Я немного погрелась у очага в сторожке, а потом направилась в женский корпус. Там меня, по обыкновению, проводили к мисс Ридли, для обхода очередных тюремных заведений и служб. Сегодня она показывала мне лазарет.

Как и кухня, лазарет располагается за пределами женского корпуса, в центральном шестиугольнике. В главном помещении стоит резкий, неприятный запах, но просторно и тепло; наверное, арестанткам здесь нравится, поскольку это единственное место, где им дозволено собираться в большом количестве для иной цели, чем работа или молитва. Однако даже здесь женщинам предписано хранить молчание. В обязанности лазаретной надзирательницы входит наблюдать за ними, чтобы лежали смирно и не разговаривали. Для неспокойных больных есть отдельные камеры и кровати с ремнями. На стене висит картина с изображением Христа в разорванных цепях и короткой подписью: «Твоя любовь вразумляет нас».

В лазарете где-то пятьдесят коек. Мы застали там двенадцать-тринадцать женщин, большинство из которых казались очень больными – не в силах даже приподнять голову при нашем появлении; кто-то метался во сне, кто-то трясся и крупно вздрагивал под одеялом, кто-то зарывался лицом в серую подушку, когда мы проходили мимо. Мисс Ридли окидывала каждую из них тяжелым взглядом, а у одной кровати остановилась.

– Вот, полюбуйтесь. – Она указала на женщину, лежавшую с высунутой из-под одеяла забинтованной ногой: голень синевато-багровая, лодыжка под повязкой чудовищно распухшая, толщиной почти с бедро. – На таких пациенток я своего времени не трачу. А ну-ка, Уиллер, расскажи мисс Прайер, от чего у тебя с ногой такая беда приключилась.

Женщина насупилась:

– Извольте, мисс: обеденным ножиком порезалась.

Я вспомнила тупые ножи, которыми арестантки пилили куски баранины, и недоуменно взглянула на мисс Ридли.

– Расскажи, почему заражение крови началось, – велела она.

Уиллер заговорила более смиренным тоном:

– Ну, ржавчина в порез попала, воспаление пошло.

Мисс Ридли фыркнула. Просто диву даешься, чего только арестантки не засовывают в порезы, чтобы вызвать воспаление.

– Врач обнаружил у нее в ране железную петельку от пуговицы – затолкала туда, чтоб нога распухла! Она и распухла, да так здорово, что резать пришлось, чтоб железку вытащить! Как будто у нашего врача нет других дел, как с Уиллер возиться!

Она возмущенно потрясла головой, а я снова посмотрела на раздутую ногу. Ступня ниже повязки была почти черная, только пятка изжелта-белая и вся потрескавшаяся, точно сырная корка.

Позже я побеседовала с лазаретной матроной, и она рассказала, что арестантки идут на все возможные ухищрения, только бы оказаться у нее в блоке.

– Изображают припадки всяческие, – сказала она. – Если где стекло раздобудут – так растолкут и глотают, чтоб кровотечение в кишках вызвать. Вешаются, если уверены, что их успеют из петли вынуть живыми.

Но было по меньшей мере три женщины, которые предпринимали подобную попытку, да неверно рассчитали время, ну и задохлись насмерть. Скверное дело, вздохнула надзирательница. Одна откалывает такой номер от скуки; другая – чтобы присоединиться к подружке, которая уже лежит в лазарете; а третья – чтобы хоть ненадолго привлечь внимание к своей персоне.

Разумеется, я не сказала, что тоже однажды пыталась «отколоть такой номер». Должно быть, слушая матрону, я переменилась в лице, и она заметила это, но неверно истолковала.

– О, женщины, попадающие к нам, совсем другого сорта, чем мы с вами, мисс, – сказала она. – Они свою жизнь ни в грош не ставят…

Надзирательница помоложе, стоявшая подле нас, готовилась провести дезинфекцию помещения, для каковой цели здесь используются миски с хлорной известью, политой уксусом. Она плеснула из бутылки, мгновенно распространив вокруг резкий запах, а затем медленно двинулась вдоль ряда кроватей, держа перед собой миску, как священник – кадило. Через считаные секунды запах стал таким едким, что у меня защипало глаза и я отвернулась. Тогда мисс Ридли вывела меня из лазарета и препроводила обратно в женский корпус.

