Он испустил дух на руках у двух своих секундантов некоторое время спустя после отъезда Сальватора, г-на де Маранда и двух генералов.

Тяжела и торжественна эта минута, когда друг, которого вы привезли на место дуэли веселым, живым, презрительно усмехающимся, умирает на ваших руках; его губы сведены судорогой, члены застыли, блуждающий взгляд гаснет.

Но сила чувств, которые при этом испытывают, зависит от того, кто умирает и кто наблюдает за смертью.

Провидению было угодно, чтобы дружба, этот прозрачный бриллиант, была если не уделом чистых сердец, — кто может похвастаться чистотой собственного сердца? — то хотя бы привилегией добрых людей.

А люди пустые и порочные знают богиню дружбы лишь по имени и смеются над ней, как обычно высмеивают распутники порядочных женщин, будучи не в состоянии их оклеветать.

Не будем же преувеличивать скорбь, которую испытывали не два друга, но два приятеля г-на де Вальженеза, когда стало ясно, что Сальватор не ошибся в своем предсказании и что Лоредан испустил последний вздох.

Их огорчила эта смерть — вот слово, которое подходит в данной ситуации, — но, может быть, еще больше им мешал труп. Въехать с покойником в Париж было делом нешуточным. Законы о дуэли, довольно суровые в те времена, наказывали секундантов еще строже, чем оставшегося в живых противника, ведь он-то хоть защищал свою жизнь. Кроме того, им пришлось бы, очевидно, выполнить немало обременительных формальностей, чтобы труп пропустили в город. Наконец, признаемся, что дуэль несколько затянулась, а двое друзей проголодались.

Это вполне реалистичное описание, которое мы вынуждены сделать, помогает весьма точно определить степень их скорби.

На место дуэли они все втроем прибыли в карете Лоредана, вот почему было решено, что двое слуг воспользуются каретой, чтобы отвезти тело в Париж, а Камилл и его приятель вернутся сами позднее.

Камилл велел кучеру подъехать ближе. Оба лакея, спокойные, как будто речь шла о простой утренней прогулке, сидели на козлах. Камилл позвал их.

Слуги слышали два пистолетных выстрела. Они видели, как уехали Сальватор, г-н де Маранд и еще двое секундантов. Но ничто не наводило их на мысль о несчастье.

Впрочем, пусть читатели не обольщаются относительно волнения, которое испытали слуги при виде трупа своего хозяина. Лоредан был строг, взбалмошен, груб, и слуги его не очень любили. Ему служили, потому что он, хотя и был требователен, исправно платил. Но и только.

Да этого и достаточно тем, кто, не питая уважения к окружающим, считает бесполезным требовать от других того, чего сам им не дает.

Два лакея испустили скорее удивленные возгласы, чем вздохи сожаления, после чего сочли, что сполна рассчитались с покойным, и помогли молодым людям погрузить труп в карету.

Камилл приказал им ехать шагом. Ему предстояло еще найти какой-нибудь кабриолет и приготовить Сюзанну к ожидавшему ее удару.

У ворот Майо молодые люди увидели кабриолет, возвращавшийся из Нёйи. Они остановили его и приказали кучеру отвезти их к заставе Этуаль.

Там они разделились. Камилл поручил приятелю заехать к нему домой, предупредить его жену о случившемся несчастье и передать, что он задержится. Уверенный в том, что поручение будет выполнено, Камилл направился на Паромную улицу.

Было около половины одиннадцатого.

Особняк Вальженезов выглядел как обычно: швейцар шутил во дворе с прачкой, мадемуазель Натали, восстановленная в должности камеристки, кокетничала в передней с молодым грумом, всего несколько дней назад поступившим на службу к Лоредану.

Когда Камилл отворил дверь, мадемуазель Натали громко хохотала над остротами нового камердинера.

Он подал Натали знак, та подошла прямо к нему, и он спросил, можно ли поговорить с Сюзанной.

— Хозяйка еще спит, господин де Розан, — доложила камеристка. — А вы хотите ей сообщить что-то важное?

Само собой разумеется, что мадемуазель Натали сопровождала свой нескромный вопрос самой что ни на есть вызывающей улыбкой.

— У меня к ней дело огромной важности, — серьезно сказал Камилл.

— В таком случае, если желаете, сударь, я разбужу госпожу.

