— Князь, а почему вы так верите в эти порошки? Вы врач?

— Георгий Александрович, врач — профессор Иванов, именно он вылечил этим препаратом почти сотню пациентов. А я изобрел этот препарат, как и многие другие, как и ручные бомбы, взрывы которых вы слышали и которые мне помогли выгнать итальянцев из Абиссинии.

Я, конечно, погрешил против истины, Иванов еще не вылечил, а только добился улучшения, причем неясно, насколько уменьшилось бактериовыделение, если мазок мокроты не брали перед включением в исследование, хотя микроскопирование мокроты, оказывается, уже применяли в Мариинке. Про бомбы тоже упомянул, увидев интерес Георгия, а то еще подумает — вот "превосходительство" сделало какой-то порошок и на мне испытывает, хочет еще чин или звезду получить.

— Ваше превосходительство, так вы — тот русский генерал, который воевал на стороне Менелика и потом проводил переговоры с итальянцами? Теперь я вас узнал по фотографиям в газетах. Расскажете, как там было?

— Непременно расскажу, у нас еще много времени будет. Лечение длительное, года три займет, но чувствовать вы себя будете месяц от месяца все лучше и лучше. Поэтому сейчас пойдем обедать, а потом — прием порошка и чтобы у вас никаких сомнений в его безопасности не было, я тоже из той же банки порошок сам съем. Потом отдохнете, пойдем гулять и я вам все расскажу про свои африканские приключения.

Дальше я распорядился натопить печи, чтобы в помещениях было тепло, сквозняков не устраивать, но постоянно проветривать помещения в отсутствие пациента (среди персонала было две сестры из Мариинской больницы, на них и возложили обязанности по режиму и дезинфекции). Спросил Алышевского, есть ли здесь микроскоп, оказалось, что есть и попросил его взять у Георгия мазок мокроты количество палочек в поле зрения. Разместился в комнате для гостей, Артамонова пока поселили с жандармами, он принес мой чемодан и разобрал все в шкаф. В общем, вроде все при деле.

Так прошло несколько дней, телефонировал в Кутаис, чтобы послали телеграмму в Петербург о том, что у нас все в порядке. Я рассказывал Георгию об Африке, ему было интересно, все же он пошел в моряки, чтобы не только служить на корабле, а и увидеть дальние страны. У меня сложилось впечатление о великом князе как о романтически настроенном молодом человеке, без четких жизненных ориентиров, часто впадающим в меланхолию, даже с приступами плаксивости (домашнее прозвище Георгия "плакучая ива"). Конечно, в большой степени его меланхолия и приступы слез были связаны с болезнью, но к государственной деятельности, даже в случае выздоровления, он вряд ли будет пригоден. Разве что просто занимать место на троне, но тогда он ничем не лучше Ники, разве что несколько большим чувством долга, и с этим тоже связано его поступление на флот. Оказывается, он завидует Сандро, его здоровью и энергии, тому, что все к нему тянутся и с ним всегда весело и с этим тоже было связано его желание стать флотским офицером. Вот так и получилось — с детства мечтал о море, а теперь больничная койка и единственное судно которое светит — под кроватью.

Под моим присмотром Георгий пил лекарство, я тоже выпивал один порошок в обед с профилактической целью. Креозот я отменил своей волей, о чем сделал запись в истории болезни и расписался. Напуганный мной Алышевский теперь ведет дневник в отдельной тетради, где делает записи о состоянии пациента и о назначениях и изменении их и диеты. Я велел готовить рис раз в неделю, а гарниры делать разнообразные — от макарон и картошки до овощного рагу, которое понравилось нашему пациенту и его старались делать чаще. В общем, меню стало разнообразнее, я не стал категорически отменять вино и пиво, но сократил их употребление вдвое, заменив свежеприготовленными соками, благо в Грузии есть из чего их делать. Свежие фрукты были постоянно, однако Георгию они приелись и я велел делать муссы, максимально сохраняя витамины, еще Георгию понравились фруктовые салаты из измельченных фруктов приготовленные непосредственно перед подачей на стол.

