Не ожидая одобрения Жильбера, он юркнул к толпу и вскоре исчез из виду.

Тем временем человек пять пришли доктору на помощь и своими телами загородили жертву от разъяренной толпы.

Этот оплот, как бы ни был он слаб, на некоторое время остановил убийц, заглушавших своими криками голоса Жильбера и его сторонников.

К счастью, по истечении пяти минут в толпе опять произошло движение, потом пробежал ропот:

— Комиссары дистрикта! Комиссары дистрикта!

При их появлении угрозы стихают; толпа дает им дорогу. Убийцы, по-видимому, еще не получили точных указаний.

Несчастного ведут в ратушу.

Он прижимается к доктору, берет его за руку и ни на минуту не выпускает ее.

Кто же этот человек?

Сейчас мы об этом расскажем.

Это злополучный булочник по имени Дени Франсуа, о котором мы уже упоминали: он поставлял хлебцы господам из Собрания.

Поутру какая-то старуха зашла к нему в лавку на улице Марше-Палю как раз в то время, когда он распродал шестую выпечку хлеба и взялся за седьмую.

Старуха спрашивает хлеба.

— Хлеба больше нет, — отвечает Франсуа, — но вы можете дождаться седьмой выпечки и тогда первой получите свой хлеб.

— Мне нужно сейчас, — говорит женщина, — вот деньги.

— Я же вам сказал, что хлеба пока нет… — замечает булочник.

— Я хочу поглядеть, так ли это.

— О, пожалуйста! — соглашается булочник. — Входите, смотрите, ищите, я ничего не имею против.

Старуха входит, идет, вынюхивает, шарит по углам, распахивает один шкаф и в этом шкафу обнаруживает три черствых хлеба по четыре фунта каждый, которые оставили себе подмастерья.

Она берет один хлеб, выходит, не заплатив, и в ответ на требование булочника рассчитаться, собирает толпу и кричит, что Франсуа морит людей голодом и прячет половину выпечки.

Такое обвинение в те времена означало почти верную смерть.

Бывший вербовщик драгунов по имени Флёрд’Эпин, потягивавший вино в кабачке напротив, выходит на улицу и спьяну вторит старухе.

На их крики с воем стекается народ; все спрашивают друг у друга, что произошло, и, узнав, в чем дело, подхватывают обвинение, набиваются в лавку к булочнику, сметают четырех человек охраны, приставленной полицией, как у всех булочных, разбегаются по лавке и, помимо двух черствых буханок, оставленных старухой, обнаруживают еще десять дюжин свежих хлебцев, предназначенных для депутатов, заседающих в архиепископстве, то есть в сотне шагов от булочной.

С этой минуты несчастный обречен: теперь не один, а сто, двести, тысяча голосов подхватывают:

— Он морит нас голодом!

А толпа вторит:

— На фонарь его!

В это время доктор, навещавший сына у аббата Берардье в коллеже Людовика Великого, слышит шум. Он видит, что толпа требует смерти какого-то человека, и бросается ему на помощь.

Франсуа в нескольких словах рассказал ему о случившемся; Жильбер понял, что булочник невиновен, и пытается его защитить.

Тогда толпа увлекает с собой и жертву, и ее защитника, предавая анафеме их обоих, и уже готова их растерзать.

В это время Вебер, посланный королевой, добрался до площади Парижской Богоматери и узнал Жильбера.

Мы уже видели, что, вскоре после того как Вебер ушел, из дистрикта прибыли комиссары и повели злосчастного булочника в ратушу.

Обвиняемый, комиссары дистрикта, раздраженная чернь — все толпой ввалились в здание ратуши, а площадь перед ратушей в одно мгновение затопили безработные ремесленники, голодные нищие, всегда готовые примкнуть к любому мятежу и отомстить за все свои беды любому, кого обвинят в причастности к общей беде.

Едва злополучный Франсуа скрылся в распахнувшихся дверях ратуши, как толпа взревела с новой силой.

Собравшимся на площади казалось, что они выпустили из рук свою жертву.

Мрачные личности шныряли в толпе и вполголоса подстрекали:

— Он морит нас голодом, ему за это платит двор! Вот почему его хотят спасти.

