— Я разрушаю твою жизнь?.. — с тихим гневом спросил Майкл.

— А ты не видишь? Ты делаешь то же самое, что сделал тогда! — крикнул Джеймс. — Как по нотам! Врываешься, ломаешь все, что было построено до тебя, и исчезаешь! Я десять лет собирал себя по кусочкам после первого раза!.. Я не хочу провести еще десять лет, делая то же самое!.. Опять!..

У него покраснело лицо. Он смотрел на Майкла, тяжело дыша — но вместо слез в его взгляде была злость.

— Когда ты исчез в тот раз, — выговорил он, — я оказался в таком… одиночестве. В таком вакууме. Я был как тот гребаный кит, который кричит в пустоту — и которого никто не слышит! Так всегда было — до тебя, но с тобой я впервые понял, что меня кто-то видит. Меня, меня — а не картинку хорошего мальчика! Ты понимал меня. А потом ты исчез! И я опять остался один! Только, благодаря тебе, теперь в одиночестве мне было гораздо больнее! — крикнул Джеймс.

Майкл гневно смотрел на него, не находя слов.

— Мне постоянно снились кошмары, что я умираю, — сказал Джеймс сквозь зубы. — Что я тону, что меня закапывают в землю живым. Я до сих пор их вижу.

Он заметил на столике в саду оставленную Майклом пачку сигарет, вышел наружу, вытряхнул из нее сигарету.

— Я пил, сколько мог, и писал стихи, — сказал Джеймс с сигаретой в зубах. Майкл достал зажигалку из кармана, протянул ему. — У меня из головы не выходили твои слова. Про ледники, океан… Про солнце, которое топится в океане. И превращается в кита, которого некому приручить.

Майкл слушал его, холодея. Понимая, что это конец. Что если Джеймс говорит ему это — все потеряно, больше терять уже нечего.

— Когда Винсент нашел меня, я впервые за долгое время почувствовал, что я не один. Он услышал меня. Рядом с ним у меня перестало болеть то место, где всегда был ты. Чего ты хочешь теперь?.. — с вызовом спросил Джеймс. — Доломать меня?..

— Ты всегда жил на готовеньком, — процедил Майкл. — Даже мнение брал только чужое, всегда позволял другим решать за тебя. Ты не страдалец, детка — ты просто слабак. Раньше слушался папу, теперь нашел папика — его слушаешься, ему в рот смотришь. Без чужой указки жить не получается?.. Нравится, когда за тебя все решают — с кем тебе жить, с кем встречаться, с кем трахаться?.. Эй, детка, у вас же открытые отношения! — язвительно напомнил Майкл. — Тебе ведь можно трахаться на стороне!.. Тебе же позволили! А ты без папиного согласия шагу сделать не можешь, да? Знаешь, что, — бросил он. — Я тебя отпускаю. Катись. Ты ко мне пришел по его указке — от меня уйти не можешь, пока я не разрешу… Ну так я разрешаю. Вали отсюда. Только я кое-что заберу.

Он шагнул к Джеймсу, и прежде, чем тот отшатнулся, залез ему пальцами за ворот рубашки и ухватил шнурок. Дернул, срывая с шеи подвеску. Зажал в кулаке.

— Все. А теперь пошел, — сказал Майкл, кивнув на стеклянную дверь в дом. — Отпускаю. Свободен.

Джеймс пару мгновений смотрел на него в упор, во взгляде была ярость. Потом протянул руку ладонью вверх:

— Отдай.

Голос был таким жестким и твердым, какого Майкл не слышал от него никогда. Он заколебался. Джеймс стоял, глядя на него почти с ненавистью.

— Это мое, — с нажимом сказал Джеймс.

Это была правда. Это было его. Такие подарки нельзя взять назад, нельзя отмотать время и вынуть из памяти чувства. Майкл хотел швырнуть подвеску ему под ноги, наступить каблуком — но не смог. Он мог как угодно поступать со своими чувствами. Забивать на них, забывать, оскорблять их. Но не мог — с чувствами того Майкла из каменного домика под Чидеоком, который, волнуясь, застегнул замочек на шее у Купидончика. Того Майкла, который не знал, что их ждет. Их обоих.

Майкл протянул руку и положил шнурок на открытую ладонь Джеймса. Тот сжал кулак и ушел, не оглядываясь.

