— Желаю вам много-много счастья в браке, мадонна, — сказала я ей вслед с ещё одним реверансом. — Наслаждайтесь марципаном.

— Больше всё равно нечем наслаждаться, — вздохнув, промолвила она и вышла из кухни. Я с недоумением посмотрела ей вслед, потом пожала плечами и тяжело рухнула на скамью за столом, который только что начисто вытерла. Я слишком устала, чтобы беспокоиться о каких-то там унылых новобрачных. Ей понравилась моя стряпня — ну и хорошо, больше повару не о чем беспокоиться.

Милостивая святая Марфа, как же я устала! Я так и не ложилась. Даже после того, как последний гость уковылял домой поддатый, но наевшийся до отвала, даже после того, как в банкетном зале убрали со всех столов, последнее блюдо было накрыто и оставлено до завтра и последний мусор был выметен с кухонного пола — даже после того, как я отправила всех служанок и подмастерьев спать, сама я так и не смогла отправиться в постель. Они ушли, слишком уставшие, чтобы и дальше ставить под сомнение мои приказы, зевая и еле таская ноги от тяжёлого труда (и вина, которое они украдкой отпивали из графинов, прежде чем их уносили наверх, к гостям). Одна я осталась на кухнях, беспокойно тыкая кочергой в прикрытый поленьями огонь в очагах, хватаясь за тряпку, чтобы ещё раз отдраить все поверхности, листая книжицу с рецептами моего отца и мысленно слыша его грозный голос. Я была слишком утомлена, чтобы заснуть, — и к тому же в любую минуту в кухнях мог объявиться Марко, и если кто-нибудь заговорит с ним раньше, чем это сделаю я, тот хрупкий план, который я состряпала, может легко лопнуть, как образовавшийся в кухонной раковине мыльный пузырь.

В конечном итоге оказалось, что я могла бы с тем же успехом спокойно лечь спать. Все слуги проснулись ещё до рассвета и теперь начинали бросать на меня странные взгляды и заново гадать, откуда я взялась и почему они вообще подчинились моим приказам, но я не дала им времени, чтобы всё это обдумать.

— Basta![24], — крикнула я, топнув ногой по каменной плите пола, чтобы привлечь их внимание. — Сейчас мы должны собрать и упаковать всё, что принадлежит мадонне Адриане, до самого последнего котелка, до самого последнего мешка сахара. Она захочет, чтобы всё её имущество уже было доставлено к ней, в палаццо Монтеджордано к тому времени, когда она нынче вечером сядет за ужин. И хотя я встретилась с нею только раз, я уверена, что она подсчитает всё до самой последней ложки и, если чего-нибудь будет не хватать, она вычтет стоимость этого из вашего заработка.

По толпе слуг пробежал смех.

— Так что начинайте всё собирать и паковать, — крикнула я, заглушая смешки, — и если окажется хоть на один пакетик шафрана меньше, чем я насчитала, подсчитывая всю ночь...

Вскоре я уже направляла работу помощников повара по упаковке посуды, которую они привезли в палаццо кардинала из палаццо мадонны Адрианы, чтобы приготовить свадебный банкет. Больше не было ни прилива волнения, ни чудесных запахов, и я все эти часы держалась только за счёт изматывающей самодисциплины, потому что быть поваром — значит не только обонять аппетитные запахи пряностей, мёда и сдобного теста, которое так приятно месить и раскатывать. Это значит ещё и прикрикивать на кухонных работников и служанок, и всё время приказывать подмести полы, и почистить котлы, и отдраить все кухонные поверхности. Меня с детства учили всё это делать, так что я знаю, о чём говорю. К тому времени, как взошло солнце, я уже успела погрузить последнюю ложку и последнего слугу мадонны Адрианы в повозки, забежала в тёмные тесные кухни кардйнала, чтобы оглядеть их в последний разок — и вот тут-то как раз и возвратился мой шалопутный кузен.

— Милостивый Боже! — раздался за моей спиной тихий мужской голос. Я, подбоченившись, повернулась и посмотрела на своего кузена, стоящего, прислонясь к косяку в дверном проёме, что отделял кухни от двора. Окинула взглядом всё его длинное тело шести с половиною футов роста и слегка сконфуженное лицо.

— Здравствуй, Марко, — сказала я.

