Когда Питу проходил через кухню, мамаша Бийо подняла голову.

Госпожа Бийо еще не ложилась спать, она уже третьи сутки не смыкала глаз.

Уже третьи сутки она не покидала скамеечку рядом с колпаком очага; отсюда она могла видеть если не дочь, к которой ей запрещалось входить, то, по крайней мере, дверь ее комнаты.

— Ну что? — спросила она.

— Дела пошли на лад, мамаша Бийо, — сообщил Питу.

— Куда же ты собрался?

— В Виллер-Котре.

— Зачем?

Питу помедлил с ответом. Он не отличался находчивостью.

— Зачем я туда иду?.. — переспросил он в надежде выиграть время.

— Нуда, — послышался голос папаши Бийо, — моя жена тебя спрашивает, зачем ты туда идешь.

— Пойду предупрежу доктора Реналя.

— Доктор Реналь велел тебе дать ему знать, если будет что-нибудь новое.

— А разве это не новость, что мадемуазель Катрин чувствует себя лучше?

То ли папаша Бийо счел ответ Питу бесспорным, то ли не захотел придираться к человеку, который в конечном счете принес ему добрую весть, но возражать он больше не стал.

Питу вышел; папаша Бийо возвратился к себе в комнату, а мамаша Бийо снова уронила голову на грудь.

Питу прибыл в Виллер-Котре без четверти шесть.

Он разбудил доктора Реналя, сообщил, что больная чувствует себя лучше, и спросил, что делать дальше.

Доктор расспросил, как прошла ночь, и, к величайшему изумлению Питу, отвечавшему со всей возможной осмотрительностью, славный малый скоро заметил, что доктору известно все, что произошло между ним и Катрин, как если бы он сам присутствовал при их разговоре, спрятавшись за оконными занавесками или пологом кровати.

Доктор Реналь пообещал зайти на ферму днем, предписал Катрин все то же лекарство и выпроводил Питу. Тот долго размышлял над этими загадочными словами и наконец понял, что доктор советует ему продолжать с девушкой разговоры о виконте Изидоре де Шарни.

Выйдя от доктора, он отправился к тетушке Коломбе. Почтальонша проживала в самом конце улицы Лорме, иными словами — на другом краю городка.

Он пришел как раз в ту минуту, когда она отпирала свою дверь.

Тетушка Коломба была большой приятельницей тетушки Анжелики. Впрочем, дружба с теткой не мешала ей относиться с уважением к племяннику.

Войдя в полную пряников и леденцов лавочку тетушки Коломбы, Питу сразу понял: чтобы переговоры имели успех и письма для мадемуазель Катрин попали к нему в руки, надо постараться если не подкупить тетушку Коломбу, то хотя бы ей понравиться.

Он купил два леденца и пряник.

Оплатив покупку, он решился обратиться к тетушке Коломбе с просьбой.

Дело оказалось непростым.

Письма должны были передаваться лично в руки тем, кому они адресованы, или, по крайней мере, уполномоченным на то лицам, располагавшим письменной доверенностью.

Слово Питу не вызывало у тетушки Коломбы сомнений, но она требовала письменную доверенность.

Питу увидел, что должен пойти на жертву.

Он дал слово принести на следующий день расписку в получении письма, если, конечно, оно будет, а также доверенность на получение других писем для Катрин.

Обещание сопровождалось покупкой еще двух леденцов и еще одного пряника.

Как можно в чем-нибудь отказать тому, кто делает почин в твоей торговле, и делает столь щедро!

Тетушка Коломба недолго сопротивлялась и в конце концов пригласила Питу следовать за ней на почту, где обещала вручить ему письмо для Катрин, если оно там окажется.

Питу пошел за ней следом, на ходу поедая пряники и посасывая сразу четыре леденца.

Никогда, никогда в жизни он не позволял себе подобного расточительства; впрочем, как уже известно читателю, благодаря щедрости доктора Жильбера Питу был богат.

Проходя по главной площади, он вскарабкался на решетку фонтана, припал губами к одной из четырех струй, бивших из него в ту эпоху, и минут пять пил не отрываясь. Спустившись вниз, он огляделся и заметил посреди площади нечто вроде театрального помоста.

