«Он лжет, лжет!»

— Точно? — спросил Исхак, нахмурившись.

— Точно, — ответил министр, улыбаясь.

— Как ты расправился с Палатином? Ты же худой и слабый.

Квинт замотал головой.

— Худой — да, но не слабый, малец. Я всячески пытаюсь сделать вид, что едва передвигаюсь, но это обман для простаков. Как уже говорил, я многое умею скрывать.

Они продолжили путь и всю оставшуюся дорогу молчали. Исхак перебирал в голове слова министра, пытаясь обнаружить ложь в его речи, но ничего не получалось. Инстинктивно хотелось довериться Квинту, ведь они уже через многое прошли. «Он мог бы меня бросить еще в Юменте. Когда мы были на рынке. Однако он этого не сделал».

Вскоре впереди показались гигантские двери покоев детей Тиберия.

— Господин! Господин!

Раб в черной тоге несся по коридору сломя голову. Лицо бледное, искаженное страхом. Когда до Исхака и Квинта оставалось всего десять-пятнадцать шагов, слуга поспешно упал на колени и закричал:

— Безымянный Король, господин! Безымянный Король!

— Что, что случилось, дагулы тебя дери? — спросил рассерженный министр.

— Владыка пришел в сознание!

Ледяная пустыня

Линумное покрывало, отлично защищавшее вход переносного домика от снегопада, наощупь было шершавым и холодным. Тиберий старался смотреть вдаль и ни о чем не думать, но мысли надоедливо крутились вокруг этого чувства. Шершаво. Противно. Словно трогаешь мертвую человеческую плоть. Нестерпимо хотелось повернуться и в тысячный раз оглядеть девушек и друга Немерия. «Будет только хуже. Просто смотри на дагула. Сосредоточься на деталях».

Чешуя павшего бога переливалась фиолетовым, синим и зеленым цветами, даже несмотря на снегопад. Огромная треугольная пасть была широко раззявлена, явив миру загнутые острые зубы. Стеклянные глаза с черными, как навсегда погасший жар-камень, зрачками невидяще уставились на ущелье. Но больше всего в уныние приводили гигантские кожистые крылья, зияющие дырами. На павшего ящера было больно смотреть.

Тиберий закашлялся, подставив кулак ко рту, затем сплюнул. Пот струился градом, хотя он стоял в одной грубой рубахе и тонких штанах. Дыхание с тяжелым свистом вырывалось из груди. Треклятые ноги дрожали, как у старика, пришлось сесть.

«Не оборачивайся! Ну же!»

В вое ветра Тиберий различал тихие, вкрадчивые шепотки: мужские и женские голоса требовали о чем-то, молили, рыдали, возмущались, просили… Слов, конечно, не получалось разобрать, однако постоянно казалось, что вот-вот — и смысл озарит сознание.

А снег всё сыпал и сыпал, скрыв в этой белой круговерти далекие, безумно прекрасные звезды. И хотя их свет не мог добраться до людей, Тиберий знал, что шепот принадлежит им.

Если зажмуриться и попытаться ни о чем не думать, перед мысленным взором начнут мелькать видения. Охватившая ли всю экспедицию болезнь была тому причиной? Или же павший ящер излучал странные, фантасмагоричные картины? Неизвестно.

«Не смотри назад, старый дурак».

Тиберий вцепился в шершавое линумное покрывало двумя руками и — о боги! — ему удалось ощутить прилив чужого мира. Пропитавший переносной домик запах пота сменился чарующим ароматом рогерсов. И на грани слышимости раздался пронзительный вой детеныша дагена, зовущего мать-самку. Тиберий понимал, что он находится в ледяной пустыне, что всё ему только кажется, что болезнь стремительно прогрессирует. Прошло два анимама, а он с палангаями так и не добрался до дагула Сира! Треклятый жар свалил практически всех.

«Не оборачивайся».

В этот раз Тиберий не выдержал, отпустил покрывало и повернулся. Друг кудбирион, раскрасневшийся и усталый, сидел на коленях перед едва стонущей предательницей Авлой. Хмурясь, водил смоченной в воде тряпкой по её лбу. Кретика, жена великана Септима, лежала рядом с мужем. Оба казались мертвыми. Чуть поодаль от них мучились от жара две девушки, имен которых Тиберий так и не знал.

«Зато их не изнасиловали».

