К несчастью для достойного нотариуса, Сальватор не позволил ему долго заблуждаться на этот счет.

Читатели будут иметь случай убедиться в том, что положение метра Баратто было не совсем таким, каким оно ему представлялось.

Сальватор перешел ко второму параграфу статьи 255:

— "Если преступление совершено самим хранителем, он приговаривается к каторжным работам на установленный законом срок".

Нотариус сразу изменился в лице до неузнаваемости; Сальватор испугался, как бы его не хватил удар, и потянулся к звонку, чтобы позвать кого-нибудь на помощь.

Однако нотариус его остановил:

— Что вы собираетесь делать?

— Пошлю за доктором; мне показалось, что вам нехорошо, дорогой господин Баратто.

— Ничего, ничего, — сказал нотариус, — не обращайте внимания: со мной случаются голодные обмороки, а сегодня у меня столько дел, что я не успел позавтракать.

— И были не правы, — заметил молодой человек. — Дела — это прекрасно, но не в ущерб здоровью, и если вы хотите позавтракать, не стесняйтесь, я подожду, а потом мы возобновим наш разговор.

— Нет, нет, продолжайте, — поторопился возразить нотариус. — Я полагаю, вам осталось не так уж много мне сообщить; прошу заметить, что это с моей стороны всего лишь замечание, а не упрек, но вот уже десять минут мы обсуждаем Уголовный кодекс, словно вы следователь, а я преступник. Сократим наш разговор, прошу вас.

— Э, дорогой господин Баратто! — воскликнул Сальватор. — Надеюсь, что наш разговор затягивается не по моей вине: это вы чините всякого рода препятствия.

— Дело в том, — сказал нотариус, — что у вас по отношению ко мне вырвалось только что обидное словцо.

— Кажется, я сказал, что вы…

— Нет нужды повторять его, — перебил собеседника нотариус. — Я согласен об этом забыть и даже в память о вашем отце снова предложить свои услуги, но выразите вашу просьбу более разумным образом! Режьте меня на куски, но вы не сможете получить от меня то, чего у меня нет. Ну, ваше окончательное слово!

— Именно это я сейчас и сделаю, — ответил Сальватор. — И чтобы положить конец пустым разговорам, перейду от статьи двести пятьдесят пятой Уголовного кодекса к статьям тысяча триста восемьдесят второй и тысяча триста восемьдесят третьей Гражданского кодекса, часть третья, раздел четвертый, глава вторая. Наберитесь терпения, мы подходим к самому главному.

Нотариус снова хотел остановить Сальватора, но тот не дал ему времени это сделать и продолжал читать:

— "Статья тысяча триста восемьдесят вторая. Если один человек нанес ущерб другому, он обязан его возместить.

Статья тысяча триста восемьдесят третья. Любой человек несет ответственность за ущерб, который он причинил не только действием, но в результате небрежения или по неосмотрительности".

Сальватор поднял голову и произнес медленно, с расстановкой, не отнимая палец от раскрытой книги:

— Вот как закон наказывает правонарушителей. О гражданской смерти и поражении в правах я упоминаю просто для памяти: это лишь деталь целого. А теперь, когда я напомнил вам закон, позвольте мне повторить свою просьбу: не будете ли вы так добры передать мне завтра в девять часов утра пятьсот тысяч франков?

— Это все равно что биться головой об стену! — вскричал нотариус, делая вид, что пытается расшибить лоб об стол. — Это все равно что потерять рассудок, если, конечно, я его уже не лишился, потому что ваши слова представляются мне бессмысленными, а все происходящее — отвратительным кошмаром.

— Успокойтесь, честнейший господин Баратто, вы давно проснулись, и мне кажется, что вы сами это понимаете.

Нотариус еще не знал, что Сальватор ему скажет, но инстинктивно трепетал.

— Спрашиваю вас в последний раз, — произнес молодой человек, — вы мне клянетесь, что не получали и не видели завещания маркиза де Вальженеза?

— Да, да, клянусь перед Богом и людьми, что никогда не получал и не видел его завещания.

