— Он не мягкий, — с улыбкой заметил Джеймс. — Он вежливый. Просто некоторые ирландцы путают вежливость и сдержанность с бесхребетностью.

Майкл, который только что, наклонившись, достал сигарету из лежащей на земле пачки, с возмущенным непониманием уставился на Джеймса.

— А я бы так не сказал. Может, бесхребетность — сильное слово, но он точно не… — Майкл взмахнул в воздухе сигаретой, подыскивая нужное слово, — не бунтарь. По натуре. Ты же помнишь, почему его выслали из Лондона?.. — он глянул на Питера.

— Про него пошли слухи, — кивнул тот. — Про его сомнительные связи.

— Точно, — Майкл ткнул сигаретой в его сторону. — И чтобы уберечь наследника от позора, отец отправил его куда подальше. В Ирландию. Еще и повод подвернулся с продажей поместья, так что Терренс даже спорить не стал — собрал вещи и смотался, куда сказали.

Майкл остановился, чтобы прикурить. Что-то начало жечь ему щеки — наверное, солнце припекало сильнее обычного. Питер с сомнением переводил взгляд с одного на другого. Майкл яростно щелкал колесиком зажигалки, но повлажневший палец только прокручивал его, не высекая искру.

— А может такое быть, что Терренс воспринимал Эрика, как временное увлечение? — с надеждой спросил Питер. — Он же знает свои склонности, может быть, он думал, что это просто флирт, средство развеять скуку?..

— Нет, что ты, — живо ответил Джеймс. — Сначала Терренс даже не представлял, что у них может быть что-то общее. Ведь Эрик ирландец, он с первой же встречи вел себя непозволительно грубо. А Терренс всегда предпочитал мужчин своего круга, таких же, как он сам. С первого взгляда Эрик ему совершенно не понравился! И лишь когда Терренс узнал его лучше, он начал тянуться к нему. Он был изумлен и заворожен его видением порядка вещей, ходом мыслей, его манерой держаться. Под этой грубостью он начал замечать нечто другое. Он словно увидел другую сторону монеты. Цельность, прямоту… искренность, — добавил Джеймс тихим тоном.

Майкл сдержал желание фыркнуть. Ему немедленно захотелось поспорить, но он даже не мог найти, на что именно он хочет возразить. Джеймс говорил все верно, но в его словах словно крылось что-то другое, какой-то намек, и этот намек Майклу совершенно не нравился.

Питер нервным жестом убрал волосы от лица, засмеялся негромко, скрывая смущение.

— На самом деле — я знаю, — сказал он. — Есть одна деталь, которая мне все портит. Майкл, он — столько сделал для меня, мне ужасно неловко, что ему приходится тратить на меня столько времени…

— Эй, — окликнул Майкл. — Мы же говорили об этом. Это трудная роль. Не трать время на все эти церемонии. Мы работаем вместе — и будем работать, пока все не получится идеально.

— Знаете, что, — весело сказал Питер, переводя взгляд с одного на другого. — Вот что. На месте Терренса я бежал бы от такого человека, не оглядываясь, до самого Лондона. Потому что он до чертиков меня пугает!

— Верно, — кивнул Джеймс. — Но именно то, что тебя пугает в Эрике — тебя же к нему и влечет. Вся эта сила, дикость, прямолинейность. Это умение ломиться напролом, эта страсть. В Эрике очень много страсти, он контрастный, почти черно-белый. Его мир — черно-белый.

Майкл наконец справился с зажигалкой, она выбросила длинный язычок пламени, Майкл инстинктивно шатнулся назад. Потом прикурил.

— Я бы никому не пожелал оказаться на его пути, — сказал Питер. — Это же атомный ледокол какой-то. С ракетной установкой. Он просто уничтожает все, что его не устраивает — и идет дальше. Я отлично понимаю, почему отец Донован выбрал именно Эрика. Это масштабно.

— Правильно, — сказал Джеймс, коротко глянув на Майкла. — Но представь, если этот человек так пугает тебя — как он пугает других?.. Каково это — когда он, летя вперед, раскалывает мир пополам, а ты находишься в единственном тихом и безопасном месте — у него за спиной?.. Потому что он защищает тебя, верит тебе. Ради своей цели он рискнет чем угодно, как бы оно ни было ему дорого… И в первую очередь он рискнет собой. Потому что он не умеет иначе, — тихо сказал Джеймс. — Он умеет лететь вперед, но управлять полетом, тормозить — нет.