Сначала он поглядел на меня озадаченно. Это и неудивительно, ведь он, в конце концов, не видел меня, по меньшей мере, пять лет, впрочем, даже когда мы с ним работали в одной кухне под руководством моего отца, Марко не обращал на меня ни малейшего внимания. И какой ему был смысл замечать меня? Любимый ученик отца, стремящийся сам стать полноправным мастером-поваром, вполне мог игнорировать дальнюю родственницу, худую, как палка от метлы, даже если она постоянно мешалась под ногами и вечно лезла со своими мнениями насчёт того, чего стоило бы добавить в соус.

— Кармелина? — проговорил наконец он.

— Она самая, — отвечала я и, прошествовав мимо него, крикнула слугам мадонны Адрианы, чтобы ехали в палаццо Монтеджордано без меня. — Сядь, Марко. Нам надо о многом поговорить.

Я не видела особого смысла щадить его чувства. Я рассказала ему всё (или почти всё), и когда кончила говорить, он был бледен и дрожал.

— О Господи Иисусе, — простонал мой кузен. — О Господи Иисусе, Пресвятая Дева и святая угодница Марфа, помогите нам.

Я могла бы ему сказать, что святая Марфа уже крепко мне помогла, но ситуация и так была достаточно рискованная, чтобы вмешивать сюда ещё и её мумифицированную руку. Я погладила свёрток под моей юбкой. — Марко...

— Что же ты наделала? — Он уставился на меня через стоящий на козлах стол, за который мы оба устало уселись. Тесные маленькие кухни кардинала были залиты солнцем, вымыты и вычищены до блеска и странно тихи после вчерашней безумной суеты — слуги мадонны Адрианы поднялись ни свет ни заря, чтобы всё собрать, упаковать и отправиться домой, а слуги кардинала, по-видимому, встанут поздно из-за вчерашних торжеств. По моим расчётам выходило, что у нас с Марко есть добрый час на разговор один на один, прежде чем нам придётся выйти вон.

— Я не знаю, что делаю, — честно призналась я, — но назад я не вернусь.

— Тебе придётся вернуться в Венецию! Ты знаешь, что будет, если ты не вернёшься? Что будет со мною, если я тебе помогу?

Я посмотрела на своего кузена, сидящего, беспомощно сложив большие руки на отмытом и отдраенном столе. Когда мне было двенадцать, я была в него влюблена, и какая девушка в него бы не влюбилась? В такого высокого, широкоплечего, с руками мускулистыми от многих часов взбивания яиц и перетаскивания тяжёлых кусков мясных туш, чтобы насадить их на вертел. С такими красивыми тугими чёрными кудрями и весёлой, часто озаряющей лицо улыбкой, не говоря уже о том, что этот добродушный красавец имел ещё и истинный талант к поварскому искусству. Большие руки Марко могли замесить и тонко раскатать самое вкусное сдобное тесто для пирогов, создать самые воздушные кондитерские изделия, самые изысканные соусы, и я любила его за это не меньше, чем за широкие плечи и белозубую улыбку. Но я сохла по нему недолго, потому что вскоре поняла, что, несмотря на всё то, чем щедро наградил его Бог, у Марко Сантини нет ни капли здравого смысла.

— Никто меня не найдёт и не поймает, — сказала я так успокаивающе, как только могла. — Кому придёт в голову искать беглую венецианку в Риме.

— Но как тебе удалось самостоятельно пробраться так далеко на юг? — Он устремил взгляд на мои коротко остриженные волосы. Я наконец-то сняла испачканную в муке и яйце тряпицу, которой была повязана моя голова, и мои курчавые волосы наверняка уже встали торчком, что, разумеется, делало меня ещё менее пригожей.

— Я путешествовала под видом юноши, — призналась я, проводя рукой по своим обчекрыженным волосам. — Купила в Венеции поношенные камзол и рейтузы, а к ним ещё и маску. Было как раз время карнавала, и все вокруг ходили в масках. — Маскировка была так себе, но я была достаточно высокой и худой, чтобы сойти за долговязого подростка, и, само собой, свою роль сыграла и маска. Половина тех, кто в преддверии Великого поста праздновал карнавал, путешествуя по тем же дорогам, что и я, были одеты в смешные маскарадные костюмы и длинноносые маски. Каким же кошмаром было это путешествие! Я ночевала на постоялых дворах, где по моим ногам, пища, бегали крысы, давилась чёрствым хлебом и жёстким, как подошва башмака, мясом — единственной едой, которую я могла себе позволить; плыла по рекам на медленных, как улитки, баржах, которые останавливались в каждой деревенской гавани, растянув две недели пути, на которые я рассчитывала, на месяц и даже больше.