Однако, когда при нём упоминали Ваноццу, он всегда улыбался и с нескрываемой нежностью качал головой, и я всегда гадала — какова же была она, моя предшественница? Мне даже хотелось с нею познакомиться. Но лучше бы это произошло не тогда, когда на мне была только испачканная травой сорочка, а мои волосы были заплетены в простую косу, как у пастушки.

Она ещё раз оглядела меня с головы до ног, и я узнала этот взгляд. С точно таким же выражением на меня посмотрел её старший сын, Чезаре, когда увидел меня в первый раз. «Очередная шлюха моего отца» — эти слова словно были написаны у него на лбу.

— Мадонна, — молвила я наконец, подавив желание спрятать голые руки за спиной. — Могу я предложить вам лимонной воды? Или, быть может, вина?

— Нет, благодарю вас. Я здесь, чтобы увидеться с дочерью.

— Лукреция ещё спит. — Я улыбнулась. — Вчера она была прекрасной невестой, но боюсь, все эти треволнения страшно её измотали.

— Откуда мне было это знать? Мне не разрешили прийти на свадьбу, — но вам это, конечно, известно.

Разумеется, мне это было известно, и я тогда удивлённо подняла бровь — как это можно сказать матери, чтобы она не приходила на свадьбу собственной дочери? Но Родриго говорил об этом как о чём-то естественном.

— Эти Сфорца страшно щепетильны. Им бы не понравилось лишнее напоминание о том, что невеста родилась вне брака. Ваноцца это понимает.

Но она, видимо, не понимала.

— Мне очень жаль, — сказала я. — Насколько я понимаю, это было политическое решение.

— Да ну? — Она подняла свои подрисованные брови. — А я думаю, это было решение, которое подходило Родриго. Но, разумеется, для него это всего лишь политика.

Я почувствовала, как запылали мои щёки. Я не привыкла слышать, как кто-нибудь, кроме меня, называет моего любовника Родриго. Для всего света он был Папой Александром VI. Его дети называли его отцом — теперь, поддразнивая, они порой называли его святым отцом. Для клириков он был Вашим Святейшеством. Только для меня он был Родриго, имя, которое я шептала в нежной наполненности ночей, когда он наматывал на руку мои волосы и притягивал меня к себе.

— Это была прекрасная свадьба, — сказала я. — Лукреция выглядела как королева.

Но Ваноцца деи Каттанеи уже перевела взгляд своих золотисто-карих глаз с меня на Леонелло и свёрток из одеял, который он всё ещё держал на руках.

— Ваша дочь? — спросила меня она, спускаясь из галереи в сад. — Лукреция сказала мне, что вы наконец родили.

— Да. — Я протянула руки к своей дочери, чувствуя желание защитить её, и, когда Леонелло передавал её мне, Лаура замахала кулачком, а сам мой телохранитель передвинулся на своей скамье, превратившись из едко-насмешливого маленького собеседника в бесцветную тень на стене.

Взгляд Ваноццы небрежно скользнул по моей дочери.

— Она мелкая, — сказала моя предшественница. — В её возрасте Лукреция была намного крупнее. И розовее — вот она была красавицей, даже когда лежала в колыбели.

Я сделала глубокий вдох и, медленно выдохнув, постаралась придать своему лицу и голосу ещё приветливости. Моя матушка всегда говорила, что нет лучшей защиты от грубости, чем подчёркнутая учтивость.

— Да, Лукреция такая красавица, — ласково сказала я Ваноцце деи Каттанеи. — Жаль, что она не похожа на вас. Думаю, она пошла в Родриго... с этой его теплотой, ну, вы меня понимаете, и смеющимся голосом. — Я сделала вид, будто дрожу от наслаждения. — Это так привлекательно.

Её глаза вспыхнули. Может быть, подчёркнутая вежливость и была действенным оружием против грубости, но мне опыт подсказывал, что она действует лучше, если добавить в мёд немного уксуса.

— Лучше молитесь, чтобы ваша дочь выросла такой же красивой, как моя, — резко сказала Ваноцца. — Она тоже станет полезной пешкой на шахматной доске брачного рынка, когда Родриго через несколько лет начнёт подыскивать ей выгодного мужа. Интересно, разрешит ли он вам прийти на её свадьбу, Джулия La Bella? Возможно, к алтарю её поведёт следующая наложница Родриго. Вполне вероятно, что они с вашей дочерью будут одного возраста.

