"Отлично, вот и решилась проблема с микробиологической апробацией" — подумал я и с казал:

— Лиза, если бы та знала, как обрадовала меня, ведь я собирался писать письмо Коху, который сейчас явно "на взводе" из-за проблем с туберкулином. Теперь все станет гораздо проще.

Я объяснил ей, что кроме ПАСК, синтезировано еще несколько других веществ, потенциально активных в отношении палочки туберкулеза и Лиза смогла бы проверить их у Мечникова. Мечников же обещал в свое время посвятить жизнь борьбе с туберкулезом, от которого умерла его первая жена. Но, у нее был уже запущенный процесс и она была настолько слаба, что в церковь на венчание ее внесли на стуле. Так что, у Ильи Ильича личные счеты с этой болезнью.

Лиза спросила про Агеева, счастлив ли он с молодой женой? Я ответил, что свадьба расстроилась сразу же по его возвращении в Петербург, но его бывшая невеста уже вышла замуж и, наверно, счастлива, так как мне кажется, что она никогда полковника и не любила. А Агеев собирался поехать в Париж искать Лизу, после того как выполнит задание Штаба в Берлине, но пропал без вести.

— А вообще, он сказал, что ты — сошедший с небес ангел, — сказал я Лизе и заметил ее смущение при этих словах.

На следующий день мы сходили на кладбище к деду, потом поехали навестить могилу Генриха, а после обеда приехал нотариус, следователь, полицейский пристав с околоточным, которые привезли Николая и Ивана, приехал Управляющий и пришел душеприказчик Ивана Петровича.

Нотариус вскрыл конверт и зачитал завещание деда. По завещанию все движимое и недвижимое имущество, права на торговую марку и привилегии отходили мне. Лизе я должен буду выплачивать по 10 тысяч рублей ежегодно в течение 10 лет, Николаю и Ивану, полагалось выплачивать по две тысячи рублей ежегодно в течение 10 лет при условии, что они будут жить за Уралом в старообрядческих селах (причем, в течение двух лет привыкать к простому крестьянскому труду у крепких хозяев — были приведены адреса этих хозяев, а затем они вольны вести свое хозяйство и богатеть, не покидая села). Вот такие условия поставил дед, Николай как услышал их, стал выть зверем и кричать, что лучше уж на каторгу, а Иван выслушал условия спокойно, с достоинством, чего я от него не ожидал.

После этого пристав вручил мне конверты с ключами, переданными ему следователем, и сказал, что я волен забрать свое заявление в отношении Николая и Ивана или, наоборот дать делу ход, тогда они пойдут под суд. Я сказал, что через день я приму решение, так как мне нужно найти привилегии и я не уверен, не уничтожили ли их мои родственнички вместе с завещанием, которое хранилось здесь. Иван закричал, что привилегий они не трогали, в тайнике было только завещание, но я повторил, что завтра приму решение относительно их будущего. Иван закричал, что он примет решение деда и не хочет в тюрьму, Николай же смотрел на меня исподлобья и молчал, только глазами зыркал. "Ну, чисто волк" — подумал я и предложил дяде тоже еще раз подумать о своем выборе: каторга или здоровый труд и относительная свобода. Потом полицейские их увели, я поблагодарил нотариуса и вручил ему вознаграждение за профессионализм и честность, а потом ко мне подошел Управляющий заводом. Он поздравил меня и передал десять пакетиков с препаратами, пять помечены арабскими цифрами от 1 до 5 и пять — римскими, тоже от I до V: когда мы поехали на Новодевичье, я позвонил с телеграфа в Купавну и дал инструкцию Вознесенскому приготовить мне по пять образцов, пронумеровав их в случайном порядке. Арабскими цифрами были обозначены ПАСК и другие три потенциально противотуберкулезных препарата; римскими были обозначены препараты СЦ и новые из его группы, причем для контроля в каждой группе было два пакетика с ПАСК и с СЦ. Номера знал только Воскресенский, они же в запечатанном конверте хранились в сейфе Управляющего. Препараты предназначались Лизе, которая должна была проверить их у Мечникова.

