысячу двести ливров ренты, ты, любитель полежать после трудового дня, вдруг решил поразвлечься и пошуметь, вместо того чтобы слушать шум из окна собственного дома!.. А как Фифина узнала о том, что здесь произойдет?

— Она встретила господина, который ей сказал: "Нынче на улице Сен-Дени будет жарко, приводи своего мужа!"

— Кто этот господин?

— Она его не знает.

— Зато я знаю!

— Как знаете?! Стало быть, вы его видели?

— Мне ни к чему видеть полицейского, я его нюхом чую!

— Вы думаете, это был шпик? — вскричал Жан Бык и сердито нахмурил брови, будто хотел сказать: "Жаль, что я раньше этого не знал, уж я бы пробил ему башку!"

— Существует в правосудии такое правило, дорогой Жан Бык; оно гласит: "Non bis in idem"[31].

— Что это значит?

— Дважды одного человека не наказывают.

— А я его уже наказал? — удивился Жан Бык.

— Да, друг мой: ты едва его не задушил однажды ночью на бульваре Инвалидов, только и всего.

— Неужели вы думаете, что это Жибасье? — вскричал плотник.

— Более чем вероятно, мой бедный друг.

— Тот самый, про которого все в квартале говорят, что он строит Фифине глазки? О, пусть только попадется!

И Жан Бык кулаком с голову ребенка погрозил небу, где Жибасье, конечно, не было.

— Речь сейчас не о нем, а о тебе, — сказал Сальватор. — Раз ты имел глупость сюда явиться, тебе хотя бы должно хватить ума убраться отсюда по-хорошему, а если останешься еще хоть на полчаса, тебя убьют как собаку.

— Ну, уж я дорого продам свою жизнь! — сердито крикнул плотник.

— Лучше отдать ее за правое дело, — решительно сказал Сальватор.

— А разве сегодня вечером мы воюем не за правое дело? — удивленно спросил Жан Бык.

— Сегодня вечером все затеяла полиция, а ты, сам того не подозревая, воюешь за правительство.

— Фу! — бросил Жан Бык.

Немного подумав, он прибавил:

— А ведь я тут с друзьями!

— С какими друзьями? — спросил Сальватор, узнавший в толпе лишь силача-плотника.

— Да как же! Здесь и Кирпич, и Туссен-Лувертюр, и папаша Фрикасе, и другие.

Шут Фафиу, к которому плотник по-прежнему ревновал свою Фифину, входил в эти "другие".

— И всех их привел ты?

— Черт возьми! Когда мне сказали, что здесь будет жарко, я собрал всех своих.

— Хорошо! Сейчас ты выпьешь еще одну бутылку и вернешься на баррикаду.

Сальватор знаком приказал принести другую бутылку; Жан Бык осушил ее и встал.

— Да, — сказал он, — я вернусь на баррикаду и крикну: "Долой полицейских! Смерть шпикам!"

— И не думай это делать, несчастный!

— А зачем же мне еще оставаться на баррикаде, если я не буду ни драться, ни кричать?

— А вот зачем. Ты шепнешь Кирпичу, Туссену, папаше Фрикасе и даже шуту Фафиу, что я им приказываю не только сохранять спокойствие, но и предупредить остальных, что все вы попали в ловушку и, если не разойдетесь, в вас через полчаса начнут стрелять.

— Возможно ли, господин Сальватор?! — вскричал возмущенный плотник. — Стрелять в безоружных!