— Где у вас самый большой стол? — решительно позвал Майкл, поставив руки на пояс.

— Обеденный, — громко отозвался Винсент из холла. — Зачем он тебе?

— А где земля, торф, лейки?

— Что ты собираешься делать? — недружелюбно спросил Винсент, появляясь в проеме двери. Майкл кивнул на окна, намекая на запущенную зелень. — Нет. Оставь. Ты подписал бумаги?

— Успею.

— Майкл, я не нуждаюсь в твоей помощи!

— А цветы нуждаются, — сказал тот.

Винсент стоял, смотрел на него, сложив руки на груди. Раздраженный взгляд исподлобья постепенно становился мягче. Майкл молчал, стоя посреди комнаты, выжидательно барабаня пальцами по ремню джинсов.

— В кладовке у кухни, — наконец негромко сказал Винсент.

— Найду, — Майкл кивнул, проходя мимо, хлопнул его по плечу, так что Винсент почти пошатнулся.

Он не хотел ссориться. Он просто хотел поддержать. А еще надеялся, что будет проще держать язык за зубами, если руки будут заняты делом. Не хватало еще и Винсенту в очередной раз наговорить всякой херни.

Он нашел возле кухни кладовку, подергав за разные дверцы и наконец наткнувшись на склад садового инвентаря. Спасибо Эмме, базовые познания в цветоводстве сейчас были кстати. Он ухватил сразу три мешка разной земли, лопатку, дренаж, подкормку, пачку старых газет — и потащил в комнаты.

— Диван сдвинем к стене, — скомандовал он. — Ковер лучше скатать, чтобы не запачкать. Перенесем сюда стол, я займусь твоим огородом, а то он скоро весь вымрет, как мамонты.

Винсент стоял у окна, задумчиво дергал за листья какой-то папоротник. Оглянувшись, отставил вино:

— Я помогу. Стол тяжелый, я помогу.

— Еще и антикварный, небось, — сквозь зубы сказал Майкл, поднимая за край длинный тяжеленный стол на двух резных ножках.

— Дубовый, — с тем же напряжением отозвался Винсент, приподнимая его со своей стороны. — Наследство… от бабушки.

— Гостеприимная женщина была… твоя бабушка. Тут не десять человек… тут двадцать сядет.

— Пятнадцать… мы считали…

— Ближе… к окну… разворачивай… Опускай! — скомандовал Майкл.

Они поставили стол вдоль окон и одновременно выдохнули.

— Налей нам, — попросил Майкл. — Вашего семейного хобби. Только дай мне стакан попроще, у меня сейчас руки в земле будут.

От такого предложения Винсент на мгновение растерялся, потом с сомнением предложил:

— Хочешь кружку?..

— Хочу, — уверенно сказал Майкл, застилая полированную поверхность стола газетами, и переставляя на них горшки со всех подоконников. — И лейку захвати, я забыл! — крикнул он, когда Винсент скрылся в направлении кухни.

Закатав рукава, он оглядел цветы, повертел их перед собой. Кое-кто был уже в плачевном состоянии. У мандарина поблекли листья, у розы торчали засохшие молодые побеги, так и не ставшие новыми листьями. Острые листья юкки вяло смотрели вниз, отваливались, если их тронуть. Тоже живые, тоже страдают. Этот маленький сад был здесь любимцем — ему радовались, о нем заботились. Поливали, опрыскивали, капали в него удобрения. А теперь он медленно загибался, стоя под горячим солнцем в сухой земле.

Майкл вытащил телефон, набрал номер Эммы.

— Мам! Привет. Нужен твой профессиональный совет. Вот у меня есть юкка — или нет, это драцена?.. Так, сначала напомни мне, чем они отличаются? …Ага. Это все-таки юкка. Как там за ней ухаживать?..

В дверях появился Винсент с пластиковой лейкой и белой кружкой. Майкл знаками изобразил, что ему нужно что-то, на чем писать — и чем записывать.

— Да-да, я пишу, — сказал он в трубку. Заглянул в пустую кружку, с упреком посмотрел на Винсента, протянул ему. То набулькал вина примерно на треть, Майкл знаками показал, что хватит. — Ясно. Понял, — сказал он. — А если у бегонии листья кукожатся — это плохо?..

Пока он выспрашивал у Эммы, что делать, Винсент сидел на диване, смотрел на него — как он переставлял горшки с места на место, сортируя цветы по степени проблемности, как тыкал пальцами в землю, проверяя влажность, и заглядывал в дренажные отверстия, проверяя, как разрослись корни. Смотрел и по глотку пил вино.

