Майкл чуть рот не открыл. Нет, все-таки открыл — потому что пришлось закрыть. Стоял и пялился на Винсента, как на говорящую лошадь. В смысле — третьим?! В смысле — всегда?! Он ждал, что Винсент продолжит, раз на него напала такая внезапная болтливость, но тот, видно, именно сейчас решил, что сказал достаточно. Молча отвел взгляд и вышел из конюшни.

Майкл рванулся за ним, опомнившись. Схватил за рукав, грубо развернул к себе. Джинджер недовольно фыркнула у него над плечом. Майкл вглядывался в лицо Винсента, бегал по нему глазами, пытаясь отыскать хоть какую-то подсказку.

— Что это значит?

— Садись в машину.

Винсент показал глазами на внедорожник, припаркованный недалеко от конюшни. Солидная черная туша, похожая на косатку, была заляпана брызгами грязи, что несколько портило ее солидность и превращало из средства демонстрации своего превосходства в продвинутую деревенскую тачку для перевозки картошки и капусты.

— Прекрати мне указывать! — потребовал Майкл.

Винсент повторил с вежливой улыбкой:

— Сядь в машину, пожалуйста, Майкл. Я еду в аэропорт, поговорим по дороге.

Майкл теперь уже сам не мог его отпустить, не получи в все ответы. Джинджер переминалась с ноги на ногу, встряхивала шеей. Майкл огляделся — надо было на кого-то оставить лошадь. На его счастье оказалось, что Шеймус тоже рано вставал. Майкл махнул ему рукой, подзывая к себе. Тот подошел, позевывая, поздоровался. Майкл передал ему Джинджер.

— Слушай, снимайте сегодня без меня, — сказал он. — Мне надо уехать. На пару часов. Ладно?

— Ладно, — тот покладисто кивнул, похлопал лошадь по шее, заговорил с ней о каких-то глупостях.

Сжав зубы, Майкл широким шагом отправился к внедорожнику. Рывком распахнул дверцу, едва тот мигнул фарами, когда Винсент снял сигнализацию. Майкл сел на пассажирское сиденье, с силой захлопнул дверь. Машина наверняка была арендована, но если бы это было не так, Майкл с удовольствием разукрасил бы ее гвоздем в кельтскую вязь, даром что рисовал он еще хуже, чем писал от руки.

Винсент сел за руль, повернул ключ зажигания. Майкл молчал, стиснув губы. Это Винсент позвал его на разговор, ну так пусть он и начинает.

По раскатанной колее они выехали за пределы съемочного лагеря, выбрались на гравийную дорогу между пастбищами. Майкл смотрел в окно, отвернувшись от Винсента. Мимо тянулась ровная зелень, невысокие каменные ограды полей и пастбищ. Небо было мутным, солнце едва угадывалось над горизонтом по расплывчатому яркому пятну на туманной пелене. Оно то становилось светлее, то тускнело, когда на него набегали новые облака. Майкл смотрел на него, не отрываясь. Будто ничего в мире больше не существовало. Ни машины, ни Винсента, ни его самого. Особенно Винсента. Представлять его несуществующим было особенно приятно. Еще приятнее было бы разбить ему голову о руль его же машины, но Майкл опасался, что вместо крови увидит у него на лице какую-нибудь прозрачную гелевую субстанцию — что там должно быть у роботов внутри вместо костей и плоти? Бран наверняка знает. Может, если позвонить ему, он скажет — да ты что, мужик, в Японии давным-давно наладили производство секс-андроидов, а по этому сразу видно, что он не человек, у него вон и клеймо на затылке, номер партии, телефон производителя.

Майкл фыркнул, увлекшись фантазией. Усмехнулся, оперся локтем о дверцу. Спросил:

— Ну?

Винсент кинул на него быстрый взгляд, вернул внимание на дорогу.

— Майкл, я понимаю, такие разговоры трудно вести, — сказал он таким заботливым тоном, будто разговаривал с подростком, сбежавшим из дома, и собирался дать родительский совет.

— Да что ты во мне, блядь, понимаешь, — процедил Майкл.

Винсент терпеливо вздохнул, переключил передачу.

— Ты думаешь, мы с Джеймсом начали встречаться сразу, едва познакомились?

Майкл смотрел на него, набычившись. Честно — он понятия не имел, он об этом даже не думал. Ему не хотелось об этом думать. Что там было, с кем, как. Он бы понял, он бы ни слова в упрек не сказал, если бы Джеймс просто находил себе разных любовников, чтобы не скучать. Или любовниц, или кого угодно. Но это!.. Серьезные отношения?.. Что — у них были свидания?.. Романтика? Задушевные разговоры?

Винсент молчал, поглядывал на него, будто действительно ждал ответа.

— Что? — вспылил Майкл. — Это экзамен? Я сейчас должен тебе рассказать, что я думал, чего не думал?

— Нет, — мягко сказал Винсент и успокаивающе, снисходительно улыбнулся. — Конечно, нет. Ты не должен. Мы с Джеймсом познакомились девять лет назад.