Лиза засобиралась в Швейцарию через Париж, сначала заедет к Мечникову, я спросил, не нужны ли ей деньги, может выплатить сразу за год? Лиза сказала, что денег на счету в Цюрихе у нее достаточно, там деньги за дом, предназначенные для оплаты обучения (она оплатила только первый семестр), все переведено в золото и в швейцарские франки, так что денег у нее много.

В сейфе деда были все привилегии, другие финансовые документы, в том числе удостоверяющие собственность на завод и земельные участки. Отдельно в шкатулке лежали грамота на пожалование почетного гражданства, грамота, удостоверяющая права купца первой гильдии, и золотая медаль.

В двух шкатулках побольше: в одной было около ста тысяч ассигнациями, в другой — столбики золотых империалов, тоже более чем на сто тысяч. Интересно, сколько на счету в банке? По всему — я теперь миллионщик, заводы-то стоят не менее полумиллиона, а то и больше! Да еще лавки и склады с товаром, представительства. Ведь это целое большое хозяйство, как же мне теперь с ним управляться. Прямо хоть со службы уходи. И вот, накликал — через день принесли срочную телеграмму от генерала Обручева срочно вернуться в Петербург по неотложному делу. Неужто Агеев нашелся!

Успел на поезд практически к отправлению, заехав в полицейское Управление и еще раз увидевшись со своими родственниками, находящимися под стражей. Николай все так же брызгал слюной и кричал, что никаких подачек ему не надо, что он всех газетчиков подымет, чтобы написали, как у него из-под носа миллионное состояние увели. Иван, напротив был спокоен, сказал, что ему все надоело и он согласен поехать к кержакам[196]. Я написал прошение, что не имею претензий к брату, а дядя пусть идет под суд, тем более, что я сам слышал, как он подбивал Ивана вскрыть сейф и свалить все на слуг. Дал Ивану сто рублей на дорогу и сказал, что переведу остальные деньги, как только он приедет на место и хозяин двора, где он будет жить, напишет мне письмо об этом. Ивана освободили при мне и он ушел, провожаемый злобными дядиными выкриками. На прощание Иван сказал, что то завещание, которое они сожгли, было с более благоприятными условиями для Николая и Ивана — они получили бы по 30 тысяч единовременно и без всякого обязательства трудится у хозяина-старообрядца, Лиза тоже получала все деньги сразу. Но, потом, видимо, сын и старший внук надоели деду своим пьянством и безобразными выходками, поэтому дед и принял более жесткое решение.

— Вот Колька и злиться, а так бы получил денежки и опять по бабам, — заявил Иван с плохо скрываемым злорадством, — вон волком воет, оттого, что бумагу уговорил сжечь, все сразу хапнуть захотел. Свежее-то завещание у деда где-то в сейфе или в бюро лежит, а про старое в потайном ящике стола он забыл, наверно, зато Колька помнил, где тот ящик. Нотариус хранил только последнее завещание, а старое уничтожил, но мы-то этого не знали, поэтому спалили то, что нашли.

Я спросил, а почему Лизе тоже решено в рассрочку платить, на что Иван ответил, что это, наверно, из-за маменьки, которую бросил, забрав все оставшиеся деньги, ее пан Казимеж. Теперь она перебивается уроками французского в Варшаве, а где живет, то Иван не знает. Дед же рассудил, что Лиза еще молодая, может замуж выйти, и, для того чтобы какой-нибудь проходимец-муж все ее деньги не забрал, то пусть лучше пропадет их малая толика, а Лизе что-то и останется. Я подумал, что, если вдруг маменька объявится, то надо пристроить ее в заводскую школу, пусть ребятишек языкам учит, и дать казенную квартиру. Дед же завел при заводе, по образцу Морозовых, амбулаторию и школу, да не просто амбулаторию, а целую маленькую больницу с докторами, а школа и не совсем только трехклассная. Для способных детей обучение до 6 классов (вот там и преподают французский и немецкий), а потом, после экзаменов, возможно поступление в реальное или коммерческое училище за заводской счет, но, потом, после училища, надо десять лет отработать на заводе, уже, как минимум, помощником мастера, ну а потом — мастером.