Так прошло пять дней, а потом приехал Иванов с двумя ассистентами, я с ним предварительно поговорил и они с Алышевским больше не цапались, а делились опытом лечения больных туберкулезом, профессор все же подробно рассказал об испытаниях Фтивастопа и Тубецида, а я попросил Алышевского научить микроскопированию мазка ассистентов профессора. К сожалению, бактериовыделение у Георгия, было весьма существенное. В общем, полная идиллия, мир, дружба и фройндшафт, хинди-руси бхай-бхай.[424] Еще через неделю, когда в горах начались осенние дожди, поговорил с Георгием о переезде в Крым, мол, там суше и теплее. Теперь он не возражал, и я телефонировал в Кутаис, оттуда передали телеграфом через Тифлис в Петербург, чтобы в Поти прислали какой-нибудь корабль, который мог нас доставить в Ялту. Поезд с моим вагоном велел отправить в Симферополь.

11 ноября 1892 г. Крым. Ливадия.

Завтра уезжаю в Москву, а оттуда — в Петербург. Георгий вроде привык к Ливадии, теперь она не вызывает у него печальных воспоминаний, наоборот, он всеми силами старается одолеть болезнь. Я ему как-то сказал, что, если врач один на один с болезнью, то неизвестно, кто победит, если врач и пациент вместе против болезни — то это уже двое на одного, а если еще и я присоединюсь как изобретатель лекарства, то уж втроем мы болезнь "завалим на лопатки". Ему понравилось это сравнение и теперь мы — команда единомышленников, но Алышевского я все же отправил в Петербург, сказав, что в Мариинской больнице для бедных его заждались. Он было потрепыхался, но я напомнил, что хоть ротмистр Ардабадзе и остался тогда на причале в Поти и отдал нам честь, прощаясь, но здесь, в Крыму, другие жандармы найдутся. После этого Ясоныч недовольно засопел и ретировался. Жаловаться, наверно, будет, ну и черт с ним, пусть жалуется.

Иванов уехал вместе с ним, они вроде как даже подружились на почве медицины, Иванов ведь не отрицал климатотерапию, хотя методы Владимира Ясоновича уж были больно инквизиторские, я как-то покопался в прошлых назначениях и нашел, что он недрогнувшей рукой назначил Георгию душ с температурой 10 градусов Реомюра — меньше 13 градусов Цельсия, садист, самого бы так — и на мороз! Я вручил Иванову запечатанный пакет для государя с подробным отчетом о состоянии здоровья и назначенном лечении, а также эпикризом, снабженном рисунком микроскопии мазка,[425] туда же положил письмо Георгия для папА и мамА, а также картинку, которую он нарисовал для брата Михаила — с кораблем на фоне бушующих волн. Надо сказать, что Георгий неплохо рисует и особенно хорошо у него выходят небольшие марины — акварели на тему моря и кораблей.

Вместе с Георгием в Ливадии остался врач из клиники профессора Иванова, пятидесятилетний надворный советник Рыков Иван Семенович, с ним фельдшер и медсестра. Иван Семенович был ветераном Русско-турецкой войны, воевал в Рущукском отряде и был награжден орденом Святого Станислава 3 степени с мечами, который с гордостью носил на сюртуке как боевую награду, хотя у него уже была и выслужная Анна 3 степени. Человек он был храбрый, авторитетов не признавал, а то бы уже был минимум коллежским советником, а то и статским. К Георгию он относился как к больному молодому человеку, которого надо вылечить, а не как к великому князю, капризам которого надо потакать, поэтому оставлял Георгия на его попечении без опаски.

Фельдшер Михаил Абрамов, подчиненный доктора Рыкова, лично следил за проведением дезинфекции пресловутой карболкой. Все кроме Георгия, кухонных работников, и других лиц, не контактирующих с пациентом напрямую, ходили в медицинских халатах под горло с завязками сзади и медицинских шапочках или косынках. Я объяснил великому князю, для чего все это делается и он согласился со мной, а вот Алышевский все кривил губы, когда я и его заставил облачиться в халат и шапку. Так что бациллы мы вроде не разносили, а в прошлом они там "летали роем". Сюртук я тоже старался не одевать, в доме было тепло, а под халатом в сюртуке жарко, поэтому носил просто рубашку, которую Артамонов стирал в щелоке и проглаживал с двух сторон и парусиновые брюки, которые в Ливадии и оставил, все равно приезжать придется не раз, поэтому приказал всегда держать для меня два чистых комплекта.