– Ты отведёшь их в свои земли, а там твои соплеменники быстро выяснят, что многие из них не знают обрядов. Тебя выгонят из Ордена за растрату, а их сделают рабами.

Я пожевал в молчании губы. Нет, того, что меня выгонят я по понятным причинам не боюсь, но ситуация действительно неприятная. А главное – в ней виноват лишь я сам. Меня обвели вокруг пальца как малого ребёнка. Хуже всего то, что я уже передал эмиру деньги, а караван «выкупленных из неволи христиан» покинул крепость.

– Ты пришёл просить за своих?

– Не только. Остальные мусульмане считают нас еретиками, презрительно называют «голодранцами». Заяви я о том, кто есть, толпа разорвала бы меня на части. Я не боюсь смерти, а совершённое доброе дело, может быть, улучшит отношение ко всем нам. И мне просто больше некуда и не к кому идти.

Интерлюдия. Эмир

Крепость бурлила. Нет, на улицах и в коридорах не звенело оружие, не раздавались воинственные кличи, но ропот возник, и не собирался униматься. Впрочем, эмир не обращал особого внимания на бурление черни. Низы нужно держать в строгости, дабы они не забывались. Так что нынешнее испытание пойдёт им лишь на пользу.

Как ему докладывали, молодой и глупый христианский рыцарь, прибывший выкупать единоверцев, охотно внимал сладким речам, щедро платя за них звонким серебром. Неуёмные сплетники, с которыми бесполезно бороться, говорили, что он его привёз целую груду. Ещё говорили, что он указал на закопанную христианами казну, которую те спрятали, перед тем как сдать крепость. Говорили… впрочем, неважно, о чём говорят глупые слухи. Важно другое. Чужак заплатил огромный выкуп, а у него, эмира, не нашлось под рукой нужного количества рабов и пленников. Казалось, что их как грязи, но стоило начать искать и собирать, как возникли проблемы. Разумеется, он не собирался отказываться от денег, самих плывущих в руки. Это было бы просто глупо, верно? Перекупать рабов‑христиан у других слишком накладно, да и времени займёт не мало. Поэтому он приказал страже хватать любых рабов, бродяг и бедняков, невзирая на их веру. Ну и конечно детей, ведь если отнять ребёнка у матери, то кто разберёт какой он веры? А золотые динары на дороге не валяются.

Начальник конюшен посмел возражать своему эмиру, – неслыханная наглость. Но пока его лучше не трогать, чтобы не насторожить гостя. Всё‑таки тот изначально пришёл именно к Назифу. Почему именно к нему? Подозрительно. Некоторые жители тоже попыталась возмутиться, и тут уж в ход были пущены плети, а рабские загоны пополнились членами семей недовольных. Порядок был восстановлен, а христианский рыцарь ничего не заметил.

Слухи говорят, что в качестве «выкупленных единоверцев» стражники хватают даже правоверных. Вздор! Суннитов7  никто не трогает, по крайней мере, он таких приказов не отдавал, а еретиков не жаль. Отличать иудеев от христиан, а последних друг от друга тоже не его дело, пусть сами друг с другом разбираются. Было бы забавно посмотреть на лица храмовников в Тортосе, когда они разберутся что к чему. Жаль, что придётся довольствоваться пересказами. Невелик грех – обмануть иноверца, а обмануть врага – вообще доблесть. Ну и на украшение мечети всё‑таки надо будет пожертвовать.

Ох уж эта чернь. Сама причина для её недовольства пуста. Уже в этом году армия султана окончательно сбросит западных христиан в море. Томящиеся в их рабстве будут освобождены и, если захотят, смогут вернуться в родные земли. Если сумеют доказать новым владельцам, что являются мусульманами, конечно.

(конец интерлюдии)

Наутро я потребовал встречи с казначеем. Вельможа появился достаточно быстро. Странного ничего в этом не было, всё‑таки я передал эмиру изрядно серебра, а после сбора второй партии христианских пленников должен был передать ещё.

Внимательно выслушав мои претензии, он развёл руками, уверяя, что такого не может быть. Раздосадованный тем, что мне лгут в лицо, я потребовал встречи с эмиром, заявив, что новых денег он не увидит, пока не заменит тех, кто христианином‑католиком не является. С досадой казначей сообщил, что ему надо уведомить эмира, поскольку такие вопросы решает только он. Впрочем, вернулся он быстро.

