Тем временем Элиза вертела пальцами и оглядывала спальню Жибасье.

Ей показалось, что размышления Жибасье продолжаются слишком долго и в конце концов он заснул.

— Эй, эй, друг Джиба! — сказала она, встала и подергала его за рукав.

— Что?

— Ты спать вздумал?

— Говорю же тебе: я думаю! — недовольно проворчал Жибасье. Он не спал, а слово в слово повторял про себя вчерашний разговор с г-ном Жакалем и начинал подозревать, вспомнив последний его вопрос: "Где празднуют свадьбу?", что начальник тайной полиции приложил руку к исчезновению ангела Габриеля.

Как только у него мелькнула эта мысль, он, не стесняясь, спрыгнул с постели и торопливо натянул штаны.

— Что это ты делаешь? — удивилась Элиза, явившаяся к каторжнику не столько за новостями, сколько, может быть, за утешениями.

— Как вредишь, одеваюсь, — отозвался Жибасье, торопливо натягивая на себя вещи одну за другой, словно за ним гонятся или в доме пожар.

Через две минуты он был одет с головы до ног.

— Да что с тобой? — спросила Элиза. — Ты чего-нибудь испугался?

— Я боюсь всего, дорогая Элиза, и, сверх того, еще многого! — торжественно произнес каторжник; несмотря на грозившую ему опасность, он был во всеоружии своего педантизма.

— Так ты напал на след? — спросила его жена Габриеля.

— Совершенно точно, — отвечал безупречный Жибасье, доставая из секретера банковские бредеты и золотые монеты.

— Ты берешь деньги! — удивилась Элиза. — Уезжаешь?

— Как видишь.

— Далеко? Очень?

— На край света, очевидно.

— Надолго?

— Навсегда, если возможно, — отозвался Жибасье, доставая из другого ящика пару пистолетов, патроны и кинжал; все это он рассовал по карманам своего редингота.

— Твоя жизнь в опасности? — спросила Элиза, все более удивляясь при вреде его приготовлений.

— Больше чем в опасности! — ответил каторжник, нахлобучивая шляпу.

— Ты же не собирался уезжать, когда я сюда вошла, — заметила жена Габриеля.

— Нет. Однако арест твоего мужа меня встревожил.

— Думаешь, он арестован?

— Не думаю, а уверен. А потому, любовь моя, позволь почтительно раскланяться! Советую тебе последовать моему примеру, то есть убраться в надежное место.

С этими словами каторжник обнял Элизу, расцеловал и скатился по лестнице, оставив жену ангела Габриеля в полной растерянности.

Внизу Жибасье прошел мимо комнатушки привратницы, не обратив внимания на славную женщину, протягивавшую ему письма и газеты.

Он так стремительно пронесся по коридору, отделявшему его от улицы, что не заметил и фиакра, стоявшего у подъезда, хотя это было редкое явление и для улицы и для дома, где жил Жибасье.

Не увидел он и четырех человек, стороживших у двери с обеих сторон; едва его заметив, они схватили несчастного за шиворот и втолкнули в фиакр раньше, чем он успел ступить на мостовую.

Одним из этих четверых был суровый Голубок, а руки Жибасье держал тот самый невысокий смуглый господин с усиками, которого он сразу узнал по смутному описанию Элизы: именно он подрезал крылышки ангелу Габриелю.

Через десять минут карета подъехала к префектуре полиции. Проведя полтора часа в тюрьме предварительного заключения, где Жибасье встретился со своими коллегами и друзьями Стальным Волосом, Карманьолем, Овсюгом и Мотыльком, он, как мы сказали, ровно в полдень вошел в кабинет г-на Жакаля.

Читатели понимают, что, наслушавшись от товарищей о вчерашних арестах, Жибасье имел достаточно жалкий вид.

— Жибасье! — невесело заговорил г-н Жакаль. — Поверьте, я очень сожалею, что буду вынужден некоторое время подержать вас в тени. Блеск больших городов несколько повредил ваш рассудок, мой добрый друг, и когда вы остановили почтовую карету с англичанином и его супругой между Немуром и Шато-Ландоном, вы совершенно не подумали о том, что можете поссорить английский двор с французским. Иными словами, вы недооценили свободу, которую я вам так щедро предоставил.

— Но, господин Жакаль, — перебил его Жибасье, — поверьте, что когда я останавливал почтовую карету, в мои намерения не входило обижать этих островитян.