Я сделала свою улыбку ещё более медовой.

— О, Ваноцца, можно, я буду звать вас Ваноццей? Вы вылили на меня столько яда, но я, по правде говоря, не совсем понимаю, за что. Ведь я не отбивала Его Святейшество у вас. Насколько я знаю, с вашей связью к тому моменту было уже давно покончено.

— Да, Родриго покончил со мной. — Маска учтивости окончательно сползла с её лица. Ну и хорошо. — Точно так же, как он когда-нибудь покончит и с вами. Интересно, моя дорогая Джулия, продержитесь ли вы так же долго, как я — десять лет и четверо совместных детей? — Она ещё раз окинула меня взглядом. — Думаю, вряд ли. Ещё одни роды — и вы станете толстой, как бочка с сидром.

— Лучше мягкий сочный персик, — сказала я, — чем высохший старый чернослив.

— Лучше стройный лебедь, чем маленький жирный каплун. — И Ваноцца провела ладонями по своей собственной талии, всё ещё тонкой, несмотря на рождение четверых детей, и я подумала: хорошо бы приказать Леонелло всадить один из этих своих маленьких острых метательных ножей в аккурат между её напудренными грудями. Наверняка я могла бы списать это на самооборону.

— Родриго я нравлюсь как раз такой — пухленькой, — сказала я вместо этого, постаравшись придать себе как можно более невинный вид. — Вы бы его видели, когда я вынашивала Лауру, — он не мог отлепить руки от моего живота. — Собственно говоря, он не мог отлепить руки от всех частей моего тела — мой понтифик[82] был не из тех мужчин, которые считают, что, когда женщина в интересном положении, следует отказаться от ночных удовольствий. Спасибо за это Пречистой Деве, поскольку мою особенно усилившуюся во время беременности страсть к сладостям сопровождала ещё более усилившаяся страсть иного рода.

— Да, Родриго любит женщин на сносях, — словно прочитав мои мысли, заметила Ваноцца. — Это позволяет ему вновь почувствовать себя молодым. Полагаю, даже такой старый бык, как он, может тряхнуть стариной и вволю порезвиться, когда видит молодую тёлку.

— Му-у, — сказала я и, прижав Лауру к своему плечу, погладила её спинку. — Вы уверены, что не можете уйти и говорить гадости кому-нибудь другому? Лукреция действительно очень устала после свадьбы. Хорошая мать дала бы ей поспать.

Губы Ваноццы сжались в тонкую линию.

— Я считаю, всем матерям должно быть позволено присутствовать на свадьбах своих дочерей. Я должна была бы там быть. Именно я должна была бы Сопровождать её. Я, а не шлюха её отца, которая во время пира засовывала себе за корсаж сладости и при этом хихикала.

—Вы хорошо осведомлены, если учесть, что вас там не было. Скажите, а вы знаете, что это я научила Лукрецию управляться со шлейфом? Это нелегко — заставить его красиво скользить по полу и в то же время об него не спотыкаться. Причём её свадебное платье было очень тяжёлым. Мы с нею часами упражнялись, ходя по этому саду, чтобы в день свадьбы она не ударила в грязь лицом. — Я вздёрнула подбородок. — Лукреция часто вас навещает. Неужели во время её визитов вы всё время льёте в её уши яд против её отца и жалуетесь на жизнь? И почему я, а не её мать, научила её ходить в платье со шлейфом?

От этих слов Ваноцца потупила глаза, упёршись взглядом в фонтан в центре зала. Мой ручной козлик как раз объедал мох с его бортика, и она какое-то время наблюдала за ним, крутя кольцо на пальце. Красивый перстень с сапфиром в массивной оправе из резных золотых листьев аканта. Интересно, это был подарок Родриго?

— Вы Папе наскучите, — спокойно сказала она. — Постарайтесь получить от этой связи что-нибудь посущественнее драгоценностей. Я, например, получила дом и три процветающих постоялых двора; ряд респектабельных мужей и постоянный доход. Это долговечнее, чем любовь. Во всяком случае, любовь Родриго. — Она посмотрела на меня с ещё большей злобой. — Что ж, он, по крайней мере, не отнимет у вас дочь, как отнял у меня. Всё дело в крови Борджиа — она много значит для Родриго. А ребёнок, которого вы держите, — не Борджиа.