Мысль не принесла покоя.

В центре домика чадил слабый огонек пламени в глубокой бронзовой тарелке, наполненной горючим маслом. Чудилось, что вот-вот — и он погаснет. Ввергнет в кромешную темноту, из которой не будет выхода.

И даже звезды потухнут…

«Не сходи с ума».

Скрючившись в очередном приступе кашля, он больше всего на свете захотел увидеть своих детей. Предчувствие подсказывало: вряд ли удастся вернуться домой. Если сил не хватало доковылять до бога, то что говорить о дальней дороге до Венерандума? Впрочем, он дал себе зарок: завтра — да! Именно завтра! И ничто его не остановит! — возьмет с собой самых крепких палангаев и дойдет до конца! Пусть лишится чувств в двух шагах от ящера! Пусть грохнется мордой в сугроб! Наплевать. Необходимо понять, что же случилось с Великим Сиром.

Тиберий дополз до друга, прислонился спиной о костяной столб. Казалось, пришлось преодолеть расстояние в тысячи эмиолиусов.

— Ты похож на мертвеца, — сказал кудбирион, по-прежнему ухаживая за Авлой. — Может, приляжешь?

— Сам-то как?

— Бывало и лучше. — Его голос был хриплым.

— Надо проверить остальных палангаев, — сказал Тиберий. — Что-то ничего не слышно. Словно сдохли все.

— Возможно, так оно и случилось.

Кудбирион бросил тряпку в таз, до краев наполненной мутной солёной водой.

— Что, действительно никто не сидит у костра? — спросил он.

— Сам посмотри.

В ушах по-прежнему что-то звучало, шептало, будто призраки говорили сами с собою. Однако этот шепот был едва слышен.

— Позже, — сказал Немерий.

— Авле стало лучше?

Глаза Тиберий не отрывались от пылавшего больным румянцем лица девушки. Её глаза были закрыты; красиво вырезанные ноздри нервно подрагивали.

— Вся горит, — сказал Немерий. — Как думаешь: лекарь знает, что же нас всех подкосило?

«Надеюсь, не белая смерть».

Но вместо этого Тиберий произнес:

— Вряд ли. Зачем ему скрывать? Нет смысла.

— Лекарства бы сейчас не помешали…

Кудбирион лег на шкуры рядом с Авлой, громко зевнул и подложил под голову сложенное одеяло вместо подушки. Серая роба полностью почернела от пота — хоть выжимай.

— Завтра мы должны добраться до дагула, — безжизненно сказал Тиберий. Каждое слово приходилось из себя выталкивать. — И так уже потеряли два анимама. Эх! А ведь планировали выступить в тот же момент, когда увидели Сира! Боги!

Кретика нервно дернулась во сне.

— Я вряд ли сделаю и шаг, — признался Немерий и закрыл глаза, тяжело дыша.

— Мы должны!

— Эти голоса в голове… От них словно сходишь с ума. Жужжат, пищат! Кажется: сейчас, если сосредоточишься, уловишь смысл, но… но…

Кудбирион открыл глаза. Они были красными от полопавшихся сосудов.

— Мы должны, — повторил Тиберий и вытер тыльной стороной ладони пот со лба. Мучительно тянуло в сон.

— Может, убьём друг друга? Пока всё спят, перережем глотки, а затем…

— Нет, — твердо сказал Тиберий. — Так могут поступить только трусы.

От очередного сильного порыва ветра по шкурам, настеленных на костяной каркас, прошла легкая рябь.

— Я так больше не могу, — заявил Немерий. — Признайся: мы проиграли. Не добрались. Это место проклято!

Потянуло холодом, Тиберий повернул голову. В переносной домик вошел демортиуус. Выглядел он измученным и печальным. Под глазами чернели большие круги; щеки ввалились; в уголках губ выскочили красные язвочки. Черный плащ на слуге старейшин висел как на вешалке, длинные ремни волочились по земле. Но даже в таком виде он выглядел грозно, готовый в любой момент превратиться в оружие смерти. Эта скрытая сила ощущалась так же отчетливо, как запах больного чумой.

Стряхнув снег рукой в варежке и осмотрев переносной домик, демортиуус едва склонил голову перед Тиберием и сказал:

— Король бессмертен. — Его голос не выражал ни единой эмоции.

— Что случилось? — спросил королевский прокуратор в предчувствии плохих вестей.