Шеварднадзе был принят Рейганом и произвел на него весьма благоприятное впечатление. Более того, что не менее важно, новый советский министр произвел хорошее впечатление на американскую публику, которая уже привыкла к застегнутому на все пуговицы советскому министру Громыко, получившему прозвище «мистер нет». Когда на пресс-конференции молодая и хорошенькая американская журналистка спросила Шеварднадзе, как он собирается провести ближайшие выходные дни, тот, не задумываясь, ответил вопросом: «А какие у вас предложения?». К тому же госсекретарь Шульц поведал, что получил в подарок от Шеварднадзе кавказский кинжал. Министр сопроводил подарок словами: «Ну вот, я разоружился, теперь ваша очередь»[651].
Это была не первая встреча Рейгана с советским министром иностранных дел. Они встречались уже в октябре 1985 года в Нью-Йорке во время сессии ООН, и в декабре того же года в Женеве, где происходила первая встреча президента и генерального секретаря. Шеварднадзе тогда выступал в качестве второго лица, и особого внимания Рейган на него не обратил.
Встрече в Женеве предшествовала развернувшаяся переписка между Рейганом и Горбачевым, последовавшая за первым обменом посланиями, которые уже тогда показались многообещающими. Советский посол в Вашингтоне отмечал: «Значительную роль также сыграли возросший при Горбачеве динамизм советской внешней политики и заметное улучшение ее пропагандистского обеспечения, выдвижение в 1985 году новых крупных инициатив по ограничению гонки вооружений, общая активизация советской дипломатии. Важное значение имела интенсивная работа с американской администрацией на всех уровнях — личная переписка Горбачева с Рейганом, встречи и беседы Шеварднадзе с президентом и госсекретарем»[652]. Постепенно во взаимоотношениях возникали новые нотки, что проявилось в возобновлении прерванного ранее воздушного сообщения между США и СССР и в открытии генеральных консульств обеих стран соответственно в Киеве и Нью-Йорке.
В то же время новый советский генсек действовал вынужденно осторожно, так как в Политбюро преобладали консерваторы, и «новое мышление» необходимо было внедрять микроскопическими дозами.
Чуть приоткрытую дверь для возможных новых переговоров и договоренностей могли вновь захлопнуть неожиданно всплывавшие сведения о фактах, которые давно уже были известны, но не выдвигались на первый план, а приберегались для удобного случая. Таким фактом на этот раз оказалась история с Красноярской радиолокационной станцией. Это был секретный военный объект, зашифрованный в СССР под названием «Енисейск-15», — система раннего оповещения о ракетном нападении, существование которой противоречило советско-американскому договору 1972 года о противоракетной обороне, согласно которому подобные системы могли располагаться только в районе столицы и по периметру государственной границы.
Построена эта система была в конце 1970-х — начале 1980-х годов, а в 1983 году она была обнаружена разведкой США. По этому поводу госсекретарь Шульц выразил протест послу Добрынину, потребовав закрытия системы. Тогда, однако, в США сочли целесообразным не оглашать полученные данные, чтобы не нагнетать ситуацию. Информация об этой системе даже не была доведена до сведения Рейгана. Добрынин же получил инструкцию отстаивать версию, что станция носит не военный характер, а является звеном в исследовании космического пространства. Сам же Добрынин выдвигал версию, что советское руководство знало о характере Красноярской РЛС, но скрывало это даже от послов, и что он не лгал, отстаивая данную версию[653]. Можно, однако, высказать убеждение, что опытный посол отлично понимал истинный характер объекта, но действовал, разумеется, в пределах того, что было ему разрешено.
Теперь же, вопреки позиции Шульца, министерство обороны США и ЦРУ предоставили подробную информацию президенту. Рейган был возмущен «вероломством» советской стороны. Возникла угроза если не срыва, то осложнения предстоявших переговоров.
Стремясь сгладить ситуацию, Горбачев и Шеварднадзе решили допустить для инспекции системы группу американских специалистов. Решение вопроса о судьбе Красноярской РЛС, таким образом, откладывалось, и этот вопрос перестал быть камнем преткновения для подготовки встречи на высшем уровне[654].
Вскоре после прихода к власти Горбачева состоялся пленум ЦК КПСС, на который отправился Добрынин, входивший в высший партийный орган. Во время одного из перерывов Горбачев пригласил посла для разговора наедине. Генсека особенно интересовала личность Рейгана. Добрынин вспоминал: «Я отметил, что в течение первых четырех лет президентства Рейган откровенно демонстрировал свое враждебное, конфронтационное отношение к Советскому Союзу. Он и действовал в этом направлении, хотя и избегал ситуаций, чреватых военными столкновениями с нами. Он был категорически против возвращения к временам разрядки начала 70-х годов… Однако в последние год-полтора у него стали проглядывать, правда, довольно туманно и весьма неустойчиво, черты прагматизма и даже некоторой заинтересованности в установлении с СССР каких-то контактов, вплоть до самого высокого уровня… Мой опыт личных бесед с ним, сказал я, вместе с тем показывает, что с ним можно разговаривать»[655].
Последовала серия писем Горбачева Рейгану и Рейгана Горбачеву, в которых стороны, отстаивая некоторые устаревшие позиции, все же соглашались на встречу в ближайшем будущем, причем каждая предлагала в качестве места личных переговоров свою столицу[656].
При этом у Горбачева были свои предвзятые идеи, которые ему, по всей видимости, были внушены прежним руководством МИДа, прежде всего Громыко. Главной из них было стремление сорвать программу космической обороны США, почти любой ценой договориться с Рейганом об отказе от СОИ, соглашаясь на максимальные уступки СССР в других областях взаимоотношений.
Горбачев даже объявил, что СССР в одностороннем порядке решил заморозить размещение советских ракет средней дальности на территории входивших в «социалистический лагерь» государств Восточной Европы. Можно полагать также, что такое намерение, при всей низкой степени реальности, было продиктовано рациональными доводами советников, что соревнования с Соединенными Штатами в области космической обороны СССР не выдержит ни по финансовым, ни по научно-техническим соображениям.
Рейган же упорно держался за свою космическую программу в значительной мере по тем же причинам, по которым Горбачев стремился ее сорвать. Не вполне отражая замыслы обоих лидеров, Добрынин констатировал: «Столкновение этих двух противоположных идей фикс стало во многом определять характер всех последующих советско-американских переговоров по проблемам стратегической безопасности. При этом оба руководителя, и Рейган, и Горбачев, были столь глубоко вовлечены в споры вокруг СОИ, что, по существу, преувеличивали ее реальные возможности»[657].
Что же касается Рейгана, то он продолжал, по крайней мере на публике, отводить СОИ ключевую роль в осуществлении своей мечты о полной ликвидации ядерного оружия. Видимо, есть некоторые основания считать, что такой подход был в какой-то степени искренним для весьма эмоционального президента. В то же время он, безусловно, видел в том, что в СССР, и не только в нем, называли планом «звездных войн», мощное орудие давления на руководство СССР и пропагандистского обеспечения американской позиции на предстоявших переговорах.
Рейган повторял свое предложение о готовности передавать СССР все технические данные, касающиеся практических достижений в области стратегической обороны с использованием космического пространства, отлично понимая, что в условиях все более углублявшегося социально-экономического и политического кризиса в Советском Союзе реально использовать эти данные будет весьма затруднительно, если не невозможно. Он писал Горбачеву 30 апреля 1985 года: «Мы верим, что важно проверить технические возможности оборонительных систем, которые могут в конечном итоге дать всем нам более надежные средства защиты наших народов, нежели те, которыми мы обладаем в настоящее время, и двинуться вперед к всеобщей ликвидации ядерного оружия в качестве цели, с необходимостью достижения которой все мы согласны».