– Повелитель согласился тебя принять и выслушать. Идём.

Несколько удивлённый такой покладистостью, я кликнул слугу, чтобы тот помог мне облачиться. Слова о том, что в надевании кольчуги нет необходимости, я проигнорировал.

На входе в покои эмира я привычно отдал меч рабу‑телохранителю и прошёл внутрь. Охрана с обнаженными мечами молча шла следом. Встречные придворные вежливо улыбались, некоторые даже благосклонно кивали. Фальшивым улыбкам я не верил, но раздражение от обмана стало постепенно проходить. В конце концов, в случившемся виноват в первую очередь я сам. Надо было проверять «товар» перед «покупкой». Меня подвела неопытность. Когда руководствуешься благими намерениями, как‑то не рассчитываешь получить в ответ людскую подлость.

– Внимательно тебя слушаю, – благосклонно кивнул мне местный правитель.

Я, как мог чётко, поведал свои претензии. Обвинять в случившемся самого эмира не стал, хотя вряд ли его слуги рискнули бы совершить такой обман без его ведома.

– Ай‑яй‑яй, – расстроено качнул головой араб, – какая неприятность. Поверь, мне очень жаль, что так вышло. Взять его!

Затылок болел адски. Я дёрнулся, и запястья рванули тяжелые кандалы. Кандалы? Я распахнул глаза. Увидел темницу и сразу всё вспомнил и понял. Чёртов араб! Да и я тоже хорош, забыв о необходимости следить за стражей. Чем это они меня? Дубинкой или кистенём?

Я сидел на жидкой копне соломы, брошенной прямо на каменные плиты. Разведённые в стороны руки за цепи крепились в железные штыри, вделанные в стену. Я дёрнул правой рукой, левой – бесполезно. Ни оборвать, ни расшатать штырь. Даже моей силы на это не хватит. Тело раздето практически догола, остались лишь штаны, прикрывающие срам, да амулет на шее. Амулет? Точно! На нём же свойство неприметности. А может, сарацины просто не смогли его снять из‑за короткой цепочки? Я засмеялся.

– Тише, не стоит привлекать внимание стражи.

Голос прозвучал по‑арабски, и как‑то устало что ли. Знакомый голос. Я повернулся на источник звука и сощурился, всматриваясь против падающего откуда‑то сверху света.

– Назиф?

– Я, – вяло откликнулся сарацин.

Хм, тоже сидит на полу, под ним такая же охапка соломы, и даже руки закованы в такие же кандалы и разведены в стороны.

– А ты что тут делаешь?

Тот зябко передёрнул плечами, грязно ругнулся под нос, но всё‑таки ответил.

– Эмир запомнил, кто тебя привёл. И когда я заступился за жителей, которых мне приказали собирать под видом твоих единоверцев, обвинил в предательстве.

Я невнятно замычал, переваривая услышанное.

– Мы давно уже с ним не ладим. К тому же он суннит, а я – шиит. Мы все чтим Коран, но по‑своему. У вас, христиан, ведь то же самое. Я слышал рассказ, как ваши люди избили христианина‑маронита лишь за то, что он отказался поцеловать руку вашему священнику. Да и с греками вы не в ладах. Да и со всеми, даже друг с другом, если честно.

Он сухо сплюнул на пол, и снова тихо выругался под нос.

– Извини, к тебе у меня нет претензий. Ты пытался выкупить единоверцев. Это богоугодное дело. Да и твой орден получше многих.

Разговор становился интересным. Голова, после наложенного исцеления , тоже саднила меньше, хотя я и не мог её пощупать, чтобы понять, не разбили ли мне затылок. Отступить побитой собакой в домен к Гавриилу я всегда успею. Смеяться надо мной никто, конечно, не будет, но Господи, как же стыдно.

– Так дело в том, что твой эмир суннит?

– Нет, – Назиф вновь поморщился, – эмир просто плохой и жадный человек.

Вдалеке послышались чьи‑то шаги, и мой собеседник нахмурился.

– Странно. Время кормить узников ещё не пришло, а палача я ждал только завтра. Спешить эмиру некуда. Или он решил узнать, где стоят ваши люди?

Он требовательно посмотрел мне в глаза. Я отрицательно мотнул головой, скривившись от прострелившей её боли, и он понимающе усмехнулся в ответ.