Самое время было сделать один поступок — странный, даже, наверное, почти безумный. Позвонить Винсенту. Майкл иррационально думал, что после всего этого абсурда единственное, что он приобрел — и правда стал к нему ближе. И ему по какой-то совершенно неясной причине хотелось узнать, как тот держится. Джеймс ведь ушел и от него. И, наверное, Винсенту должно было быть куда больнее. Он провел с Джеймсом девять лет, а теперь потерял его. В том, что они расстались, себя Майкл не винил — они оба с Винсентом были хороши, оба повели себя, как глухие.

Но он сочувствовал ему.

Поэтому — позвонил, со стационарного телефона клиники.

Винсент, сняв трубку, поздоровался по-французски и что-то быстро проговорил тоном вежливого извинения.

— Привет, — сказал Майкл. — Это я.

— О, — удивленным, то, как ни странно, доброжелательным тоном отозвался Винсент. — Майкл. Здравствуй.

Майкл устроился в кресле, подогнул под себя ноги.

— Я просто хотел узнать, — неожиданно для себя сказал он, — как ты.

Винсент помолчал пару секунд, потом ответил:

— Спасибо. Я… хорошо. В целом. В целом — хорошо. А ты?..

— Как-то так же, — отозвался Майкл, решив не распространяться о деталях. — Примерно так же. Как ты справляешься?.. Скучаешь?

— Держусь, — после короткой паузы ответил тот. Казалось, он просто в таком изумлении, что Майкл позвонил узнать, как у него дела, что ему приходилось прилагать усилия, чтобы после каждой фразы не спрашивать — Майкл, ты там, случайно, не двинулся? С кукушкой у тебя все в порядке?

— Он не вернулся?.. спросил Майкл. — К тебе.

— Нет, — сказал Винсент. — Я думаю, он не вернется. Он написал мне из Гонконга, попросил прислать кое-какие вещи.

— Откуда?.. — изумился Майкл.

— Он сказал, ему нужно было кардинально сменить обстановку и оказаться как можно дальше от нас обоих. Планирует пожить там.

— Ясно, — выдохнул Майкл. — Хорошо. Хорошо, что вы поддерживаете связь.

— А вы — нет?

— Нет.

— Майкл, — после новой паузы сказал Винсент. — Если ты захочешь приехать — я буду рад тебя видеть. Я понимаю, это звучит странно, но если тебе нужно будет поговорить… ты правда можешь приехать.

— Ты рассказывал, он писал стихи, — сказал Майкл, игнорируя предложение. — Ты его нашел из-за них. Помнишь?

— Конечно.

— Можешь мне их прислать?

— Да, — Винсент, кажется, даже не удивился. — В электронном виде подойдет?

— Подойдет, — сказал Майкл.

— Я отправлю в течении получаса.

В электронном виде Майкл читать их не стал. Распечатал. Ушел к себе, сел возле кровати на пол, положил листы на колени. Он сам не был уверен, почему именно сейчас решил узнать, что Джеймс писал в год их расставания.

Может, надеялся, что из-за апатии будет не так больно?..

?

Солнце болеет.

Хрипит, кашляет.

Тащится вверх, изнывая от жара,

хватается за облака

миллионом лучей,

бездомное,

пьяное.

Ползет высоко над землей,

тащит себя на небо.

Выжигает воздух вокруг,

жжет себя изнутри,

умирает само от себя,

и упрямо ползет,

чтобы встать в зените.

Встает, качается на звездном ветру.

Смотрит вниз, высоко ли падать.

Тянет лучи к земле,

хочет кого-то найти.

Шарится, ищет,

тычется в стекла,

гладит по лицам,

щупает нос и щеки,

губы. Рты.

Ищет весь день,

никого не находит

и прячется в облаках.

Думает —

хорошо бы отсюда упасть

и разбиться всмятку,

разлететься лучами,

распылиться фотонами,

стать звездным ветром.

Но земля не пускает,

держит своей атмосферой,

приходится — осторожно,

по шажочку,

по капле

стекать

лучами,

золотой кровью

пачкая облака.

Солнцу жарко,

его лихорадит.