Там царило непривычное оживление, из камер доносились приглушенные голоса.

– В чем дело? – спросила я, протирая глаза, которые все еще пощипывало от хлорной извести с уксусом.

Сегодня вторник, объяснила мисс Ридли (в каковой день недели я ни разу прежде не приходила), а по вторникам и пятницам у женщин уроки, прямо в камерах. В блоке миссис Джелф я познакомилась с одной из учительниц. Она пожала мне руку, когда матрона представила меня, и сказала, что слышала обо мне, – я подумала, от кого-нибудь из арестанток, но оказалось, она знакома с папиной книгой. Кажется, ее зовут миссис Брэдли. Она нанята для обучения женщин-заключенных, и ей помогают три молодые дамы. Помощницы у нее всегда молодые и каждый год новые, поскольку едва они приступают к работе, как сразу выходят замуж и покидают ее. Судя по тому, как миссис Брэдли со мной держалась, она посчитала меня старше, чем я есть.

Когда мы с ней встретились, она катила по коридору тележку с кипами книг, грифельных досок и бумаги. Женщины, попадающие в Миллбанк, в большинстве своем совершенно необразованны, сказала миссис Брэдли, «даже Библии не знают»; многие с горем пополам читают, но писать не умеют, а другие так совсем безграмотные, – по ее наблюдениям, у женщин вообще с грамотой обстоит гораздо хуже, чем у мужчин.

– Вот эти книги, – она указала на тележку, – для более развитых наших подопечных.

Я наклонилась, чтоб рассмотреть получше. Книги были старые, страшно истрепанные, и я невольно представила все загрубелые руки, которые рассеянно или раздраженно листали их на протяжении всего их тюремного срока. Наверное, подумала я, здесь можно найти названия, знакомые мне с детства: «Упражнения по правописанию» Салливана, «Краткая история Англии», «Универсальный наставник» Блэра, – помнится, мисс Палвер задавала мне учить наизусть из него. Когда Стивен был дома на школьных каникулах, он порой выхватывал у меня из рук подобные книги и смеялся: мол, от книжных знаний нет никакого толка.

– Совсем новые учебники заключенным лучше не давать, – сказала миссис Брэдли, заметив, как я щурюсь, пытаясь разглядеть полустертые названия. – Они чрезвычайно небрежно с ними обращаются! Постоянно вырывают страницы, для самых разных целей.

В частности, пояснила она, чтобы завивать на папильотки свои подрезанные волосы под чепцами.

Я уже успела отыскать среди книг «Наставник» и теперь, пока надзирательница впускала миссис Брэдли в ближайшую камеру, открыла книгу и полистала рассыпающиеся страницы. Здесь, в тюремной обстановке, вопросы в учебнике показались мне страшно нелепыми – но одновременно, странное дело, в них чудилась некая поэзия.

Какого рода зерновые пригоднее для твердых почв?

Как называются кислоты, что растворяют серебро?

Из дальнего конца коридора донеслось унылое бормотание с запинками и заминками, потом послышался скрип песка под тяжелыми башмаками и грозный голос мисс Ридли: «Стой смирно и читай внятно, как учительница просит!»

Откуда добывают сахар? Откуда масло, каучук?

Что есть контраст? Как тень должна ложиться?

Наконец я положила книгу обратно на тележку и медленно зашагала дальше по коридору, то и дело останавливаясь, чтобы понаблюдать за женщинами, которые склонялись над своими учебниками, сосредоточенно хмуря брови или читая вслух полушепотом. Я прошла мимо добродушной Эллен Пауэр; мимо несчастной католички Мэри Энн Кук, задушившей своего ребенка; мимо неугомонной Сайкс, вечно донимающей надзирательниц вопросами о своем освобождении. Достигнув арки на повороте коридора, я услышала тихий голос, который тотчас узнала. Еще несколько шагов – и я увидела Селину Доус. Она рассказывала наизусть какой-то отрывок из Библии, стоя перед дамой, которая слушала с благосклонной улыбкой.

Что это был за текст – не помню. Меня поразил ее чистый выговор, звучавший в тюремных стенах столь странно, и ее трогательно-смиренная поза: она стояла посреди камеры, аккуратно сложив руки на фартуке и низко опустив голову.