— Что мне в вас нравится, Жибасье, так это то, что вы не боитесь высказывать свое мнение. Другой на вашем месте, Мотылек или Стальной Волос к примеру, стали бы отнекиваться, прикидываться овечками, если заговорить с ними о почтовой карете, остановленной ночью между Немуром и Шато-Ландоном. Вы же с ходу говорите правду. Карета была остановлена. Кем? "Мною, Жибасье! Говорю же: мною — и точка!" Излишняя откровенность — вот ваше основное, определяющее качество, и я поистине рад отметить это. К несчастью, мой добрый друг, даже самая безудержная откровенность не заменит всех требуемых качеств, чтобы сделать из вас мудреца, и я с большим сожалением вынужден вам сказать, что в деле с почтовой каретой вам не хватило мудрости. Какого черта! Как человеку вашего ума взбрело в голову нападать на англичан?

— Я принял их за эльзасцев, — возразил Жибасье.

— Это смягчающее обстоятельство, хотя Стальной Волос эльзасец и с его стороны было дурным тоном грабить земляка. Итак, мы имеем дело с отсутствием патриотизма и вкуса. Вот почему я подумал, что немного побыть в тени вам не повредит.

— Значит, вы просто-напросто отправляете меня на каторгу! — промолвил Жибасье.

— Да, просто-напросто, как вы изволили заметить.

— В Рошфор, Брест или Тулон?

— На ваш выбор, дружище. Как видите, я обхожусь с вами по-отечески.

— И надолго?

— Тоже на ваше усмотрение. Только ведите себя хорошо. Вы слишком мне дороги, и я непременно призову вас к себе, как только представится удобный случай.

— Я снова буду с кем-нибудь скован одной цепью?

— И это как пожелаете. Видите: я покладист.

— Ладно, — смирился Жибасье, видя, что ничего другого ему не остается, — пусть будет Тулон, и без напарника.

— Увы! — вздохнул г-н Жакаль. — Еще одно из ваших бесценных качеств уходит в небытие. Я говорю о благодарности, или о дружбе, как вам больше нравится. Неужели ваше сердце не разорвется, когда вы увидите, что ваш брат по каторге скован цепью с кем-то другим — не с вами?!

— Что вы хотите этим сказать? — спросил каторжник, не понимая, на что г-н Жакаль намекает.

— Возможно ли, неблагодарный Жибасье! Разве вы забыли об ангеле Габриеле, если всего сутки назад держали его брачный факел?

— Я не ошибся, — пробормотал Жибасье.

— Вы ошибаетесь редко, дорогой друг, в этом тоже необходимо отдать вам справедливость.

— Я был уверен, что его арестовали по вашему приказу.

— Да, правильно, по моему приказу, проницательный Жибасье. — А знаете ли вы, зачем я приказал его арестовать?

— Нет, — искренне признался каторжник.

— За мелкий грешок, даже бессмысленный, если угодно, однако требующий небольшого наказания, чтобы научить провинившегося вести себя лучше. Поверите ли: пока кюре церкви святого Иакова его венчал и давал поцеловать свой дискос, тот украл у него платок и табакерку? Более чем легкомысленное поведение! Кюре не захотел устраивать в церкви скандал и спокойно завершил церемонию, а спустя полчаса подал мне жалобу. Вот и верьте в добродетель нынешних ангелов! Вот, Жибасье, почему я считаю вас неблагодарным: вы не умоляете меня сковать вас одной цепью с этим юным вертопрахом, а ведь вы могли бы довершить его воспитание.

— Раз дело обстоит таким образом, — сказал Жибасье, — я забираю свои слова назад. Пусть будет Тулон и только парное заключение!

— В добрый час! Наконец-то я узнаю своего любимого Жибасье! Ах, какой бы человек из вас вышел, пройди вы другую школу! Но вас с детства отупляли чтением классиков, и вы не имеете ни малейшего представления о современной литературе. Вот что вас сгубило. Однако терять надежду не стоит: эта беда еще поправима. Вы молоды, можете учиться. Знаете, когда вы входили, я как раз размышлял о создании огромной библиотеки для всех обездоленных вроде вас. А пока я об этом думаю… Что, если вместо общей цепи я попрошу расковать вас с ангелом Габриелем? Я с самого вашего прибытия на каторгу назначу вас на должность самую почетную, доходную: будете писцами, а? Ну не приятное ли поручение: писать письма за своих неграмотных товарищей и оказаться, таким образом, их доверенным лицом, которому известны все самые сокровенные тайны, их советчиком и помощником? Что вы на это скажете?