– А теперь закройте глаза, – сказала она.
После минутного колебания я выполнила просьбу и глубоко вздохнула, готовясь к любым последующим странным действиям Селины. Однако она просто подалась к столу позади меня и вроде бы вытащила что-то из лежавшего на нем мотка пряжи. Затем я услышала, как она отходит к полке и что-то берет оттуда. Затем наступила тишина. Глаза мои оставались плотно закрытыми, но веки трепетали, а немного спустя задергались. Чем дольше длилась тишина, тем неуютнее мне становилось.
– Сейчас-сейчас, – успокоила меня Селина, заметив мою нервозность, а через несколько секунд сказала: – Все, можно смотреть.
Я открыла глаза, но с опаской: мне вдруг вообразилось, что она порезала себе руку тупым ножом. Однако рука казалась целой и невредимой. Селина держала ее передо мной – хотя не так близко, как раньше, и теперь не на свету, а в тени. Возможно, если бы я хорошенько пригляделась, то различила бы на коже легкую потертость или покраснение, но Селина не дала мне толком приглядеться. Пока я моргала и щурилась, она подняла другую руку и крепко провела ладонью по оголенному предплечью – раз, второй, третий, четвертый… Я увидела, как на коже у нее медленно проступает слово, начертанное кривыми красными буквами – довольно бледными, но вполне разборчивыми.
Слово «ПРАВДА».
Когда оно проступило полностью, Селина убрала ладонь прочь и, пытливо на меня глядя, спросила: «Ну, как вам такой фокус?» Я затруднилась с ответом. Она поднесла руку поближе ко мне и предложила потрогать, что я послушно и сделала.
– А теперь попробуйте языком свои пальцы, – велела она.
Я нерешительно подняла руку и посмотрела на кончики пальцев. Они были покрыты каким-то белесоватым веществом, и мне подумалось об эфире, духовной субстанции. От одной мысли, чтобы прикоснуться к ним языком, меня передернуло. Селина заметила это и рассмеялась. А потом показала предметы, которые взяла со стола и с полки, пока я сидела с закрытыми глазами: деревянную вязальную спицу и коробочку с солью.
Спицей она нацарапала на руке слово, после чего втерла в кожу соль, вот буквы и покраснели.
Я снова взяла ее руку. Буквы уже бледнели. Спиритические газеты, вспомнила я, объявляли этот самый фокус бесспорным доказательством сверхъестественных способностей Селины, и люди верили – мистер Хизер поверил, да и я тоже, пожалуй.
– Значит, таким трюком вы морочили голову несчастным, приходившим к вам за помощью? – спросила я.
Селина отняла у меня руку, медленно спустила рукав и пожала плечами. Люди не получили бы облегчения в своем горе, если бы не видели подобных знаков, якобы посылаемых духами. Разве сами духи становились менее реальными, если она иногда натирала кожу солью или в темноте бросала цветок даме на колени?
– Ни один из медиумов, дающих объявления в газете, не считает зазорным прибегать к такого рода трюкам, – сказала Селина. – Ни один, уверяю вас.
Она знавала женщин, которые прятали в волосах штопальную иглу, чтобы писать на своей коже послания от духов. Знавала мужчин, которые всегда держали за пазухой бумажный рупор, чтобы придавать своему голосу странное звучание в темноте. Это обычное дело в профессии медиума: в иные дни духи сами являются, а в другие им нужно помочь…
Подобными приемами пользовалась и она до своего переезда в дом миссис Бринк. Ну а потом… потом трюки стали ей попросту не нужны.
– Можно сказать, до Сиденхама весь мой дар был не более чем притворством! Можно сказать, у меня вообще не было никаких способностей раньше – понимаете, о чем я? Они были просто ничто в сравнении с силой, обретенной мной через Питера Квика.
Я молча смотрела на нее. Я понимала, что сегодня она рассказала и показала мне вещи, которые, вероятно, еще никому не рассказывала и не показывала. Что же касается до необычайной силы, о которой она сейчас говорила… ну, я ведь испытала на себе малую ее толику, верно? Наличие в ней такой силы нельзя не признать. Но все же оставалась какая-то загадка, некое темное место в истории Селины, некий пробел в общей картине…
Не понимаю, сказала я (как раньше говорила мистеру Хизеру). Столь чудесная сила – и привела ее сюда, в тюрьму Миллбанк! Питер Квик – ее хранитель, однако именно из-за него пострадала девушка, а бедная миссис Бринк умерла, не выдержав потрясения! Что же за помощь он ей оказал, отправив за решетку? И какая теперь польза от ее способностей?
