— Дмитрий Иванович, — сказал я, обращаясь к великому Менделееву. — Дело в том, что, несмотря на то, что привилегия получена, в том числе и во Франции, Британии и САСШ, — моя лаборатория полностью разрушена и сгорела, сгорели и протоколы опытов вместе с лабораторным журналом. Не могли бы вы оказать мне помощь, указав, где я могу синтезировать этот препарат, пользуясь теми обрывочными сведениями, которые сохранились у меня в голове. Дело в том, что я не химик, а юрист, хотя неплохо знаю математику, а мой дядя, он, кстати, и был тем химиком, погибшем при взрыве, привил мне любовь к этому предмету. Но сейчас, оставшись один и даже имея средства на воссоздание лаборатории, сам я справиться с синтезом не могу.

— Уважаемый Александр Павлович, мы с вами беседуем уже более часа, но я и заподозрить не мог что вы не химик, — ответил Менделеев (вот что послезнание могучее делает, подумал я в ответ на похвалу Великого), — но, помочь я вам смогу, хотя и не сам. Я напишу письмо профессорам Военно-Медицинской академии, она хоть и по военному ведомству числится, но косностью не отличается, скорее наоборот, восприимчивостью ко всему передовому в науке, особенно, если это касается раненых воинов. Кафедрой химии там руководит Дианин Александр Павлович, ваш полный тезка, он известен работами в области синтеза фенолов, а также тем, что является учеником нашего знаменитого химика Бородина Александра Порфирьевича являвшимся не только признанным авторитетом в области органической химии, а также и выдающимся русским композитором.[72] В свою очередь, Бородин сменил на посту начальника кафедры известного вам Зинина Николая Николаевича, чьи работы в области органических нитросоединений, вы использовали. Так что, там очень сильная школа химиков-органиков, лучшая в России и с вашим сульфаниламидом, я думаю, они справятся.

Вот как, подумал я, сижу в патриархальной купеческой Москве и ни сном ни духом не ведаю, что рядом — такие гиганты. Вот она суровая правда российской действительности — все сосредотачивается в столице, а ведь это — неправильно! И за сто с лишним лет мы так ничему и не научились, правда, была попытка создания научных центров в Новосибирске, Зеленограде и Дубне, Арзамасе-16 и еще паре десятков более мелких "наукоградов", ну и что с того — все решения все равно в столице и всем рулят столичные чиновники от науки…

Получив письмо от Менделеева, я отправился в академию на Арсенальной. Семен Васильевич принял меня радушно и сразу извиняющимся голосом сказал:

— Уважаемый Александр Павлович! — сказал капитан, не зная, куда деть от смущения глаза и нервно сжимая руки, — нашлась ваша бумага! Эти идиоты-делопроизводители, несмотря на надпись "лично в руки" вскрыли пакет и увидев ваши чертежи, вообразили, что это бомбы, предназначенные для метания с воздушных шаров.[73] Тем более, что такие боеприпасы и особенности их применения сейчас рассматривались в академии и ГАУ. Вот начальнику отдела боеприпасов и вручили этот пакет, а он возьми, да и уйди в отпуск, а потом и вовсе пошел на повышение, получив артиллерийскую бригаду вместе с генеральскими погонами. Нынешний начальник старое наследство, недолго думая, сложил в дальний ящик. Пришлось мне перерыть там все пыльные бумаги, пока я не нашел искомое. Еще раз простите, уважаемый Александр Павлович!

— Да что вы, Семен Васильевич, не убивайтесь вы так, кому не известна наша бюрократия, — попытался я успокоить штабс-капитана. — Все ведь образовалось. Состав подтвержден, он взрывается, и неплохо. Теперь дело техническое: как его с большей выгодой применить — это уже ваша епархия, я в артиллерии не разбираюсь.