Жизнь не кончилась. Ни сегодня, ни завтра, ни через неделю. Майкл иногда вздрагивал, вспоминая, что всего год назад они с Джеймсом жили в Ирландии, делали общий проект — но постепенно воспоминания блекли, задавленные реальной жизнью. Ларри был им доволен. Впереди были новые фестивали, впереди был промо-тур второй части «Неверлэнда» по всем континентам. Ценник Майкла стремительно рос, с других студий начались вежливые звонки с вопросами, не хочет ли Майкл поработать с ними.

— Ты решай, — равнодушно сказал Майкл, когда Зак передал ему эту новость. — Ты мой агент, а я в этом не разбираюсь.

Зак, положив локти на свой офисный стол, подался вперед, буравя Майкла черными глазками. Агентство Зака было не самым крупным в Лос-Анджелесе, но достаточно успешным, чтобы снимать несколько этажей небоскреба в сердце города. Здесь всегда был гул и беготня, визиты звезд часто сопровождались караваном личных помощников, криками, оскорблениями и швырянием в воздух бумаг. Майкл приезжал один.

— Твой контракт с «Нью Ривер» кончается в этом году, — сказал Зак. — На твоем месте я бы серьезно подумал, куда двигаться дальше. Ты привлек много внимания. Но поверь мне, это далеко не предел твоих возможностей.

Майкл, качая ногой, смотрел в окно.

— Угу.

— У тебя творческий кризис? — настойчиво спросил Зак, почти ложась грудью на стол. — Поговори со мной, Майки. Чего тебе не хватает? Я достану.

— Нет у меня никакого кризиса.

— Это хорошо, — с энтузиазмом сказал Зак. Но по тону было слышно, что он ни на секунду ему не поверил. — Потому что вот эта стопка, — он положил руку на высокую кипу сценариев у себя на столе, — лежит и ждет, пока ты выберешь себе что-нибудь по душе. Они все просят, требуют, умоляют дать им тебя. Они готовы платить столько, сколько ты скажешь, потому что они наконец осознали, какое ты золото. Но ты мое золото, — угрожающе сказал Зак. — И я хочу знать, что происходит с моим золотцем, с моей Джин Харлоу.

— Не подлизывайся, — отозвался Майкл и съехал к краю сиденья, уронив голову на спинку дивана. Задрал ногу на ногу. — Мне все равно. Выбери сам.

— У тебя нервный срыв, — обреченно констатировал Зак. — Тебе надо взять отпуск. Давай я отправлю тебя в какое-нибудь тихое, приятное место?

— В Антарктиду, — без улыбки предположил Майкл.

— Тихое, приятное, теплое место, — поправился Зак, явно начиная всерьез тревожиться.

— Сомали.

— Майки!.. Ты заставляешь меня волноваться.

— У меня все хорошо, — отозвался тот, глядя в окно.

Он точно знал, что у него нет ни творческого кризиса, ни какого-либо другого. Ему просто нужно было немного взбодриться, пока Зак выбирал, кому продать его подороже, чтобы отхватить себе десять процентов пожирнее. Даже всемогущему Ларри можно было начать ставить условия. Спрашивать с него не семь миллионов, а десять. Пятнадцать.

Для Майкла все эти цифры так и оставались абстракцией. Реальности в его жизни оставалось все меньше и меньше, но тут спасала Виктория — и кокаин. Под ним было хорошо. Под ним Майкл чувствовал себя классным, живым, он нравился сам себе и думал — какой же Джеймс дурачок, что отказался от него, вот такого. Зря отказался.

А время бежало, сливаясь в бесконечные ночи, залитые знакомыми огнями чужих вечеринок. Танцы, бассейны, девчонки в бикини, огни, снова ночь, опять ночь, все еще ночь. Днем он спал, а ночью отпускал тормоза, закрывал глаза и не следил, куда его принесет.

Оглянувшись, он мог неожиданно обнаружить себя под мостом, рядом с темнокожей бездомной в дредах, в середине спора о том, почему Лейкерс продули в последнем чемпионате — не имея понятия о том, кто такие Лейкерс и какой вид спорта они вообще представляют — бейсбол, хоккей или волейбол? Он оглядывался и видел, что оказался на чужой свадьбе, в одной руке у него — кусок свадебного торта, в другой — розовый садовый фламинго. Он открывал глаза и просыпался в чужой спальне, в кровати с балдахином из золотой парчи, в одном кроссовке, в наполовину расстегнутых штанах, с футболкой, залитой вином и сладким парфюмом. Он поднимал голову с черного сиденья лимузина, который катал его по городу, пока он спал. И если ему становилось тошно от самого себя, он просто пил больше.