— Тейш! — позвал он слугу. — Передайте от меня эту карточку молодому человеку, который иного мнения о господине де Мирабо, нежели я.

Потом он со вздохом прибавил:

— Ах, доктор! Вот этот единственный человек, который еще не читал "Великую измену господина де Мирабо"!

Тейш вернулся.

За ним следом шел молодой человек.

— О господин граф! — в неподдельном восхищении воскликнул он. — Могу ли я просить вас о милости, которой вы удостоили Картуша: поцеловать вашу руку?

Мирабо раскрыл объятия и прижал молодого человека к груди.

— Господин граф! — продолжал тот. — Меня зовут Морне. Если вам когда-нибудь понадобится моя жизнь, вспомните обо мне!

На глаза Мирабо навернулись слезы.

— Доктор! — воскликнул он. — Вот кто идет нам на смену. Клянусь честью, они лучше нас!

Экипаж остановился у аржантёйской церкви.

— Я ошибся, когда говорил вам, что не был в Аржантёе с тех пор, как отец меня выгнал из дому палкой; я был здесь в день его похорон и провожал его тело в эту церковь.

С этими словами Мирабо вышел из кареты, снял шляпу и с обнаженной головой медленно и торжественно вошел в церковь.

В этом необыкновенном человеке было столько противоречивых чувств! Время от времени он робко тянулся к религии, и это в ту эпоху, когда все были философами, а некоторые доходили в увлечении философией до полного отрицания Бога.

Жильбер следовал за ним на некотором расстоянии. Он видел, как Мирабо прошел через всю церковь и вблизи алтаря Божьей Матери прислонился к массивной колонне; на ее романской капители была выбита дата, относящаяся к XII веку.

Мирабо преклонил голову, его взгляд остановился на черной плите, образовывавшей центр придела.

Доктор пытался угадать, о чем думает Мирабо; проследив глазами за его взглядом, он увидел следующую надпись:

Здесь покоится

ФРАНСУАЗА ДЕ КАСТЕЛЛАН, МАРКИЗА ДЕ МИРАБО, образец смирения и добродетели, счастливая супруга, счастливая мать.

Родилась в Дофине в 1685 году, скончалась в Париже в 1769 году.

Похоронена в церкви святого Сульпиция, затем перевезена сюда, где покоится в той же могиле ее достойный сын,

ВИКТОР ДЕ РИКЕТИ, МАРКИЗ ДЕ МИРАБО, прозванный Другом людей.

Родился в Пертюи, в Провансе,

4 октября 1715 года, скончался в Аржантёе 11 июля 1789 года.

Молите господа за упокой их душ.

Власть смерти над человеческими умами столь велика, что доктор Жильбер на мгновение склонил голову и попытался вспомнить какую-нибудь молитву, чтобы последовать призыву, с которым обращалось к каждому христианину надгробие, бывшее у него перед глазами.

Но, если когда-нибудь в детстве, что само по себе сомнительно, Жильбер и умел говорить на языке смирения и веры, то сомнение, эта зараза последнего века, до единой строчки вымарало из его души страницы этой живой книги, а философия вписала вместо них свои софизмы и парадоксы.

Убедившись в том, что сердце его молчит и губы беззвучны, он поднял глаза на Мирабо и увидел две слезы, катившиеся по этому властному лицу, изборожденному страстями, будто изрезанная вулканической лавой земля.

Слезы Мирабо необычайно взволновали Жильбера. Он подошел к нему и пожал ему руку.

Мирабо понял его порыв.

Слезы, проливаемые в память об отце, который держал в тюрьме, мучил и истязал сына, могли бы показаться необъяснимыми или банальными.

Он поспешил изложить Жильберу истинную причину своей чувствительности:

— Франсуаза де Кастеллан, мать моего отца, была достойная женщина. Когда все считали меня безобразным, одна она находила в себе силы называть меня просто некрасивым. Когда все меня ненавидели, она меня почти любила! Но кого она любила больше всех на свете, так это собственного сына. Как видите, дорогой Жильбер, я их объединил. А с кем объединят меня? Чьи кости будут лежать рядом с моими?.. У меня нет даже любимой собаки!