Селина отвела глаза в сторону и сказала ровно то, что говорил мне мистер Хизер: «у духов свои цели, недоступные нашему разумению».
Да уж, ответила я, какую цель они могли преследовать, отправляя ее в тюрьму, действительно недоступно моему разумению!
– Ну разве только они завидуют вам и хотят убить, чтобы вы стали одной из них.
Селина нахмурилась, не поняв меня. Да, иные духи и впрямь завидуют живым, медленно промолвила она. Но даже они не станут завидовать ей в нынешних ее обстоятельствах.
Она поднесла руку к своему тонкому белому горлу, и мне вновь невольно вспомнились бархатные нашейники, что когда-то застегивались на нем, и веревки, которыми связывались запястья.
В камере было холодно, и я дрожала. Не знаю, сколько времени мы проговорили, но, полагаю, сказано было гораздо больше, чем написано здесь. Взглянув наконец на окно, я увидела, что уже совсем стемнело. Селина по-прежнему держалась за горло; теперь она покашляла и сглотнула. Слишком много пришлось говорить сегодня, улыбнулась она. Потом подступила к полке, взяла кувшин с водой, отпила из носика и опять покашляла.
В следующий миг за решеткой возникла миссис Джелф и внимательно на нас воззрилась. Я снова осознала, что засиделась здесь очень уж долго. Неохотно встала со стула и знаком попросила матрону отпереть камеру. Потом посмотрела на Селину и сказала, что мы поговорим еще, в следующий раз. Она кивнула, потирая горло и морщась. Добрые глаза миссис Джелф затуманились тревогой; она выпустила меня в коридор, а сама подошла к Селине и спросила:
– В чем дело? Ты захворала? Позвать врача?
Я наблюдала, как она подводит Селину к газовому рожку и разворачивает лицом к тусклому свету, когда вдруг услышала оклик «мисс Прайер!» и, обратив взгляд на решетку соседней камеры, увидела за ней фальшивомонетчицу Нэш.
– Значит, вы все еще с нами, мисс? – сказала она. Потом дернула головой в сторону Селининой камеры и подчеркнуто выразительно зашептала: – Я уже думала, она на вас своих призраков напустила да велела утащить с собой либо превратила вас в лягушку или мышь. – Нэш поежилась. – Жуткое дело эти призраки! Вы знаете, что они к ней наведываются по ночам? Я ведь слышу, как они приходят. Слышу, как она разговаривает с ними – и то заплачет, то засмеется. Честное слово, мисс, лучше бы я сидела в любой другой камере, чем здесь, где в глухой час из-за стены доносятся голоса призраков. – Она снова поежилась и скривила гримасу.
Возможно, Нэш просто подшучивала надо мной, как уже подшучивала прежде, по поводу фальшивых монет, но она не улыбалась. Вспомнив, что́ однажды сказала мне мисс Крейвен, я спросила, не в том ли дело, что в ночной темноте и тишине у женщин разыгрывается воображение, вот и мерещится всякое. Нэш фыркнула. Мерещится? Она, слава богу, в состоянии отличить пустую фантазию от настоящего призрака. Мерещится? Да прежде чем говорить такое, мне следовало бы провести ночь в ее камере, с чертовой Доус за стеной.
Тряся головой и ворча под нос, Нэш вернулась к своему шитью, а я отошла обратно к камере Селины. Она и миссис Джелф по-прежнему стояли под газовым рожком; надзирательница поплотнее закутала Селине горло косынкой и теперь легонько его поглаживала. В мою сторону они не смотрели – наверное, думали, что я ушла. Селина потерла ладонью предплечье, на котором постепенно бледнело красное слово «ПРАВДА», теперь скрытое под рукавом, и тогда я вспомнила про свои пальцы и наконец попробовала языком соль на них.
Я все еще не отнимала руки от губ, когда надзирательница вышла из камеры и повела меня по коридору. Потом к нам, по обыкновению, пристала Лаура Сайкс, которая прижалась лицом к решетке и вскричала: ах, не замолвим ли мы за нее словечко перед мисс Хэксби? Если мисс Хэксби позволит ей повидаться с братцем, если разрешит передать братцу письмо, суд непременно направит ее дело на повторное слушание! Одно лишь слово мисс Хэксби – и она уже через месяц выйдет на волю!
