— Да, когда мой агент прислал мне сценарий, я понятия не имел о проекте и о том, с кем мне предстоит работать, иначе я бы страшно нервничал. Я прочел сценарий в самолете, когда летел на пробы из Нью-Йорка в Лос-Анджелес. Это счастье, что я получил эту роль, потому что возможность поработать с Майклом — это… бесценно. Если бы мне было десять лет, он был бы моим кумиром.

— Майкл, ваш герой — ирландец, патриот, католик, гомосексуал — что из этого вам тяжелее всего дается играть?

— Я… — Майклу пришлось напомнить себе вопрос, прежде чем он смог ответить. — Я воспринимаю своего героя как цельную личность, это все равно что спросить, чем мне тяжелее управлять — руками или ногами. Я не думаю об этом, я воспринимаю его целиком, не разделяя на части.

— Чем ваш герой нравится вам больше всего?

Майкл почесал лоб, давая себе время на раздумья. Опасность едва миновала, у него пересохло во рту. Он едва соображал, что должен говорить.

— Я думаю… я думаю, если собрать все его качества вместе — не те, что вы перечислили, а те, которые являются ядром его личности, то это… доблесть, — сказал Майкл. — Это умение жертвовать собой ради тех, кто тебе дорог. Он пытается спасти тех, кого любит — и жертвует своей гордостью, своей честью. Он участвует в праведной войне — как он думает, в праведной — и он готов принести высшую жертву, отдать ради других свою жизнь. Иногда, — медленно добавил Майкл, задумавшись на мгновение, — иногда это единственный путь, который тебе остается. Иногда другого пути ты просто не видишь, даже если смотришь во все глаза. Жизнь Эрика — это история из тех, что рассказывали еще в пещерах, сидя возле костра. Она трагична, но я бы сказал, что она жизнеутверждающая.

— Что делает ее такой?..

— Любовь, — сказал Майкл. — Иногда кажется, что Эрик состоит целиком из ненависти, но если задуматься, его ненависть — это его изувеченная любовь. Это в нем — самое главное.

Коди, как оказалось, ничего не забыл и ничего не простил. Майкл выпустил его из вида, и, как оказалось, зря. В конце апреля ему позвонил Зак с вопросом, какого хрена у них там происходит и почему по блогам и форумам поползли слухи о том, что у него с Питером закрутился бурный роман. Майкл честно ответил, что ничего подобного у них не происходит, а слухи, в которые хотят верить фанаты — это обычное дело. Может, им это даже на руку — подогреет интерес к фильму. Зак ответил, что они таким манером рискуют не просто подогреть интерес, а поджарить себе задницы. И если сохранность задницы Питера во всех смыслах должна быть головной болью его агента, то сохранность задницы Майкла, будь она трижды неладна — его, Зака, головная боль, и он уже не спит ночами, волнуясь, как бы этот проект не похоронил под собой его карьеру.

Майкл ответил, что тот паникер.

Но между делом добавил:

— Вик сказала, под меня там кто-то копает. Понятия не имею, что она имела в виду, но ты приглядывай там, что происходит.

Зак ненадолго замолк, видимо, вороша в памяти прошлое Майкла и выискивая там подставу.

— Твоя детская история с кокаином, даже если всплывет, мало кого заинтересует. Не тот масштаб. Но даже в том невероятном случае, если кто-то попытается раздуть из нее твою причастность к наркотрафику — Ларри тебя прикроет. Расскажешь, что был дураком, ввязался по глупости и все такое — тут взять с тебя нечего.

— Как скажешь, — согласился Майкл. — Да, кстати. В конце мая у моих друзей свадьба. В Лондоне, я пришлю тебе даты. Скажи, что у меня будет пара свободных дней — я не могу пропустить.

— Свадьба? — обрадовался Зак. — Майки, хоть одна хорошая новость за сегодня!

— Ты же их даже не знаешь, — с сомнением сказал Майкл, не понимая, что его так осчастливило.

— Да плевать мне на твоих друзей! Возьмешь Вик, покрасуетесь вместе, я зашлю к вам хорошего фотографа. Перешибем слухи про твой бурный роман с мальчиком. И на твоем месте, — серьезно сказал Зак, — я бы уже задумался о вашей собственной дате.

— На твоем месте я бы пошел нахрен, — дружелюбно сказал Майкл.