Тогда он вспомнил, что перед его отъездом горячо обсуждался вопрос о том, чтобы собраться в Виллер-Котре и заложить основы федерации главного города кантона и близлежащих деревень.

Разнообразные события личного свойства заставили его забыть о событии политическом, имевшем, однако, немалое значение.

Он вспомнил о двадцати пяти луидорах, данных ему перед отъездом из Парижа доктором Жильбером на обмундирование национальной гвардии Арамона.

Он с гордостью поднял голову, представив себе, как блистательно будут выглядеть благодаря этим двадцати пяти луидорам тридцать три состоящих под его началом гвардейца.

Это помогло ему переварить оба пряника и все четыре леденца вкупе с пинтой воды; они могли бы, несмотря на его прекрасный желудок, причинить ему неприятность, если бы не отличное средство, способствующее пищеварению: удовлетворенное самолюбие.

В то время как Питу пил, переваривал сладости и размышлял, тетушка Коломба опередила его и вошла в помещение почты.

Но Питу нимало не обеспокоился. Почта находилась напротив так называемой Новой улицы — небольшой улочки, выходившей в ту часть парка, где проходила аллея Вздохов, связанная с нежными для Питу воспоминаниями, — и он мог бы в пятнадцать прыжков нагнать тетушку Коломбу.

Он проделал эти пятнадцать прыжков и поднялся на крыльцо в тот самый момент, как тетушка Коломба выходила с почты с пачкой писем в руке.

Среди всех этих писем было одно в изящном конверте, кокетливо запечатанное воском.

Письмо это было адресовано Катрин Бийо.

Очевидно, именно этого письма и ждала Катрин.

Как и было условлено, г-жа Коломба вручила письмо покупателю леденцов, и он в ту же минуту поспешил в Пислё, обрадованный и в то же время опечаленный: он был рад, оттого что осчастливит Катрин, а печален потому, что источник счастья девушки был слишком горек на его вкус.

Но Питу был удивительный человек: несмотря на испытываемую им горечь, он так торопился доставить Катрин это проклятое письмо, что с шага постепенно перешел на рысь, а с рыси — на галоп.

В пятидесяти шагах от фермы Питу внезапно остановился, разумно полагая, что, если он прибежит вот так, запыхавшись и в поту, папаша Бийо может заподозрить неладное, а фермер и так уже, казалось, вступил на тяжкий и тернистый путь подозрений.

Итак, молодой человек решил пожертвовать несколькими минутами ради того, чтобы остаток пути пройти неспешно, и зашагал к дому степенной поступью наперсника из трагедии, к которому приравняло его доверие Катрин.

И тут, проходя мимо комнаты юной больной, он заметил, что сиделка, желая, по-видимому, проветрить комнату, приотворила окно.

Питу сначала просунул в щель нос, потом заглянул одним глазом… Это все, что он мог сделать: ему мешала оконная задвижка.

Однако он смог заметить, что Катрин проснулась и ожидает его возвращения; она же увидела Питу, подающего ей таинственные знаки.

— Письмо!.. — пролепетала девушка. — Письмо!

— Тише!.. — предостерег Питу.

Оглянувшись, будто браконьер, вознамерившийся сбить со следа всех смотрителей королевского охотничьего округа, он, убедившись в том, что его никто не видит, бросил письмо в щель, да так ловко, что оно угодило как раз на место, которое приготовила под подушкой ожидавшая его девушка.

Не ожидая благодарности, что не замедлила бы последовать за его жестом, он отступил от окна и пошел к двери. На пороге он увидел Бийо.

Если бы не выступ в стене, фермер заметил бы, что произошло, и, принимая во внимание расположение духа, в коем он находился, одному Богу известно, к чему бы привела уверенность, если бы она возникла на месте простого подозрения.

Питу не ожидал, что лицом к лицу столкнется с фермером, и почувствовал, как заливается краской до ушей.

— Ох, господин Бийо, — пробормотал он, — признаться, вы меня здорово напугали!..