— Ах, сударь! — вскрикнула королева. — Неужели вы верите в то, что король замешан в этом предательстве? Разве вы не знаете, как все произошло на самом деле? У короля потребовали красную книгу, и он передал ее только с тем условием, что комитет сохранит ее в тайне. А комитет ее опубликовал! Это неуважение комитета по отношению к королю, а не предательство, совершенное королем по отношению к своим друзьям.

— Увы, ваше величество, вам известно, что побудило комитет к этой публикации, которую я осуждаю как честный человек и отвергаю как депутат. В то время как король клялся в любви к конституции, у него был постоянный агент в Турине, в логове смертельных врагов этой самой конституции. В тот час, когда он говорил о необходимости денежных реформ и, казалось, принимал те, что предложило ему Национальное собрание, в Трире находились на полном его обеспечении большая и малая конюшни, и подчинялись они принцу де Ламбеску, смертельному врагу всех парижан, изо дня в день требующих повесить его чучело. Графу д’Артуа, принцу де Конде, всем эмигрантам выплачиваются огромные пенсионы вопреки принятому два месяца назад декрету об отмене этих выплат. Правда, король забыл утвердить этот декрет. Что вы хотите, ваше величество! Все эти два месяца мы тщетно пытались понять, куда делись шестьдесят миллионов, и так их и не нашли. Короля просили, умоляли сообщить, куда ушли эти деньги — он отказался отвечать. Тогда комитет счел себя свободным от данного обещания и распорядился опубликовать красную книгу. Зачем король дает оружие, которое может быть столь жестоко повернуто против него?

— Так если бы вам, сударь, была оказана честь стать советником короля, — вскричала королева, — вы не советовали бы ему проявлять слабости, с помощью которых его губят, с помощью которых… о да, будем откровенны… с помощью которых его бесчестят?!

— Если бы на меня, ваше величество, была возложена честь давать советы королю, — отвечал Мирабо, — я стал бы при нем защитником монархической власти, определенной законом, и апостолом свободы, гарантированной монархической властью. У этой свободы, ваше величество, есть три врага: духовенство, знать и парламенты. Эпоха духовенства кончилась, его убило предложение господина де Талейрана. Знать существовала и будет существовать всегда; по моему мнению, с ней необходимо считаться, потому что без знати нет и монархии, однако ее нужно сдерживать, а это возможно лишь в том случае, если народ и королевская власть заключат союз. Но королевская власть никогда не пойдет на это по доброй воле, пока существуют парламенты, потому что в них губительная надежда короля и знати на то, что все вернется к старому порядку. Итак, путем уничтожения власти духовенства и роспуска парламентов оживить исполнительную власть, возродить королевскую власть и помирить ее со свободой — вот в чем заключается моя политика. Если король со мной согласен — пусть он примет такую политику, если он придерживается другого мнения — пусть ее отвергнет.

— Сударь! Сударь! — воскликнула королева, потрясенная могучей силой этого ума, проливающего свет одновременно на прошлое, настоящее и будущее. — Я не знаю, совпадают ли политические взгляды короля с вашими. Но точно знаю, что если бы я имела какую-нибудь власть, то приняла бы ваши предложения. Каким же, по вашему мнению, способом можно достичь этой цели? Объясните мне, господин граф, я готова выслушать вас — не столько с вниманием или интересом, сколько с благодарностью.

Мирабо бросил на Марию Антуанетту быстрый, орлиный взгляд, словно пытаясь проникнуть в самую глубину ее души, и увидел, что если ему и не удалось окончательно убедить королеву, то, по крайней мере, она не осталась равнодушна к его идеям.

Эта победа над женщиной, занимавшей столь высокое положение, как Мария Антуанетта, чрезвычайно льстила самолюбию тщеславного Мирабо.

— Ваше величество, — продолжил он, — мы потеряли или почти потеряли Париж; но в провинции у нас еще осталось множество приверженцев; они рассеяны, их надо собрать воедино. Вот почему я считаю, ваше величество, что король должен уехать из Парижа, но не из Франции. Пусть он отправляется в Руан, где будет среди армии, и рассылает оттуда свои ордонансы: они станут более популярны, нежели декреты Национального собрания, и тогда не будет никакой гражданской войны, потому что король окажется большим революционером, чем сама революция.