— А вот мне так не показалось, — лукаво прищурился штабс-капитан и улыбнулся, — вы вчера весьма лихо подорвали заряд (ага, юный партизан Леня Голиков, — подумал я, — не хватало, чтобы этот офицер тебя раскрыл), — да и чертеж запала вы нарисовали знатный, такой дилетанту трудно придумать…

— Ах, дорогой Семен Васильевич, — скорчил я самую невинную рожицу, — какой мальчишка не мечтает о войне, о пушках и взрывах, но вот не пришлось, здоровье было слабое.

— Понятно, но такой взрыватель слишком сложен, чтобы его сделать сейчас, там нужно много тонких металлических деталей, пружина, сложный ударник, поэтому я предлагаю сделать другой запал — воспламенитель,[74] — сказал Семен Васильевич. — Он простой, но достаточно надежен и сможет вызвать детонацию заряда. Я договорился с литейщиками, они сделают 100 корпусов ручных бомб, по 50 каждого типа, за 120 рублей, через два дня будут готовы первые два десятка, остальные — быстрее, то есть, за неделю с работой они справятся. Сложнее со снарядами, боюсь, что нынешние детонаторы не обеспечат подрыва заряда, но я подумаю, что сделать.

— Я вас понял, Семен Васильевич, — ответил я. — Запалы-детонаторы — это на ваше усмотрение, я ведь подряжался сделать только ВВ. Но, коль уж мы с вами разрабатываем новое оружие, предлагаю, чтобы граната или ручная бомба называлась как бомба Степанова с запалом Панпушко или РБСП, то есть, ручная бомба Степанова-Панпушко.

Капитан стал возражать, что идея на 100 % моя, но я ответил, что конкретное воплощение идеи — за ним, а идей у меня полно. В конце концов, я уговорил капитана, и тут он протянул мне восемьдесят рублей ассигнациями, сказав, что это остаток тех средств, что я ему выдал, но получил ответ:

— Уважаемый Семен Васильевич, давайте оставим эти деньги как премию вашим лаборантам за быстрое выполнение работ по синтезу необходимого количества взрывчатки.

— Спасибо, ведь они — нижние чины и им такая премия будет просто необходима: у одного семья, другой жениться собирается, да и третий деньги не пропьет — они у меня люди серьезные, — ответил Панпушко.

Утром я спустился к гостиничной стойке (то, что сейчас зовут английским словом ресепшн) и попросил портье соединить меня с Военно-медицинской академией. В гостинице был аппарат Белла с раздельным микрофоном и телефоном и надписью "Не слушать ртом и не говорить ухом" и соответствующими стрелками, где слушать и где говорить. Когда на том конце сняли трубку и в наушнике что-то неразборчиво прохрипело, я прокричал, что я от его превосходительства профессора Менделеева и мне нужен профессор химии Дианин. В трубке что-то зашуршало и защелкало и на этом связь оборвалась. Вывод: как по старинке, надо нанести визит самому.

Взяв извозчика, поехал на Выборгскую сторону. Движение в центре шло по вымощенным брусчаткой улицам, вдоль путей конки или трамвая, причем, извозчики, особенно лихачи на дутиках,[75] гнали по путям (ну как у нас по разделительной полосе). Прочие же, соблюдая определенный интервал (не менее полутора саженей), иначе городовой мог оштрафовать, неспешно ехали друг за другом. Но это в центре, переехав на Выборгскую сторону, я заметил, что движение стало меньше, зато мостовая хуже, трясти стало неимоверно, аж зубы стучали. Наконец доехали до центрального корпуса. Я расплатился, пришлось отдать полтинник, и пошел к дежурному., который увидев письмо, адресованное профессору Дианину, рассказал как его найти.

Придя на кафедру, я не сразу застал профессора, у него была лекция. Пришлось подождать в ассистентской и я пока осмотрелся: никаких приборов и колб я не заметил, только закрытые высокие шкафы с молочного стекла дверцами. Вдоль стен стояли столы, за двумя из них сидели сотрудники кафедры и что-то писали. Потом появился профессор, довольно молодой, в мундире, цветом похожим на тот, что был на моем дорожном знакомце. Только вот на профессоре были серебряные погоны, но лампасов на брюках не было, из чего я сделал вывод, что мой тезка еще до генеральских чинов не дослужился.