— Если ты такой принципиальный холостяк, никто не просит тебя на ней жениться. Но разговоры должны курсировать, как рейсовые поезда между Канзасом и Иллинойсом! Назначьте дату, потом перенесите, потом отложите!

— Ты ее знаешь — если я заикнусь об этом — она же с меня не слезет, — сказал Майкл.

— Мне плевать, в какой позе вы трахаетесь и кто с кого не слезает! — отрезал Зак. — Господи, я тебя не понимаю — ну женишься ты на ней, надоест — разведешься.

— Ага, со скандалом, — пробурчал Майкл.

— Надо будет — и со скандалом! Ты какой-то странный, что там с тобой случилось? Только не говори мне, что все дело в Сазерленде и у тебя что-то там всколыхнулось. Заколыхни обратно! — рявкнул Зак. — Ты не имеешь права так рисковать!

— Да не собираюсь я ничем рисковать, — уныло сказал Майкл. — Что ты трясешься. У него самого в сентябре свадьба. У меня второй «Неверлэнд» летом будет — все к тому времени слухи про Питера вообще забудут. Я же знаю, какие у Ларри бюджеты на рекламу. Он их массой задавит.

— Тут ты прав, — вздохнул Зак. — Но не смей расслабляться! — потребовал он напоследок.

Майкл и не расслаблялся.

Сьемки стремительно подходили к концу. Каждый час, как крупинка в песочных часах, падал из верхней колбочки в нижнюю. Майкл перестал просыпаться с радостным ожиданием. Каждое новое утро означало еще один вычеркнутый день. День, оставшийся в прошлом, день, в котором все еще был Джеймс. Но скоро эти дни кончатся. И Джеймса больше не будет.

Иногда он думал, что ему было бы легче, если бы ничего этого не случилось. Этих съемок, этого фильма. Если бы он так и жил в обиде и горе, не отпуская память, втайне надеясь, что однажды случится чудо. Иногда он злился, что Джеймс вынуждал их прощаться. Было бы легче его не прощать, носить его с собой камнем на сердце. Но камень, крошась на кусочки, рассыпался в песок, а песок отмерял оставшееся им время. И остановить это, удержать его Майкл не мог.

Иногда он про все забывал, захваченный работой, рутиной, ролью. Просил у Шене еще дубль, еще, хотя и сам знал, что лучше уже не сделает. Топился в Эрике с головой, и последние сцены, развязки, трагедии, играл так, что сам потом по полдня не мог от них отойти. Радовался каждому ненастному дню, когда съемки приостанавливали. Смотреть на Джеймса, говорить с ним было больно. Он никак не мог смириться с тем, что придется прощаться.

Еще раз.

И не на пять лет — на всю жизнь.

Единственное, что его отвлекало — сидеть с бутылкой безобидной минералки в саду поместья, где Эрик мог бы пить вежливый английский чай, смотреть в одну точку и слушать, как от земли пахнет весной. Воздух был прохладный и влажный. Зацвели яблони. Майкл стоял под деревьями, ловил ртом белые лепестки, как снежинки. Ветерок невесомо сыпал их ему на лицо. Начинался май.

Питер прибежал, взбудораженный, с телефоном в руке.

— Ты слышал? — издалека крикнул он.

Майкл развернулся к нему, заложил руки за спину. Провел рукой по волосам, стряхивая яблоневый цвет.

— Не слышал, — сказал он. — Что случилось?

— Бред какой-то! Вот слушай, — Питер остановился рядом, открыл в телефоне какую-то вкладку. Зачитал: — «Лейни эксплуатирует стереотипный образ гея, созданный в угоду гетеросексуалам. Мы вынуждены в очередной раз смотреть на картонного слащавого мальчика с большими глазами, который, с одной стороны, позволяет создателям «бросить кость» ЛГБТ комьюнити и сказать, что они занимаются репрезентацией сексуальных меньшинств, а с другой — демонстрирует репрезентацию, которая не расстроит и не разозлит гетеросексуальное большинство. Мы устали от стереотипных героев. Мы устали от стереотипных гомосексуальных образов. Сколько можно эксплуатировать эти клише? Покажите нам, наконец, мужественного гея, сильного гея, брутального гея, а не эту феминную пародию на мужчину»…

Он читал бы и дальше, если бы Майкл не отнял у него телефон.