Он горько рассмеялся.

— Сударь! — произнес невдалеке угрюмый, полный упрека голос. — В церкви не смеются!

Мирабо повернул залитое слезами лицо в ту сторону, откуда донесся голос, и увидел священника.

— Вы служите в этом приходе, сударь? — мягко спросил он в ответ.

— Да… Что вам угодно?

— В вашем приходе много бедных?

— Больше, чем людей, подающих милостыню.

— Однако вам же должны быть знакомы хотя бы некоторые из милосердных людей, филантропов?..

Священник рассмеялся.

— Сударь, — заметил Мирабо, — если не ошибаюсь, именно от вас я имел честь услышать, что в церкви не смеются…

— Уж не вздумали ли вы меня поучать? — оскорбился священник.

— Нет, сударь, я лишь хотел вам доказать, что люди, полагающие долгом прийти на помощь своим братьям, не так редки, как вы думаете. Так вот, сударь, я, по всей вероятности, поселюсь в замке Маре. Любой безработный найдет у меня работу и хорошее содержание. Любой голодный старик найдет там хлеб. Любому больному, независимо от его политических убеждений и вероисповедания, окажут помощь. Начиная с сегодняшнего дня, господин кюре, я вам с этой целью предоставляю кредит на тысячу франков в месяц.

Вырвав из записной книжки листок, он написал на нем карандашом:

"Настоящим чеком на сумму двенадцать тысяч франков г-н кюре города Аржантёя может распоряжаться из расчета тысячи франков в месяц; деньги должны быть употреблены на добрые дела со дня моего поселения в замке Маре.

Составлено в аржантёйской церкви и подписано на алтаре Божьей матери.

Мирабо-старший".

Мирабо действительно написал этот вексель и подписал его на алтаре Божьей матери.

После этого он вручил вексель кюре, изумившемуся при виде подписи и еще более изумившемуся после того, как прочел его содержание.

Затем Мирабо вышел из церкви, сделав доктору Жильберу знак следовать за ним.

Они сели в экипаж.

Хотя Мирабо оставался в Аржантёе весьма непродолжительное время, он уже в двух местах оставил по себе добрую память, которая должна была распространиться и перейти в потомство.

Некоторым личностям свойственно превращать в целое событие свое появление в любой точке земли.

Таков Кадм, посеявший воинов в фиванскую землю. Таков Геркулес, совершивший свои двенадцать подвигов. Мирабо умер шестьдесят лет тому назад, но попробуйте и сегодня, проезжая через Аржантёй, остановиться в тех же местах, где он останавливался во время описанного нами путешествия, и если в том доме еще живет кто-нибудь, а в церкви окажется хоть один человек, вы во всех подробностях услышите рассказ об описанном нами событии, словно оно произошло вчера.

Карета покатила по главной улице до самой окраины, выехала из Аржантёя и свернула на безонскую дорогу. Не успела она проехать и ста шагов, как Мирабо заметил по правую руку парк, среди густых деревьев которого виднелись шиферные крыши замка и служб.

Это был Маре.

Справа от дороги, по которой катил фиакр, не доезжая до поворота в аллею, ведущую к воротам замка, стояла убогая лачуга.

У порога ее на деревянной скамеечке сидела женщина и держала на руках истощенного, бледного, снедаемого недугом младенца.

Баюкая полумертвого ребенка, мать поднимала глаза к небу и плакала.

Она обращалась к тому, кого обычно призывают, когда от людей помощи уже не ждут.

Мирабо еще издали обратил внимание на это печальное зрелище.

— Доктор! — сказал он Жильберу. — Я суеверен, как старик: если этот младенец умрет, я отказываюсь от замка Маре. Это по вашей части.

Он приказал кучеру остановиться возле хижины.

— Доктор! — продолжал он. — Через двадцать минут стемнеет, а я еще должен успеть осмотреть замок. Я вас оставляю здесь. Вы догоните меня в замке и скажете, есть ли надежда спасти ребенка.

Обратившись к матери, Мирабо сказал ей:

— Добрая женщина, этот господин — знаменитый доктор. Благодарите судьбу за то, что она послала вам его; он попытается вылечить ваше дитя.