— Он сказал, вы вместе семь лет, — бросил Майкл, мелочно радуясь, что смог поймать его на лжи.

— Да, — Винсент кивнул. — Это правда. Мы начали встречаться не сразу.

Майкл отвернулся к окну, вновь уставился на горизонт. Этот вариант он не предусмотрел, ему вообще в голову не приходило, что можно тянуть так долго. Зачем?.. Если ты хочешь кого-то — ты просто идешь и берешь, а не ходишь вокруг да около. А чтобы понять, что у тебя на кого-то стоит, много ума не нужно.

— Я люблю его много лет, — спокойно признался Винсент. — Сначала я влюбился в его стихи. Я не знал — кто он, как выглядит, чем занимается. Но я увидел, что он пишет их кровью из сердца.

<i>В океане тихо и гулко,

пахнет солью,

камнями,

прибоем

и черными скалами.

В океане бездонная пустота.</i>

Майкл вздрогнул, когда Винсент процитировал ему несколько строк. В них послышалось что-то знакомое, по рукам пробежали мурашки. Будто эти слова когда-то были написаны у Майкла под кожей, а Джеймс достал их оттуда, вытянул за чернильный извивающийся хвостик, как паразита, и бросил на бумагу, как были, прямо в кровавых брызгах.

— Я написал ему, представился. Попросил отправить мне что-нибудь еще. Мы встретились, когда я начал готовить к публикации его сборник. И… ты сам понимаешь. В нем что-то есть. Я сказал ему, что с первой же встречи он интересен мне как человек, а не как автор. Но он говорил только о тебе, — со вздохом сказал Винсент. — Он очень долго не мог забыть тебя.

У Майкла загорелось лицо, запылали уши. Он нервно потянулся к карману за сигаретами. Слушать эту историю в изложении Винсента было почти невыносимо. Почему Джеймс не рассказал этого сам?.. Тогда, сразу?.. Или потом, раз уж судьба свела их на съемках?.. Почему он сейчас должен узнавать это от какого-то левого козла?!

Майкл опустил окно, сунул в рот сигарету, забыв спросить Винсента, не против ли тот. Он жаждал подробностей, пересказа их встреч и разговоров — и одновременно не хотел ничего знать, ему было легче, когда он ничего не знал обо все этом, когда просто считал Джеймса законченным мудаком, который бросил его.

— Он очень много писал, — сказал Винсент. — Талантливо, ярко. Пытался пережить то, что с вами произошло.

Майкл, не двигаясь, смотрел в окно, выдыхал дым в поток встречного воздуха, не отнимая сигарету ото рта. Делал вид, что не слышит. Что ему все равно, ему плевать. Боялся пошевелиться, чтобы не выдать себя.

— В его стихах было много ненависти, отчаяния, — продолжал Винсент. — В нем самом. Его ровесники — те, с кем он учился, общался — они считали, что Джеймс просто один из этих депрессивных эмо-подростков, которые одеваются в черное и режут себе руки. Звучит очень банально, знаю — но никто просто не понимал, через что ему пришлось пройти, через что он продолжал проходить. Не то чтобы над ним кто-то смеялся, просто… его не воспринимали всерьез. Ну, подумаешь, какие трагедии могут быть в жизни современного человека в восемнадцать лет?.. Родители не разрешили поехать с друзьями за город? Не позволили устроить вечеринку дома?

«Не дали завести собаку», — хотел было сказать Майкл, но промолчал. Винсент наверняка это знал, наверняка за эти годы он узнал Джеймса лучше, чем Майкл успел за их короткий роман. Он должен был знать про собаку, раз даже про него знал.

— Он не сразу начал откровенничать, — сказал Винсент. — Но мы общались. Я попытался его растормошить, но понял, что я с этим не справлюсь, Джеймсу была нужна настоящая помощь, а не просто дружеское участие. Однажды я заехал к нему и встретил его отца. Оказалось, Джеймс перестал отвечать на его звонки, и он приехал проверить, что случилось. Мы познакомились, разговорились. Сначала Колин отнесся ко мне настороженно, но со временем мне удалось убедить его, что я хочу помочь, а не навредить еще больше. Он сам сожалел, глядя, чем все обернулось. Мне кажется, он не до конца понимал, что это не затянувшийся переходный возраст и не бунт, а критическое состояние. Он согласился оплачивать психолога, трижды в неделю я отвозил Джеймса на встречи. И… что-то начало меняться. Мы общались. Ходили в кино, в галереи, на концерты. Джеймс был очень замкнутым. Переживал все в себе. Я знал, что случилось, в общих чертах — его отец рассказал мне. Потом Джеймс заговорил о тебе сам. И это было… словно сошла лавина. Он говорил, говорил, говорил. Что любит тебя, что ненавидит тебя. Что ненавидит себя за то, что любит тебя. Что ненавидит отца за то, что тот сделал с ним. Что не понимает — за что? За что вы оба так поступили с ним?