Попрощавшись с матерью, Майкл перебрал несколько листов заметок, решая, с чего начать. Поставил перед собой розу.

— Я не должен был лезть в ваши отношения, — сказал он, вытряхивая из горшка цветок с комом земли, оплетенным паутиной белых корней. — Мне нужно было уйти раньше, не мучать вас. Я вел себя, как свинья, с тобой особенно.

— Знаешь, я ведь тоже пытался, — невпопад сказал Винсент, глядя на него. — И рисовать, и писать. Открыть в себе какой-то талант. И не мог. У меня выходило плохо, я сам видел. Бездарно. Я думал, что со временем станет лучше. Но лучше не становилось, — вздохнул он. — Ни через год, ни через два. Можно быть замечательным человеком — и бездарным творцом. И хуже всего — понимать это.

— Да я до сих пор не уверен, что у меня есть талант, — подхватил Майкл, с энтузиазмом переключаясь на новую тему.

— У тебя есть, — негромко сказал Винсент. — У тебя есть… Мне нравятся твои работы. Особенно те, где ты играешь людей, с которыми не хотелось бы столкнуться в ночном переулке. Знаешь, какую я считаю твоей самой лучшей?..

Майкл промычал что-то вопросительно-утвердительное, давая понять, что слушает.

— Адам Дарлинг, — тихо сказал Винсент.

Майкл глянул на него исподлобья, горстями засыпая землю в горшок попросторнее, откуда пришлось вынуть засохшее деревце, чтобы пересадить розу.

— Не самый популярный выбор, — сказал Майкл. — Его мало кто любит. По-моему, Эрик у меня вышел лучше.

— Эрик хорош, — согласился Винсент. — Но Адам сложнее. Знаешь, когда его убивают, когда он понимает, что сейчас умрет — в его глазах видно, что умирает сейчас не человек, осознавший свои преступления — а ребенок. Ребенок, который не понимает, почему взрослые опять делают ему больно. Он умирает без надежды, без помощи, без капли сочувствия к себе. И это страшно, понимаешь?

— Он похищал детей, — сказал Майкл, бросая на него быстрые взгляды. — Он маньяк.

— Он был болен, — сказал Винсент, глубоко вздохнув. — Я пересматривал фильм несколько раз. И я каждый раз поражался, как тонко ты это делаешь, эту разницу в пластике, мимике, даже в улыбке. Как у тебя получается то подросток во взрослом теле, который кое-как с ним справляется, то жестокий мужчина — то мальчишка, который совсем не понимает, что с ним происходит. Знаешь… — как-то горько начал он и остановился.

Поднялся, подошел к столу, зачем-то подвигал горшки с места на место, будто хотел занять руки.

— Знаешь, почему Эрик — не самая выдающаяся роль? — спросил он. Начал машинально сгребать в кучу сухие листья, которые нащипал Майкл. — Потому что Эрик — это ты. Легко играть, когда у тебя прекрасный сценарий, глубокая роль, и все, что тебе нужно — это налить себя в нее, как в колодец, углубить там, где уже намечено, найти новое, где тебе положили разметку. Хотел бы я посмотреть, — с нажимом сказал Винсент, не поднимая глаз, — что ты сделаешь, если тебе дать ужасный сценарий, отвратительные диалоги, плоскую роль, самого худшего режиссера в мире — хотел бы я посмотреть, что ты сделаешь с этим. Как ты сумеешь раскрыться не в тепличных условиях, а там, где тебе действительно нужно работать. Как бы ты нашел глубину. Как бы ты сделал характер.

— Посмотри на мою жизнь, — посоветовал Майкл. — Сценарий — говно, режиссер в запое. Любовная линия — отвалилась.

— Это мне надо было уйти, — негромко сказал Винсент, формируя из кучки листьев аккуратный кружок. — Оставить вас вдвоем. Вы должны были быть вместе. Надо было просто отпустить его к тебе, но я почему-то не мог…

— Почему-то не мог! — насмешливо повторил Майкл. — И правда, почему это ты не мог отпустить человека, который прожил с тобой столько лет?..

— Я должен был найти в себе силы! — вдруг взвился тот. — Если он сам не мог — оттолкнуть его! Порвать с ним! Раз ваша безумная страсть оказалась сильнее меня, надо было давно все!..