— Ну что ж, — заключила королева, — это все, чего мы от вас просим.

Она потянула Шарни в сторону.

— Вы вольны в своих действиях, — продолжала она, — поступайте так, как сказал король, то есть делайте то, что считаете возможным.

Потом она прибавила шепотом:

— Но делайте быстро и действуйте энергично, иначе мы погибли!

— Хорошо, ваше величество, — сказал Шарни, — позвольте мне одну минуту переговорить с этими господами, и то, что мы решим, будет немедленно сделано.

В это мгновение вошел г-н де Шуазёль.

Он держал в руке какие-то бумаги, завернутые в окровавленный платок.

Ни слова не говоря, он подал сверток Шарни.

Граф понял, что это были бумаги, обнаруженные у его брата; он протянул руку, принимая кровавое наследство, поднес сверток к губам и поцеловал.

Королева не сдержалась и зарыдала.

Но Шарни даже не оглянулся и, спрятав бумаги на груди, промолвил:

— Господа, можете ли вы помочь мне в предпринимаемой мною последней попытке вырваться?

— Мы готовы пожертвовать ради этого своей жизнью, — отвечали молодые люди.

— Можете ли вы положиться на дюжину верных людей?

— Нас восемь-девять человек — это немало.

— В таком случае я возвращаюсь к гусарам; я атакую баррикады с фронта, вы же отвлекаете неприятеля с тылу; благодаря этому маневру я захвачу баррикады силой, и, соединившись, мы вместе пробьемся сюда и увезем короля.

Вместо ответа молодые люди протянули графу де Шарни руки.

Тот обернулся к королеве.

— Ваше величество, через час вы будете свободны или я умру.

— О, граф, граф! Не говорите этого слова, его слишком больно слышать!

Оливье в ответ поклонился, будто подтверждая свое обещание, и, не обращая внимания на шум и гомон, снова донесшиеся с улицы, пошел к двери.

Но в ту самую минуту как он взялся за ключ, дверь открылась, пропуская новое действующее лицо, которое должно будет вмешаться в и без того столь сложную интригу этой драмы.

Это был человек лет сорока-сорока двух, с мрачным и строгим выражением лица; воротник его рубашки был расстегнут, сюртук распахнут; красные от усталости глаза и пропыленная одежда свидетельствовали о том, что он только сейчас сошел с коня после бешеной скачки, подгоняемый какой-то неистовой страстью.

За поясом у него были два пистолета, а на боку висела сабля.

Отворяя дверь, он задыхался, почти не имея сил говорить, и успокоился только тогда, когда узнал короля и королеву; мстительная ухмылка пробежала по его губам, и, не обращая внимания на второстепенных персонажей, находившихся в глубине комнаты, он прямо от двери, загородив ее своей мощной фигурой, протянул руку и сказал:

— Именем Национального собрания объявляю вас своими пленниками!

Движением, быстрым как мысль, г-н де Шуазёль бросился вперед с пистолетом в руке, собираясь застрелить вновь прибывшего, который превосходил наглостью и решимостью всех, кто до сих пор приходил в эту комнату.

Однако королева еще более быстрым движением успела остановить герцога, обратившись к нему вполголоса:

— Не надо ускорять нашу гибель, сударь; будем осмотрительны! Так мы выиграем время, ведь господин де Буйе уже, должно быть, недалеко.

— Да, вы правы, ваше величество, — согласился г-н де Шуазёль.

Он спрятал пистолет.

Королева взглянула на Шарни, удивившись, что не он бросился вперед при этой новой опасности; но — странное дело! — Шарни будто не хотел попадаться незнакомцу на глаза и, чтобы остаться незамеченным, отошел в самый темный угол.

Однако хорошо зная графа, королева догадывалась, что в нужную минуту он выйдет из тени.

Пока незнакомец говорил от имени Национального собрания, г-н де Шуазёль держал его на мушке, однако тот словно не замечал, какая смертельная опасность ему угрожала.