— В таком случае, — холодно сказал Сальватор, доставая из кармана бумагу, — я в свою очередь повторяю, чтобы вы не забывали: вы самый бесчестный мошенник, какого я когда-либо видел. Прошу!

Остановив левой рукой г-на Баратто, который, казалось, снова собирался броситься на него, правой рукой молодой человек поднес к его глазам завещание, которое он уже показывал, как помнят читатели, г-ну Лоредануде Вальженезу в шатильонской хижине, куда Жан Бык и его друг Туссен-Лувертюр столь грубо оттащили несчастного дворянина.

Потом он прочел следующие строки на конверте:

"Настоящий документ является моим собственноручным завещанием, второй экземпляр которого будет передан завтра в руки господина Пьера Никола Баратто, нотариуса, проживающего на улице Варенн в Париже. Оба экземпляра, написанные моей рукой, имеют силу оригинала.

11 июля 1821 года.

Маркиз де Вальженез".

— Только "будет передан", но ведь не "передан"! — вскричал нотариус.

— Верно, — подтвердил Сальватор. — Но вот тут под моим большим пальцем спрятано несколько слов, восполняющих этот пробел.

Он убрал палец, и метр Баратто, обливаясь холодным потом, прочел под приведенными нами строками:

"Получено мною, П.Н. Баратто".

Бесценная подпись сопровождалась витиеватым росчерком, на какие способны одни нотариусы.

Метр Баратто попытался вырвать завещание из рук Сальватора, как в подобных обстоятельствах хотел сделать и Лоредан де Вальженез; однако посетитель угадал это намерение и, предупреждая движение, так сильно сдавил его руку, что тот взмолился:

— Ах, господин Конрад, вы сломаете мне руку!

— Ничтожество! — поморщился Сальватор, выпустил нотариуса и убрал бумагу в карман. — Ты и теперь будешь клясться перед Богом и людьми, что не получал и даже не видел завещания маркиза де Вальженеза?

Он отступил назад, скрестил руки на груди и продолжал, глядя на нотариуса:

— По правде говоря, любопытно посмотреть, как далеко может зайти человеческая подлость! Вот передо мной негодяй, который, должно быть, полагал, что из-за его преступления несчастный молодой человек двадцати пяти-двадцати шести лет пустил себе пулю в лоб; и это ничтожество, этот мерзавец шел за его гробом, а потом зажил без угрызений совести, принимая общественное признание, которое просто сбилось с пути, когда заглянуло в его контору. Он жил как все, имел жену, детей, друзей, смеялся, ел, спал и даже не подумал, что его место — не в изящном кабинете за бюро работы Буля, а у позорного столба, на каторге, на галерах! Поистине, общество, где возможны такие чудовищные несправедливости, устроено дурно и нуждается в коренных преобразованиях.

Он нахмурился и уже в другом тоне произнес:

— Покончим с этим поскорее! Отец завещал мне все свое состояние, движимое и недвижимое: в качестве возмещения убытков, не говоря уже о преступлении, предусмотренном Уголовным кодексом, вы мне должны вернуть все имущество моего отца, оценивавшееся, согласно завещанию, в четыре миллиона франков. Прибавим сюда проценты с этой суммы за семь лет… ну, скажем, миллион четыреста тысяч франков, не считая сложных процентов, а также ущерба, нанесенного мне согласно статьям тысяча триста восемьдесят второй и тысяча триста восемьдесят третьей. Значит, если оставить на время в стороне вопрос об ущербе, вы мне просто-напросто должны в эту самую минуту пять миллионов четыреста тысяч франков. Как видите, моя просьба более разумна и скромна, чем вы говорите, раз то, что я требую, не составляет и десятой части моего состояния. Придите же в себя и покончим как можно скорее с этим отвратительным делом.

Нотариус, казалось, ничего не слышал; он стоял, глядя себе под ноги и свесив голову на грудь; застывшие руки его были словно приклеены к телу, как у манекена; подавленный, ошеломленный, уничтоженный, он был похож на последнего грешника перед карающим архангелом во время Страшного суда.

Сальватор похлопал его по плечу, чтобы вывести из оцепенения, и спросил: