В связи с введением в декабре 1981 года военного положения в Польше, где развернулось массовое рабочее движение против системы тоталитаризма, последовал новый обмен письмами между Рейганом и Брежневым, на этот раз выдержанными в весьма острых тонах.
В конце декабря 1981 года администрация Рейгана ввела санкции против СССР, впрочем, относительно мягкие, оставлявшие приоткрытую дверь для возможных дальнейших переговоров. Были приостановлены рейсы в США самолетов «Аэрофлота», прекращены работа советской закупочной комиссии в Нью-Йорке и выдача лицензий на поставки электронно-вычислительных машин (сферы, тогда находившейся в самом зачаточном состоянии), прерваны переговоры о сотрудничестве в космическом пространстве и др.
В течение первого года пребывания в Белом доме Рейган перестал колебаться, и линия конфронтации возобладала в полной мере, хотя происходило это постепенно, рывками, с незначительными поворотами в обратную сторону, что в какой-то степени было связано с эмоциональным характером самого президента.
Некую смесь эмоций и пропагандистского расчета можно было уловить в выступлении Рейгана 18 ноября, которое вначале было воспринято как сенсация, направленная на действительное ограничение вооружений. Президент выступил в национальном пресс-клубе только перед избранными журналистами, но это выступление транслировалось всеми основными теле- и радиоканалами, а затем широко комментировалось.
Если отбросить обычные словесные украшения, столь характерные для выступлений Рейгана (его спичрайтеры и консультанты за прошедшие десять месяцев хорошо овладели искусством писать тексты в соответствии со стилем Рейгана, но он неизменно продолжал вносить в свои речи немалую долю спонтанности), то дело сводилось к тому, что вскоре получило название «нулевой вариант» вооружений в Европе. Рейган заявлял, что США готовы отказаться от размещения в Европе новых ракетных систем среднего радиуса действия «Першинг-2», а также крылатых ракет наземного базирования (также среднего радиуса), если СССР демонтирует несколько типов ракет различных классов. В основном, правда, имелись в виду ракеты СС-20 (согласно американской классификации), уже размещенные на пусковых установках в странах Восточной Европы и в западных районах СССР. Так как это было одностороннее предложение и речь шла отнюдь не о равных условиях: обмен уже готовых к запуску ракет на те, которые еще только предстояло привезти в Европу, отказ от учета ракетных сил Великобритании и Франции, как будто их не существовало вообще, то уже вскоре стало ясно, что предложение носит откровенно пропагандистский характер и было заранее рассчитано на отказ.
Именно так и произошло. В высшем советском руководстве американское предложение сразу вызвало отрицательную реакцию, его стали трактовать как стремление США добиться односторонних преимуществ для НАТО. Правда, А. Ф. Добрынин рассуждал через много лет о том, что целесообразнее было бы принять американские предложения, что через несколько лет о них действительно вспомнили в окружении М. С. Горбачева[407]. Однако эти соображения представляются висящими в воздухе, так как основаны на оценке возможных перспектив спустя много лет после того, как данные действия могли произойти, а не на реалиях того времени, когда принимались решения. А. Ф. Добрынин признает, что из бесед с ним американских высокопоставленных деятелей вытекало: «Рейган поставил себе целью ускоренными темпами наращивать военную мощь Америки и американское ядерное присутствие в Европе. Сама мысль “договориться с русскими безбожниками — коммунистами” ему претит. Даже если бы советская сторона сейчас и согласилась с пресловутым “нулевым вариантом”… президент все равно нашел бы повод отказаться от собственного предложения только из-за того, чтобы добиться развертывания американских ракет в Западной Европе»[408].
Биограф Рейгана Дж. Вейсберг полагает, что несбыточные предложения о «нулевом варианте» отражали позицию тех советников Рейгана, которые вообще не верили в возможность сокращения вооружений (фамилии таковых автор не называет), тогда как сам президент искренне стремился к решению этой острейшей проблемы[409]. Свою позицию автор не обосновывает. Между тем уже приведенные нами данные показывают, что каких-либо разногласий между сотрудниками Белого дома и президентом не было, что чиновники послушно и компетентно выполняли те задания, которые перед ними ставились высшим должностным лицом.
В поисках решений о взаимоотношениях с СССР, прежде всего в том, что касалось проблемы вооружений, президент, с одной стороны, искренне стремился найти какие-то подходы к их достижению, но, с другой — крайне опасался обманов с советской стороны, сохранения действительного или кажущегося советского превосходства. Одновременно он опасался упреков внутри страны в том, что проводит недостаточно жесткий политический курс, не выполняет своих обещаний твердо противостоять безбожному коммунизму. Отсюда и предложения, подобные «нулевому варианту», которые были скорее рассчитаны на внутреннюю аудиторию, на американского обывателя, нежели на реальное достижение результата.
Рейган сопровождал свои предложения обычной риторикой по поводу мира: «Нет никаких оснований, чтобы люди в любой части света жили в обстановке постоянной боязни войны или в ее сфере. Я верю, что настало время для всех наций действовать в духе ответственности и не ставить под угрозу другие государства. Я верю, что настало время двигаться к контролю за вооружениями и к решению критически важных региональных споров за столом переговоров».
При этом, однако, особое внимание обращалось на так называемую «третью корзину» (третий раздел) заключительного акта совещания по безопасности и сотрудничеству в Европе, подписанного в Хельсинки 30 июля — 1 августа 1975 года. Этот раздел предусматривал налаживание контактов между людьми, правдивой информации, сотрудничества в области культуры. Советская сторона, подписав заключительный акт в целом, по-своему трактовала этот раздел, фактически отказываясь его исполнять и подвергая преследованию участников диссидентского движения, которые настаивали на его последовательном выполнении.
Особенно наглядно новый курс американского руководства был продемонстрирован в том, как Госдепартамент поставил «на должное место» посла СССР в Вашингтоне А. Ф. Добрынина, которому ранее были предоставлены бесспорные привилегии.
Началось с того, что после назначения А. Хейга государственным секретарем Добрынин перед официальным визитом вежливости новому госсекретарю договорился о личной встрече для выяснения взаимных позиций и претензий. Когда автомобиль посла подъехал к секретному гаражу Госдепа, водителю было указано следовать на общую парковку. Добрынина, обычно доброжелательного, но на этот раз рассерженного, окружили заранее оповещенные журналисты, направив на него кинокамеры и задавая на ходу массу каверзных вопросов, на которые посол не отвечал[410].
Раздражение по отношению к Хейгу, действия которого полностью вытекали из позиции президента, Добрынин сохранил на много лет, что отразилось в характеристике этого деятеля в его мемуарах: «Я неплохо знал Хейга еще по его работе в никсоновском Белом доме и не считал, что это был лучший выбор на пост госсекретаря США. Хейг был по характеру задиристый человек, склонный к конфронтационной манере беседы, а не к поиску возможных договоренностей. Для него все было или черное, или белое — полутонов он не признавал. Категоричность его суждений, видимо, объяснялась тем, что он был профессиональным военным. Атмосфера конфронтации была для него более привычным состоянием, чем неопределенность, связанная с ослаблением напряженности или с неясными перспективами затяжных переговоров»[411].
