«О Господи», — подумала я.

— А что вы вообще тут делаете? — спросил Леонелло. — Разве вам сейчас не положено, например, чистить котелок? Или фаршировать курицу? Или мучить судомойку?

— Дворецкий сказал, что они очень быстро пьют вино, вот я и принесла ещё. — И я подняла графин, который взяла с собой, чтобы иметь предлог подняться по лестнице и взглянуть на гостей ещё разок. — А сейчас извините, я кое-что забыла.

Чтобы быть точнее, я забыла взять укропное масло для кубка графа Пезаро — дело в том, что укропное масло выворачивает кишки наизнанку. А единственное, что сейчас заставит графа оторвать глаза от его молодой жены, это необходимость отлучиться в уборную и довольно длительное пребывание там.

— Что? — Я, подбоченясь, посмотрела на высохшую руку святой Марфы, после того как спустилась в свою комнату за пузырьком с укропным маслом, которое я по приказу моей хозяйки неохотно оставила для мужа Лукреции. Мне вдруг показалось, что золотое кольцо на руке святой Марфы неодобрительно блеснуло, и я могла бы поклясться, что один из её согнутых иссохших пальцев слегка разогнулся и показывал прямо на меня. — Если мадонна Джулия приказывает мне сделать так, чтобы у одного из гостей случился понос, у меня просто нет выбора! И самой ей это тоже не нравится, так что нечего меня обвинять.

Святая Марфа по-прежнему меня не одобряла, во всяком случае, не одобряла её рука. Как отрезанная рука может выглядеть неодобрительно, я не знаю, но она так выглядела. И я с сердитым стуком закрыла коробку из-под специй и затолкала её подальше на полке, так что она оказалась за моим гребнем и маленькой склянкой ополаскивателя для волос, который мадонна Джулия заставила меня взять.

— Я не припоминаю, чтобы я просила у тебя совета, — сказала я своей небесной покровительнице, пряча в рукаве пузырёк с укропным маслом. — Если на то пошло, то я также не помню, чтобы я открывала твою коробку, так что просто не попадайся мне сейчас на глаза и не мешай заниматься делом!

— Так вы его разглядели? — накинулись на меня служанки, едва я переступила порог кухонь. — Синьора Сфорца? Как он вблизи? Красив?

— Эти важничающие провинциальные вельможи все выглядят одинаково, один похож на другого. — И я затянула на талии свежий передник.

— Синьорина Кармелина никогда не смотрит на мужчин, — смеясь, сказала одна из самых старших служанок. — Разве вы всё этого ещё не поняли? Если что-то нельзя приготовить в котелке или поджарить на вертеле, то для неё это просто не существует.

Они добродушно надо мной посмеялись, а я нахмурилась. Собственно говоря, иметь такую репутацию было просто замечательно. Марко сдержал слово и сохранил в тайне наши ночные соития, происходящие время от времени после того, как он выигрывал в примьеру, — так что для всех прочих я оставалась неприступной мадонной кухонь, на которую не действовало ни красивое мужское лицо, ни льстивая улыбка. Быть неприступной и неромантичной — это хорошо, во всяком случае, когда речь идёт о кухонной иерархии.

— За работу, — приказала я служанкам, хлопнув в ладоши, и они послушно разошлись по своим местам. Ужин был завершён, но у нас впереди было ещё несколько часов работы. Марко и помощники повара уже готовили подносы со сладостями, которые надо было послать наверх в качестве средства, способствующего пищеварению, подмастерья и кухонные мальчики уже подметали и мыли пол и чистили и драили котелки и столы. Я взяла с блюда оставшуюся несъеденной устрицу и положила её в рот, глядя, как мимо, пошатываясь под тяжестью груды грязных суповых чашек, идёт Бартоломео. Сгрузив посуду, он вытер взмокший от идущего от очагов жара веснушчатый лоб. — Наполни глиняный горшок жирными сливками и взбей их так, чтобы образовалась горка, — сказала я, схватив его за рукав и поедая ещё одну устрицу. С этими устрицами я действительно превзошла сама себя. — Мы пошлём блюдо взбитых сливок наверх вместе с печеньями.

— Да, синьорина.

— Оттавиано, присмотри за судомойками и кухонными мальчиками. Я хочу, чтобы эти сковородки вымыли и вытерли сейчас же. Томмазо, вынеси и выброси павлиньи кости и прочие объедки, пока они не протухли и не начали вонять. Бруно, Уго, займитесь полами. — Судомойки и кухонные мальчики бегали, повинуясь моим хлопкам, точно генеральские ординарцы, а я встала рядом с Марко, готовя подносы с обсыпанным сахаром печеньем, засахаренными орешками и разрезанными и политыми мёдом фруктами.