— А эта революция, будь она впереди нас или окажись она у нас в хвосте, неужели она вас не пугает? — спросила королева.

— Увы, ваше величество, мне кажется, я лучше, чем кто бы то ни было, знаю, что с ней нужно поделиться, бросить ей кость. И я уже говорил королеве: это выше человеческих сил — пытаться восстановить монархию на прежнем фундаменте, сметенном этой самой революцией. Во Франции этой революции содействовали все, от короля до последнего из подданных, либо в мыслях, либо действием, либо умолчанием. Я намерен встать на защиту не прежней монархии, ваше величество; я мечтаю ее усовершенствовать, обновить, наконец, установить форму правления, более или менее сходную с той, что привела Англию к апогею славы и могущества. После того как король — судя по тому, что мне рассказывал господин Жильбер, — представил себе тюрьму и эшафот Карла Первого, его величество, наверно, удовольствуется троном Вильгельма Третьего или Георга Первого, не правда ли?

— Ах, господин граф! — вскричала королева (слова Мирабо заставили ее содрогнуться от ужаса: она вспомнила о видении в замке Таверне и о наброске машины смерти, изобретенной г-ном Гильотеном). — Господин граф! Верните нам эту монархию, и вы увидите, останемся ли мы неблагодарными, в чем нас обвиняют недруги.

— Ну что же! — воскликнул Мирабо. — Я так и сделаю, ваше величество! Пусть меня поддержит король, пусть меня поощрит королева, и я здесь, у ваших ног, приношу клятву дворянина, что сдержу данное вашему величеству обещание или умру, исполняя его!

— Граф, граф! Не забывайте, что вашу клятву слышит не просто женщина: за моей спиной — пятивековая династия!.. — заметила Мария Антуанетта. — За мною — семьдесят французских королей от Фарамонда до Людовика Пятнадцатого, спящие в своих гробницах. Они будут свергнуты с престола вместе с нами, если наш трон падет!

— Я сознаю всю меру ответственности за принимаемое мною обязательство; оно велико, я это знаю, ваше величество, однако оно не больше, чем моя воля, и не сильнее, нежели моя преданность. Будучи уверен в добром отношении ко мне моей королевы и в доверии моего короля, я готов взяться за это дело!

— Если вопрос только в этом, господин де Мирабо, я вам ручаюсь и за себя и за короля.

И она кивнула Мирабо с улыбкой сирены — улыбкой, покорявшей все сердца.

Мирабо понял, что аудиенция окончена.

Гордыня политика была удовлетворена, однако мужское тщеславие оставалось неутоленным.

— Ваше величество! — обратился он к королеве с почтительной и смелой галантностью. — Когда ваша венценосная мать, императрица Мария Терезия, оказывала кому-нибудь из своих поданных честь личной с ней встречи, она никогда не отпускала его, не позволив припасть губами к своей руке.

И он замер в ожидании.

Королева взглянула на прирученного льва: он словно просил разрешения улечься у ее ног. С торжествующей улыбкой на устах она неторопливо протянула свою прекрасную руку, холодную, как алебастр, и, как он, почти прозрачную.

Мирабо поклонился, поцеловал эту руку и, подняв голову, с гордостью произнес:

— Ваше величество, этот поцелуй спасет монархию!

Он вышел в радостном волнении: несчастный гений и сам поверил в исполнимость своего пророчества.

В то время как Мария Антуанетта открывает надежде свое израненное сердце и, забыв на время о страданиях женщины, занимается спасением королевы; в то время как Мирабо, подобно силачу Алкиду, надеется удержать в одиночку готовый вот-вот обрушиться монархический небосвод, угрожающий раздавить его в своем падении, — мы предлагаем утомленному политикой читателю возвратиться к действующим лицам более скромным и обстановке более простой.