Майкл, заслушавшись, приоткрыл рот. Ему казалось, Джеймс говорит сейчас не о книге и не о фильме, а о чем-то совершенно другом — и он очень не хотел догадываться, о чем именно.

— Но ты, — тихо продолжил Джеймс, — ты, кого он пустил себе за спину — ты можешь помочь ему. Направить его. Он несовершенен по сравнению с тобой, но он прекрасен, как дикий штормовой шквал.

— И прекрасно может ебнуть тебя головой о скалы, — пробурчал Майкл себе под нос, сам не зная, зачем.

— Ты должен найти слова, которые его укротят, — продолжал Джеймс, будто не слышал. — Ты — заклинатель шторма, но ты должен быть в самом его сердце, чтобы справиться с ним. Не бояться, когда он подхватит тебя и унесет. Главное — верить, что он не причинит тебе зла. Намеренно — не причинит, — добавил он.

Питер смотрел на Джеймса, не отводя глаз.

— Несовершенен?.. — повторил он. — Но так же нельзя говорить, это… это неправильно. Терренс не может думать, что Эрик несовершенен по сравнению с ним!

— Мы говорим о людях середины девятнадцатого века, — напомнил Джеймс. — Здесь неприменима современная политкорректность. Англичанин не мог воспринимать ирландца равным себе. Между ними — пропасть. И именно ее они и стараются преодолеть. Их стремление друг к другу — это «прыжок веры».

— Да, я… я об этом не думал, — признался Питер. Он выглядел слегка оглушенным.

— Вся эта история, — сказал Джеймс, — с момента их первой встречи движется к одной-единственной сцене. Там, где Терренс, зная, что его ждет, зная, каковы будут последствия — жертвует всем, что у него есть…

— Ради спасения Эрика, — вдохновенно закончил за него Питер, но Джеймс покачал головой.

— Нет. Не ради него. Совсем нет. Терренс гуманист, он в чем-то наивен и идеалистичен, он жаждет видеть мир лучше, чем он есть. Но в тот момент, когда он делает свой последний выбор — он думает не о себе, не об Эрике, не о том, что он к нему чувствует — об этом он будет думать потом. Он знает, что своим решением рушит всю свою жизнь. Он думает о той единственной цели, к которой Эрик стремится. Он делает это ради того, во что Эрик верит.

Майклу захотелось спрятать лицо в руках. Он сдержался лишь потому, что опустил глаза в землю. Ему показалось, это уже не солнце грело ему лицо, а направленный на него софит обжигал кожу до мяса. Ссутулившись, он поднял голову, посмотрел на Джеймса снизу вверх. Питер, явно слегка оглушенный, рассеянно смотрел по сторонам. Джеймс нервным жестом засучил до локтей рукава свитшота. Руки были в татуировках — обе, от запястий и выше, сплошь забиты узорами. Майкл зацепился взглядом за рисунок на левой — там, на тыльной стороне, были темные волны, пузырьки воздуха и длинная, хорошо узнаваемая морда кита.

Почему кита?.. — удивился Майкл, цепляясь за эту мысль, лишь бы не возвращаться к вороху других, горьких, полных раскаяния и сожалений. — Зачем — кита?..

Джеймс заметил его взгляд, опустил рукава обратно, скрывая рисунки.

— Подумай об этом, — сказал он, тряхнул Питера за плечо.

— Я подумаю, — ответил тот, заторможенный, словно лунатик.

Майкл встал, бросил сигарету в траву.

— Мне нужно переодеться, — сказал он.

И позорно сбежал. Находиться рядом с Джеймсом вдруг стало просто невыносимо.

Майкл впервые работал с дублером настолько плотно. Прежние фильмы не требовали столько трюков, но тут был весь букет, будто его собирали нарочно: и драки, и лошади, и рискованные прыжки и падения. Майкл рвался делать все сам, но режиссер упирался, и самые опасные дубли делал Шеймус.

Майкл по этому поводу был в крайне смешанных чувствах. Он не мог не ставить себя на его место и понимал, что каждая отобранная у Шеймуса сцена была не просто отнятым рабочим днем, но чем-то большим. Будь он сам на месте Шеймуса, он бы себя за такое просто возненавидел. Но тот, кажется, вообще не думал о славе — он думал лишь о том, чтобы как следует сделать свою работу, и если Майкл продавливал режиссера и сам участвовал в драке — Шеймус всегда был рядом, подсказывал, что и как лучше сделать, подбадривал, увлеченно помогал отрепетировать сценографию. Его словно не волновало, сколько раз он появится на экране. Майкл чувствовал благодарность — и вину. Поэтому старался провести с ним побольше времени просто по-человечески.