А, пофиг.

Мне нужно оптимизировать «Лотос» под текущие условия, максимально распараллелить все процессы. Все ради экономии времени, выкройки лишних секунд. Пальцы в перчатках соскальзывают, когда я пытаюсь скрутить вместе два провода. Они все перемазаны кровью последнего «уголька», сердце которой я пытался запустить вручную. Она умерла, глядя на меня с обвинением.

Пока я работаю над «Лотосом», мой переносной реактор скрежечет от натуги, перерабатывая воду, чью-то руку и сорванные прямо с газона травки в кровезаменитель. Не бог весть что, но выровняет давление и сможет хоть как-то переносить кислород.

Грохот боя не смолкает, и у меня начинает звенеть в ушах.

Проходит три часа.

Кончается биомасса во встроенном контейнере. Странно, что ее хватило так надолго. Возможно из-за того, что в течение последнего получаса я не получал никого, кому бы потребовалась новая кожа, только с баротравмами от ударных волн. С такими иметь дело было в радость, из пяти обработанных не умер никто.

Где-то снаружи мерцают вспышки, а я достаю меч и иду в угол, где сложены мертвецы. Выбираю один мужской труп и один женский, и отсекаю у обоих ноги.

Потом режу их помельче, складываю в подвернувшееся под руку ведро и несу обратно к «Лотосу». И начинаю заталкивать куски в контейнер. Туда же вливаю немного протеазы и сую кипятильник. Эффективно. Человеческую ДНК проще довести то требуемого состояния, ниже вероятность отторжения.

На меня смотрят с ужасом.

Пофиг.

— Следующего!

Звон в ушах уже не прекращается ни на секунду, и становится все сильнее с каждой минутой.

Середина пятого часа.

Мой второй перерыв, за который у меня нет времени присесть и отдышаться. Как будто здесь еще есть чем дышать кроме дыма и гари. Хорошо, что в костюме есть патроны с кислородом. «Лотос» работает с перегрузкой, импровизированные модификации держатся на честном слове и технарской силе. Приходится нырять с паяльником в вывороченные внутренности агрегата, и право, это приятнее чем ковыряться во внутренностях человеческих.

Их намного проще починить.

Звон в ушах? Он давно прошел.

Я слышу только песню. Бесконечную песню без слов. Ужасную. Чарующую. Знакомую.

Восемь лет назад я смотрел на зависшую над Лондоном белоснежную крылатую фигуру, которая казалась крохотной с такого расстояния.

Я смотрел на Симург, а Симург смотрела на меня и пела.

Только для меня одного, потому что больше никто не слышал ту песню. Несколько недель она была со мной, и за это время я не произнес ни слова. А потом ушла, чтобы вернуться спустя годы.

Уйди, я тебя не слышу, не хочу слышать.

Уйди, уйди, уйди.

— Следующего! — я отбрасываю паяльник и снова активирую «Лотос».

Измученные санитары кладут на ложе крупного мужчину. Я бегло оцениваю его состояние: глубокая взрывная рана в правой части груди, правое легкое практически уничтожено, тяжелое радиационное поражение, ожоги четвертой степени — четверть тела, ожоги третьей степени — еще треть тела. Он не только жив, но и частично в сознании, бессвязно ругается на испанском. Высокорейтинговый Бугай. Нахрен его ко мне притащили, он же и сам сможет исцелиться? Крупная шишка, глава какого-то из отделений Протектората, о ком я не слышал? Ай, пофиг, нет времени спорить.

Гашение наведенной радиоактивности.

Удаление мертвой ткани. С последним возникают проблемы, маломощные дезинтеграторы «Лотоса» не справляются с укрепленной плотью, приходится использовать резак. Со стороны может показаться, что потрошу пациента, но санитарам уже плевать, а сам Бугай только злобно шипит сквозь зубы.

Инъекции ставить не получается, игла просто гнется о сверхпрочную кожу, так что на этом все.

— Следующего! — язык уже заплетается.

Песня меняет тональность и темп, теперь она выше и быстрее. Я украдкой бросаю взгляд на поднос со скальпелями. Может, песня утихнет, если я выколю себе уши?

На седьмом часу все прекратилось.