Чумные темные пятна

проступают на солнечной коже,

оно рвет себе грудь, чтобы стало легче,

но там, внутри, только солнечный ветер,

и больше ничего нет.

Солнце тащится вниз, умирать.

Спускается к океану,

такое маленькое и слабое,

что даже арктический лед

смеется над ним.

В океане тихо и гулко,

пахнет солью,

камнями,

прибоем

и черными скалами.

В океане бездонная пустота.

Солнце шевелит плавниками,

бьет хвостом,

разевает пасть,

длинное, тяжелое,

ничье.

Далеко-далеко на севере

синий солнечный кит

уходит в черную глубину.

Дальше.

Глубже.

Далеко-далеко на севере

в океан сползает ледник.

Старый-старый.

Синий.

Соленый.

С грохотом,

с треском

разрывает себя на части,

крошит себя в океан

огромными глыбами.

Они плывут по течению,

красивые,

мертвые,

ледяные.

Солнечный кит

кусает их из глубины,

чтобы завтра, когда опять

карабкаться,

кашлять,

жечься,

внутри было холодно

северно

снежно.

Солнечный кит живет

сто тысяч лет

сто миллионов

пять миллиардов

триллион восемьсот дней.

Нас еще не было,

а он уже был.

Никого еще не было,

а он уже был.

Никого не будет,

Никого нет.

Ничего нет.

И нас нет.

— Почему ты здесь?.. — спросил Майкл.

Они сидели в общей комнате за одним столом. Майкл смотрел в книгу, Уизли лепил из фарфоровой глины миниатюрные вазочки и расставлял их в ряд.

С литературой у Майкла складывалось не очень. Ему проще было слышать голос, а не бегать глазами по строчкам. Он отвлекался, то и дело поднимая взгляд, и наконец отодвинул книгу. Смотреть на руки Уизли было куда увлекательнее, чем осиливать какой-то модный роман. Отложив его, Майкл понял, что даже не вспомнит, как зовут героев и в чем там суть. Хотя он намеренно выбрал чтение полегче, фэнтези, что ли. Он иногда думал, что если у него в середине чтения отобрать одну книгу и подсунуть другую — он даже не заметит, что что-то не так.

— Есть только одна причина оказаться в рехабе, — сказал Уизли, ровняя тоненькое горло вазочки. — Я хотел жить.

Он замолчал, явно не собираясь продолжать. Майкл смотрел на его пальцы, как загипнотизированный. Такие эффектные руки, что это их надо было лепить, а не ими. Артистичные, музыкальные. С удлинненными, красивыми ногтями. Может, раньше он был музыкантом?.. Майклу постоянно мерещилась у него в руках то ли скрипка, то ли что-то еще более удивительное. Лютня, что ли.

— Я имел в виду — что с тобой случилось? — спросил он, окончательно отложив книгу. — До рехаба. Почему ты начал пить.

— А почему ты сел на кокаин? — невозмутимо спросил тот. — Я что, должен вывалить тебе историю своей жизни?

— Нет. Не должен.

— Вот я и не буду.

Он сказал это резко, но как-то не зло. Будто щелкнул по носу. Майкл подпер подбородок ладонью, продолжая его разглядывать. Он был, как картина. Взгляд скользил по нему, отдыхая на копне медных волос, падающей на плечи. На ровных тонких бровях, острым уголком опущенных вниз. Ему бы позировать для художников или скульпторов. За такой типаж кастинговые агентства отгрызли бы себе руки по локоть. В такого влюбляться бы, вдохновляться им, писать ему стихи и читать их, волнуясь, с мятого бумажного листка. Майкл смотрел, рассеянно улыбаясь. Его необъяснимо тянуло разговаривать с этим парнем. Он не понимал, почему. Он ни с кем не хотел обсуждать, что с ним случилось, а сейчас — то ли хотелось излить душу, то ли думалось, что этот, искалеченный — поймет. То ли просто Уизли так спокойно молчал, что его молчание было, как колодец, в который что ни брось — все канет на дно и никогда не вернется.

— Ты здесь давно? — спросил Майкл.

Уизли почесал висок тыльной стороной запястья. Его пальцы, словно жили сами по себе — мяли, вытягивали, согревали, лепили комок белой глины.

— Год, — сказал он после долгой паузы.