Он был охвачен другим чувством, далеким от страха, что было очевидно всякому, стоило лишь заглянуть ему в лицо; он был похож на охотника, который, наконец, видит, что в его западню попали разом лев, львица и львята, пожравшие его единственное дитя.

При слове "пленники", заставившем г-на де Шуазёля ринуться на незнакомца, король приподнялся.

— Пленники? Мы объявлены пленниками от имени Национального собрания? Что вы хотите этим сказать? Я вас не понимаю.

— Да это совсем просто, — возразил незнакомец, — и понять отнюдь не сложно. Вопреки данной вами клятве не уезжать из Франции, вы сбежали ночью, нарушив свое слово, предав нацию, предав народ; так что нация была вынуждена взяться за оружие, весь народ поднялся, и вот он говорит устами последнего из ваших подданных, чей голос хоть и поднимается из самых низов, но от этого звучит ничуть не тише: "Государь, именем народа, именем нации, именем Национального собрания вы мой пленник!"

Из соседней комнаты донесся одобрительный гул и послышались неистовые крики "браво".

— Ваше величество, ваше величество! — зашептал г-н де Шуазёль на ухо королеве. — Помните, что вы сами меня остановили; если бы вы не сжалились над этим человеком, вам не пришлось бы терпеть оскорблений.

— Все это пустое, если мы будем отмщены, — едва слышно заметила королева.

— Да, — согласился г-н де Шуазёль, — но если мы не будем отмщены?..

У королевы вырвался глухой и скорбный стон.

Однако над плечом г-на де Шуазёля медленно протянулась рука Шарни и коснулась руки королевы.

Мария Антуанетта поспешно обернулась.

— Не мешайте этому человеку говорить и действовать, — шепнул граф, — я беру его на себя.

Оглушенный новым ударом, король тем временем изумленно взирал на этого мрачного господина, столь вызывающе говорившего с ним от имени Национального собрания, народа; к изумлению, с которым слушал король, примешивалось некоторое любопытство, потому что Людовику XVI казалось, что он уже не в первый раз видит этого человека, хотя он никак не мог вспомнить, где ему встречалось это лицо.

— Да что вам, наконец, от меня угодно? Отвечайте! — приказал король.

— Государь, я хочу, чтобы ни вы, ни члены королевской семьи не сделали больше ни единого шага по направлению к границе.

— И вы явились, конечно, с миллионом вооруженных людей, чтобы мне помешать? — спросил король, и речь его становилась все величественнее по мере того, как он продолжал спор.

— Нет, государь, я один, вернее, нас только двое: адъютант генерала Лафайета и я, простой крестьянин; но Национальное собрание издало декрет, оно поручило выполнение этого декрета нам, и, значит, декрет будет выполнен.

— Дайте мне хотя бы взглянуть на него, — сказал король.

— Он не у меня, а у моего спутника. Его прислали господин де Лафайет и Собрание для исполнения наказов нации; меня прислал господин Байи, чтобы присмотреть за этим спутником и застрелить его, если он дрогнет.

Королева, г-н де Шуазёль, г-н де Дама и другие присутствующие в удивлении переглянулись: им до сих пор доводилось видеть народ лишь угнетенным или разгневанным, когда он просил пощады или убивал; однако они впервые видели простого человека спокойным, стоящим скрестив руки, чувствующим свою силу и говорящим о своих правах.

Людовик XVI очень скоро понял, что ему не на что надеяться, имея дело с человеком такого закала; ему захотелось поскорее кончить разговор.

— Где же ваш спутник? — спросил он.

— Там, у меня за спиной, — отвечал тот.

С этими словами он шагнул вперед, освободив вход, и в дверном проеме стал виден молодой человек в форме офицера, прислонившийся к оконному косяку.

Костюм его тоже был в беспорядке, но этот беспорядок свидетельствовал не о силе — офицер пребывал в подавленном состоянии.

Он обливался слезами, держа в руках бумагу.

Это был г-н де Ромёф, молодой адъютант генерала Лафайета, с которым, как несомненно помнит наш читатель, мы познакомились во время прибытия г-на Луи де Буйе в Париж.