Я несколько минут тупо пялился на пустое ложе «Лотоса», прежде чем понял, что никто не спешит принести следующего пациента. Оглянувшись, я увидел своих подручных санитаров, сидящих на полу и жадно хлещущих воду из бутылок. Их лица были пусты, в глазах не осталось ничего, кроме бесконечной усталости.

«Очередь» тоже иссякла. Те, кто не дождался, лежали накрытые простынями с головой.

Первыми не выдержали ноги, и я упал на колени, попутно приложившись маской о борт «Лотоса».

Все… все кончилось?

«Да, для них. Не для меня. Песня все еще звучит».

Посмотрев вниз, я увидел только красное. Я весь был перемазан в чужой крови, по большей части уже успевшей засохнуть. Надо ополоснуться — это первое, что мне пришло в голову. Я кое-как поднялся на ноги и, покачиваясь, побрел к выходу из палатки.

— Гидрокинетки есть? — спросил я громко, но надеяться на ответ не приходилось.

Кругом царило столпотворение. Бой, по-видимому, закончился, и к полевому госпиталю собрались все, кто выжил — получить помощь при легких ранениях, найти товарищей. Все спешили по своим делам, и на меня никто не обращал внимания. Вокруг пестрело от разнообразия костюмов, пусть даже все они были одинаково закопченными и пыльными.

Постояв немного посреди этого хаоса, я понял, что здесь мне помывка не светит, и активировал мантию, чтобы взлететь. Я поднялся сразу на полкилометра, и только тогда смог понять масштабы произошедшего.

Мехико был огромным городом с двадцатимиллионным населением и преимущественно малоэтажной застройкой. Он раскинулся на более чем две тысячи квадратных километров, и с высоты было хорошо виден шрам, оставленный Бегемотом: огромная полоса выжженной земли, около двух километров в ширину и, наверное, несколько десятков километров в длину. Разрушения были по всему городу, отовсюду поднимался дым пожаров, вызванных перегрузкой электросетей и непрерывными землетрясениями, но именно эта полоса наглядно демонстрировала мощь Губителя. В этой области не осталось ничего живого, жесткая радиация простерилизовала ее до состояния хирургического скальпеля, и такой она останется еще на сотни лет.

Мои кулаки непроизвольно сжались.

Чего стоило все, что я сделал сегодня, по сравнению с этой практически стихийной разрушительной силой? Чего стоили жертвы погибших? Чего стоили вообще все наши усилия? Считалось, что Губителя можно отогнать, нанеся достаточно урона. Когда я глядел на выжженную тропу Бегемота, мне это казалось смешным. Существо, свободно манипулирующее такими объемами энергии, просто не может получить от нас сколько-нибудь значимых повреждений. Левиафан уничтожал целые острова площадью десятки тысяч квадратных километров — а мне предлагают верить в то, что Лунг сдерживал его в одиночку.

Я спустился обратно и сделал то, что наверное надо было сделать еще в момент высадки — попытался найти своих.

— Магистерий вызывает Стражей, — я постучал по наушнику. — Магистерий вызывает Стражей. Стражи, ответьте.

— Черт побери, где тебя носило?! — это Оружейник.

— Вау, ты жив! — это Кид Вин.

— Магистерий, ты в порядке? Где ты? — это Эгида

Ну шикарно. Сами же сказали, где высадите.

— Я в госпитале. На разрушенном стадионе.

— Ты ранен?!

— Нет, я помогал раненым. Вы все живы?

— Без потерь, — ответил Оружейник, словно сконфуженный собственной эмоциональной вспышкой. — Почему ты не выходил на связь? Где твой браслет?

— Я был занят. Какой еще браслет?

Оружейник молчал довольно долго.

— Это моя вина. Коммуникационные браслеты раздали уже после того, как Мирддин нас высадил. Сейчас я перешлю тебе координаты, отправляйся туда немедленно.

Мой служебный смартфон пиликнул, когда пришло сообщение. GPS-навигатор указал направление, так что мне оставалось только забрать с собой «Лотос» и неспешно ползти по воздуху до места назначения. Точка рандеву находиласьполутора километрах от госпиталя, так что путь занял меньше трех минут даже с тяжелым грузом на буксире.