И эти слова "Морит голодом! Морит голодом!" пошли гулять по рядам оголодавшей черни, разжигая, подобно фитилю, ненависть и злобу.

Как назло, в этот очень ранний час ни одного из тех, кто имел власть над толпой: ни Байи, ни Лафайета — в ратуше не было.

И шнырявшие в толпе подстрекатели хорошо это знали.

Обвиняемый все не возвращался, и тогда крики переросли в улюлюкания, а угрозы — в оглушительные завывания.

Люди, о которых мы сказали, просочились в двери, стали карабкаться по лестницам и проникли в зал, где под защитой Жильбера находился бедняга-булочник.

Тем временем на шум сбежались соседи Франсуа и стали рассказывать, что с самого начала революции он работал не покладая рук, в день выпекал до десяти партий хлеба, а когда у его собратьев кончалась мука, он всегда готов был с ними поделиться; желая поскорее обслужить своих покупателей, он использовал печь соседнего с ним кондитера: сушил в ней дрова.

Все показания сводились к тому, что этот человек заслуживает не наказания, а награды.

Однако на площади, на лестницах, в зале продолжали кричать: "Он морит нас голодом!" — и требовать смерти виновному.

Вдруг неведомая сила врывается в зал, разбивает кольцо гвардейцев, охранявших Франсуа, и вырывает булочника из рук его защитников. Жильбер, отброшенный в сторону от импровизированного судилища, видит, как два десятка рук тянутся к Франсуа и хватают его; обвиняемый зовет на помощь, умоляюще протягивает руки, но тщетно… Жильбер делает отчаянное усилие, пытаясь к нему пробиться, но, увы! брешь, через которую выволакивают несчастного, уже закрылась! Словно пловец, попавший в водоворот, он отбивался кулаками… В глазах его застыло отчаяние, в горле застрял стон! И вот его накрыла волна, поглотила бездна!

Теперь спасти его было невозможно.

Он катился по лестнице и на каждой ступени получал по удару. Когда его выволокли на крыльцо, тело его представляло собою сплошную огромную рану.

Теперь он просит не жизни, но смерти!..

Где же пряталась в те времена смерть, если она была готова прибежать к человеку по первому зову?

В одну секунду голову несчастного Франсуа отделили от туловища и надели на пику.

Услышав долетавшие с улицы крики, бунтовщики, остававшиеся в зале и на лестнице, устремляются вон. Надо же досмотреть спектакль!

Ах, до чего интересно: голова, надетая на острие копья! Такое зрелище видели в последний раз шестого октября, а сегодня уже двадцать первое!

— Ах, Бийо, Бийо! — прошептал Жильбер, бросаясь вон из зала. — Какое для тебя счастье, что ты уехал из Парижа!

Он пересек Гревскую площадь и шел вдоль Сены, оставив позади и эту пику, и эту окровавленную голову, и воющую толпу, двинувшуюся через мост Нотр-Дам. Едва дойдя до середины набережной Пелетье, он почувствовал, как кто-то дотронулся до его руки.

Он поднял голову, вскрикнул, хотел остановиться и заговорить; однако человек сунул ему в руку клочок бумаги, прижал палец к губам и пошел прочь, к архиепископству.

Человек этот, несомненно, хотел остаться незамеченным; однако какая-то рыночная торговка при виде его захлопала в ладоши и закричала:

— Да это же наш дорогой Мирабо!

— Да здравствует Мирабо! — сейчас же подхватила сотня голосов. — Да здравствует народный заступник! Да здравствует оратор-патриот!

И последние ряды тех, кто следовал за головой злосчастного Франсуа, заслышав эти крики, развернулись и бросились за Мирабо; до входа в архиепископство он дошел в сопровождении огромной вопящей толпы.

Это в самом деле был Мирабо. По пути на заседание Собрания он встретил Жильбера и передал ему записку, которую перед тем написал за стойкой в винной лавке и предполагал послать доктору домой.

Жильбер торопливо пробежал глазами записку, которую сунул ему Мирабо, потом еще раз внимательно ее перечитал, положил в карман кафтана и, подозвав фиакр, приказал отвезти его в Тюильри.