— Да, пожалуйста, и побыстрее. Я буду ждать в гостиной.

Камеристка пошла по коридору, который вел в спальню Сюзанны, а Камилл вошел в гостиную.

Натали подошла к кровати своей хозяйки, выпроставшей из-под одеяла руки и грудь: в спальне царила жара. Волосы ее разметались по подушке, и матовое лицо четко вырисовывалось на их темном фоне. Ее грудь вздымалась под тяжестью сладкого сна.

— Мадемуазель! — шепнула Натали на ухо госпоже. — Мадемуазель!

— Камилл!.. Дорогой Камилл!.. — пробормотала во сне Сюзанна.

— Вот именно! — подхватила Натали и легонько потрясла хозяйку за плечо. — Он как раз здесь, он ждет вас.

— Он? — переспросила Сюзанна, открывая глаза и озираясь. — Где же он?

— В гостиной.

— Так пусть войдет!.. А впрочем — нет. Брат вернулся?

— Нет еще.

— Пусть Камилл идет в будуар и запрется там.

Камеристка пошла было к двери.

— Подожди, подожди, — остановила ее Сюзанна.

Натали повиновалась.

— Подойди сюда! — приказала Сюзанна.

Камеристка послушно приблизилась.

Мадемуазель де Вальженез протянула руку, взяла зеркало с ручкой и в резной оправе, лежавшее на ночном столике, посмотрела на себя и, не глядя на камеристку, томно спросила:

— Как ты меня находишь сегодня утром, Натали?

— Вы хороши — как вчера, как третьего дня, как всегда, — отвечала та.

— Будь со мной откровенна, Натали. Скажи, не кажется ли тебе, что я выгляжу несколько утомленной?

— Немного бледны, пожалуй. Но лилия тоже бледна, однако никому еще не пришло в голову упрекать ее в этом.

— Ну что ж…

Она сладострастно зевнула, вспомнив свой сон, и прибавила:

— Раз ты считаешь, что я сегодня не слишком уродлива, пригласи, как я сказала, Камилла в будуар.

Натали вышла.

Сюзанна неторопливо встала с постели, надела розовые шелковые чулки, сунула ножки в расшитые золотом домашние туфли синего атласа, накинула широкое кашемировое платье, перехваченное в талии шнуром, заколола длинные волосы на затылке, еще раз взглянула на себя в зеркало, дабы убедиться в том, что в целом она выглядит недурно, и перешла в будуар, где Натали, как женщина искушенная, желая смягчить утренний свет, задернула тройные занавески из газа, муслина и тафты.

— Камилл! — вскрикнула Сюзанна, не увидев, а скорее почувствовав, что возлюбленный рядом; тот сидел на козетке в глубине будуара.

— Да, Сюзанна, дорогая! — отозвался Камилл, встал и пошел ей навстречу.

Он принял ее в свои объятия.

— Ты не хочешь меня поцеловать? — спросила она, обвивая его шею голыми руками.

— Прости, — отвечал Камилл, целуя ее еще сонные глаза, — у меня для тебя печальное известие, Сюзанна.

— Твоя жена все знает?! — воскликнула она.

— Нет, напротив, — возразил Камилл, — я думаю, она даже не догадывается.

— Ты меня разлюбил? — с улыбкой продолжала Сюзанна.

На сей раз ответом ей был поцелуй.

— Может быть, ты уезжаешь? — вздрогнула мадемуазель де Вальженез. — Возвращаешься в Америку по той или иной причине. Словом, тебе придется меня оставить, уехать, не так ли?

— Нет, Сюзанна, нет, все не то.

— Почему же ты говоришь, что принес мне дурную весть, если ты меня не разлюбил и мы не расстаемся?

— Новость действительно очень печальная, Сюзанна, — вздохнул молодой человек.

— A-а, знаю! — воскликнула она. — Ты разорен. Да что мне за дело до этого, любимый! Разве моих денег не хватит на двоих, троих, четверых?!

— Ты опять не угадала, Сюзанна, — отозвался Камилл.

В наступившей тишине Сюзанна увлекла любовника к окну и приподняла одну из занавесок.

Свет с улицы ворвался в комнату, и мадемуазель де Вальженез смогла изучить лицо молодого человека.

Она заглянула ему в глаза и заметила в них глубокое беспокойство.

Но это еще ни о чем ей не говорило.