— ...мы все знаем, зачем он здесь на самом деле! — Мой кузен спорил с находящимися под его началом тремя лакеями, которые подавали еду. Они как раз принесли дополнительные тарелки из майолики и кубки для того, чтобы поставить на подносы. — Синьор Сфорца приехал не только затем, чтобы узнать, как там дела с контрактом, который он заключил с Папой, он собирается наконец переспать со своей женой! Ставлю четыре к одному, что ночью он проскользнёт в её спальню.

— Ставлю двадцать скудо один к четырём, что у него ничего не выйдет, — живо ответил один из лакеев. — Мадонна Адриана этого не допустит. Она охраняет мадонну Лукрецию, как стерегущий сокровища дракон!

— Дракона можно убить. — Марко раскрошил горсть засахаренных кедровых орешков и ладонью впечатал крошки в мягкий сдобренный пряностями персик. — Любовь победит, она всегда побеждает. Так что попрощайся со своими двадцатью скудо.

Надо будет попозже сказать Марко, чтобы он отказался от этого пари, не то он проиграет ещё больше, чем обычно. «Дурак, — подумала я, отправляя в рот ломтик сладкого персика. — Мой кузен — дурак». Но я не могла отвести взгляд от его широких плеч и мускулов, задвигавшихся под его рубашкой, когда он поднял первый из тяжёлых подносов. А мои служанки воображали, будто я никогда не смотрю на мужчин.

— Синьорина? — уныло позвал меня Бартоломео из прохладной кухни. — Я уже достаточно взбил сливки? — Его правая рука бессильно висела, словно кишки, вытащенные из забитой свиньи.

— Сними сверху пену, добавь тонко размолотого сахару и розовой воды и продолжай взбивать ещё столько времени, сколько надо, чтобы прочесть все молитвы по чёткам. — Я опустила палец в глиняный горшок и попробовала сливки на вкус. Они были почти хороши, но всё-таки ещё недостаточно воздушны. — Когда достаточно их взобьёшь, вывали их на тарелку и укрась веточками розмарина. И смотри, парень, не вздумай говорить, что ты устал. Ты же хочешь когда-нибудь стать таким же сильным, как маэстро Сантини?

Бартоломео тоже посмотрел на широкие плечи Марко.

— Полчаса, — пробормотал он и принялся взбивать сливки с таким пылом, словно в них забрался его самый заклятый враг. Я улыбнулась, хотя мне внезапно пришло в голову, что взбитые сливки — тоже неподходящее блюдо. Ещё одно кушанье для любовников — когда я в прошлый раз послала вбитые сливки мадонне Джулии и её Папе, большая их часть осталась на постельном белье, как будто святой отец использовал их, чтобы расписать свою любовницу, как художник пишет картину. Если я оставлю миску сливок себе, может быть, Марко распишет ими меня...

Но всё это неважно. Я знала, что должна сейчас сделать, и это не имело никакого отношения к праздным мечтам о постельных утехах.

— Где кубок синьора Сфорца? — спросила я Марко и в последний раз потрогала приготовленное мною сооружение из коринки и каштановых оладий.

— Вот он, — ответил Марко, показав кивком головы на серебряный кубок, предназначенный для почётного гостя. — Певцы уже начали петь?

— Начали, но вряд ли их песни можно расслышать, как следует, из-за хихиканья и всеобщего флирта. У половины гостей уже назначены свидания, а вторая половина пьяна.

— Ничего, пусть подмастерья тоже послушают феррарских певцов, — сказал Марко, когда лакеи унесли все сладости. — Если им, конечно, удастся найти щель в дверях.

Подмастерья гурьбой двинулись наверх, издавая радостные клики, которые, однако, тут же стихли, когда кухни остались позади и они стали на цыпочках подниматься по мраморной лестнице палаццо в поисках места, откуда можно будет послушать музыку. Кухонные мальчики уже смели и смыли с пола просыпавшийся сахар и пятна горячего жира, которые неизменно украшают каменные плиты после долгого вечера, полного трудов; мальчики, следящие за очагами, прикрыли огонь поленьями, чтобы он горел долго и спокойно; а Марко пошёл запирать винный погреб. Никто не смотрел на меня, и я протянула руку к серебряному кубку.